Страница 32 из 47
Сегодня это место было залито ярким солнцем, гуляющий народ бродил по набережной, стоял на изящных изогнутых мостах и рассаживался в прогулочные лодочки. О Прорыве, который случился здесь совсем недавно, все уже успели забыть. У подножия памятника победителям-морякам весело отплясывали мимы в белых безразмерных балахонах, представляя картинку из жизни северян, отличавшихся добродушием и завидным тупоумием. Зрители были благодарными — они смеялись, аплодировали, и в коробочку для подаяния, стоявшую неподалеку от мимов, так и сыпалась медь и мелкое серебро.
Но мимы Эльзу не заинтересовали. Она практически тянула Габриэля за руку, чтоб отойти от памятника подальше, и, когда белые балахоны остались позади, то Габриэль спросил:
— Что с ними не так?
— Я их боюсь, — смущенно призналась Эльза, словно говорила о чем-то по-настоящему стыдном. — С самого детства. Мне всегда казалось, что там не люди, что там… — она замялась и добавила: — Что там какое-то зло. Оно просто притворяется человеком, чтоб подобраться поближе и ударить.
— Очень может быть, — задумчиво согласился Габриэль. — Зло часто надевает личины. А мне этого делать не надо, меня и так все видят.
Он надеялся, что Эльза не обратит внимания на то, какими взглядами их провожают гуляющие. Неоднозначная внешность Габриэля притягивала чужие взгляды, в которых плескалось понимание: вот идет королевский палач. Человек, который убивает. А сейчас, надо же, с девушкой, не повезло ей, бедняжке…
— Ты не зло, — сказала Эльза таким тоном, который не оставлял пространства для спора. — Мне, во всяком случае, хочется так думать.
— Надо же, — усмехнулся Габриэль. — Иногда мне хочется того же самого.
Некоторое время они шли молча. Чуть дальше от памятника, не доходя до причала, где останавливались прогулочные лодочки, украшенные разноцветными лентами, была белая ротонда — там сейчас играл маленький оркестр, и певица, высоченная и настолько рыжая, что делалось больно глазам, пела какой-то старинный романс о любви. Габриэль слышал его в далеком детстве, когда еще были живы родители: отец пел его матери по вечерам…
Эльза остановилась и некоторое время слушала приятный, не по-женски низкий голос певицы, а потом, когда романс закончился, вдруг призналась:
— А ведь я когда-то тоже пела…
По ее лицу скользнула тень, и Габриэль подумал, что видел такие лица у людей на кладбищах. Стоишь у могильного холмика, поросшего травой, и понимаешь, что все, что было и имело какой-то смысл, давным-давно прошло, мечты и чувства высохли, и их развеяло пылью по ветру — и от этого понимания чувствуешь не грусть, а светлую печаль.
— Почему ты перестала? — спросил Габриэль и добавил: — У тебя приятный голос.
Эльза посмотрела на него так, словно пыталась понять, до каких границ можно доверять Привратнику Смерти, а потом ответила:
— Потом Сандини меня бросил. С тех пор я больше не пела.
«Значит, я правильно сделал, что подхолостил его», — подумал Габриэль, а вслух сказал:
— Я бы хотел послушать, как ты поешь, — Эльза посмотрела на него чуть ли не с мольбой, словно боялась, что он ее заставит, и Габриэль поспешно добавил: — Не настаиваю, конечно. Только если сама захочешь.
Теперь оркестр играл легкий народный танец, и возле ротонды уже кружилось несколько пар, в основном, из молодежи. Габриэль смотрел на них — воздушных, невесомых, счастливых — и не знал, что чувствует. Неужели вот это и есть счастье? Обычное, человеческое, простое — сжать в объятиях девушку и танцевать с ней просто потому, что тебе это нравится…
Он, разумеется, умел танцевать, этому учили всех принцев и принцесс, и какое-то время Габриэль даже делал успехи — потом ему стало скучно, и он почти забросил танцы, а потом стал Привратником Смерти, и его начали занимать другие вопросы. Он почти забыл о том сладком восторге, который иногда накрывал его в те моменты, когда он скользил по паркету.
— Потанцуем? — вдруг произнес Габриэль неожиданно для самого себя.
Эльза посмотрела на Габриэля с каким-то веселым удивлением, словно не ожидала, что он в принципе способен предложить что-то похожее. Возможно, она даже хотела отказаться, но музыканты вскинули смычки, зазвучала новая мелодия, и Габриэль подхватил Эльзу и закружил в танце.
Лица людей, стоявших возле ротонды, смазались, закружившись в цветном хороводе. На какой-то миг Габриэлю стало тяжело дышать, а горло и грудь стянуло мучительным спазмом. Музыка несла его и Эльзу куда-то прочь от набережной, от города, от людей, которые сейчас удивленно смотрели на королевского палача и его спутницу. Габриэль даже почувствовал прикосновение страха, вдруг подумав, что он что-то делает не так, и в висках застучали знакомые молоточки.
Он взглянул на Эльзу и вдруг удивленно обнаружил, что девушка счастлива. Глаза ее были закрыты, словно Эльза спала, а на губах танцевала счастливая и чуть смущенная улыбка, будто сон, который ей снился, был очень хорошим, будто она вернулась в детство и юность, еще не опороченные ни Сандини, ни Привратником Смерти. Сейчас Эльза казалась невесомой, бабочкой, летящей вверх по солнечному лучу. Сейчас она всей своей сутью принадлежала простому счастью — жить, танцевать, любить жизнь и наслаждаться ею.
Боль в груди усилилась, словно и душа, и тело протестовали против того, что делал Габриэль. Привратнику Смерти не положено танцевать, это для него слишком смешно и несерьезно. И в то же время что-то твердило, что не стоит быть таким, как господин Иоахим, который улыбнулся всего два раза за всю свою долгую жизнь.
Это не было грехом — это было хуже любого греха. И он, Габриэль, совершал этот грех с пятнадцати лет.
Музыка иссякла, словно вода, и, когда танцующие пары остановились, Габриэль несколько мгновений не мог поверить, что на этом все и закончилось. Грудь и горло по-прежнему сдавливали невидимые пальцы, почти не давая дышать, но, несмотря на это, Габриэлю было легко и свободно. Эльза в его объятиях казалась легкой-легкой. Она смотрела на Габриэля, и в ее глазах был свет.
— Что скажет этикет, — негромко произнес Габриэль, — если я решу тебя поцеловать?
Кажется, на них смотрели — разумеется, королевский палач и его подруга привлекли всеобщее внимание. Кажется, те, кто сейчас собрался слушать музыку у ротонды, негромко говорили именно о них. Но Габриэлю было все равно.
— Ничего, — так же негромко откликнулась Эльза. — Потому что я сама тебя поцелую.
И осторожно, будто боялась спугнуть то чувство, что возникло между ними, прикоснулась губами к его губам.
Вечер завершился так, как и полагалось по этикету.
Габриэль проводил Эльзу домой, и, когда она предложила ему чашку кофе, ответил:
— Лучше в другой раз. Если уж мы начали по правилам, то будем их придерживаться.
И Эльза почему-то очень обрадовалась. Закрыв дверь за Привратником Смерти, она задумчиво прошла в гостиную, всем телом ощущая то непривычное чувство, которое возникло между ними сегодня. Встав у окна, Эльза увидела, как Габриэль прошел немного в сторону перекрестка и махнул рукой, останавливая экипаж. Кучер посмотрел на своего седока с нескрываемым страхом, Габриэль устроился на скамье, и экипаж быстро двинулся в сторону центра.
Эльза поежилась и энергично растерла руки. Их «как бы настоящее первое свидание» прошло хорошо, так, как и полагалось. После истории с Сандини Эльза перестала петь и была уверена, что никогда и ни с кем больше не захочет танцевать — но сегодня она танцевала.
Господи, она не могла в это поверить. Все это словно случилось с кем-то другим, а не с ней. Эльза чувствовала себя цыпленком, который выбирается из скорлупы и видит, что мир-то на самом деле огромный, прекрасный, полный чудес и удивительных событий, мир гораздо больше, чем она могла бы себе представить. И Эльзе казалось, что Габриэль испытал сегодня что-то похожее.
Он тоже выбирался из скорлупы. Он пробовал оставить позади поле нарциссов под низким багровым небом. Наверняка ему было тяжело и трудно — но Эльза откуда-то знала, что Габриэль тоже чувствует себя счастливым.