Страница 20 из 32
– А круглое – таскать! Зато, Бонда, теперь нас самих градом херачат, как мух, шлёп – шлёп – шлёп! – не выдержал Зяма и сам тут же заржал.
– Ну не только нас, и мы мало-мало! – возразил Чапа. – Хотя, если по большому счету, то Нас. Друг друга ж херачим, высунув язык, а весь мир от такого кино тащится! Хоть бы у них там вулкан йобнул, что ли.
– На этот вулкан, – засмеялся Бонда, – уже лет двадцать дрочат, ничё там не будет, и не надейся.
– Ну почему? Надежда умирает последней. Скушав Веру и Любу…
– Иногда просто похоронив, – заметил Бонда и вдруг помрачнел. – А знаешь, у нас ведь случай был забавный. Да… Мне года полтора назад подкинули список наших местных вышивальщиков. Крестиком по снегу. Сюрреалистичных вайеров. Мы потом… позднее ездили по округе, выявляли, раскулачивали. Беседовали опять же. Не все долбобобы, но большинство. Поколение пепси. Только уже без интернета. И без коммунальных услуг. Кто поумнее оказался, тот конечно компанией оброс, пообжился. Но основная масса только подуморили и себя, и родню. И на всё, главное, уважительная причина есть, почему у них не получилось так, как они мечтали!
Один такой занятный перец попался. Я, говорит, вас узнал! Я, говорит, вас искал! Я всё типа про вас знаю. И выдает мне полное ФИО и протчая. Где родился, где учился. Но много, следует признать, сказать не успел. Торопился всё какую-то муть до меня донести. Так я до сих пор гадаю – псих что ли?
Бонда замолчал и задумался. Повисла странная пауза, и Чапа аккуратно поинтересовался:
– Помер что ли?
– Кто помер? – встрепенулся Бонда.
– Ну, кадр-то этот, всезнающий?
– Ага, – сказал Бонда, вставая, – вскоре. От многочисленных ранений в области тела. Пойду-ка я, покурю-ка я!
Хлопнула дверь. Потом далеко другая.
– Чего-то я ничего не понял, – сказал Зяма, – чего ему здесь не курится? И это… Бонда как-то непросто выражается. Гадай тут его ребусы: какая муть, кто помер, от чего помер?
– Да завалил он его, сто в гору! – ответил Чечен, подмигнув Чапе. – Узнал, что хотел, и зарезал. Ножом в глаз. Я за ним такое однажды… уже наблюдал. Кому понравится, когда про тебя все всё знают. А тебе, Зяма, он точно балалайку оторвет. А мы всем коллективом с удовольствием подтвердим кому угодно, что так и раньше было!
Глава 31. Небо Лондона
Ты заметил, что многие десятилетия, а скорее всего и столетия, у нас здесь всё идет по кругу – сегодня хорошо, завтра плохо, послезавтра вроде подотпустило и т. д.?
Похоже, что подолгу Россия хорошо никогда и не жила. Это как улей с пчёлами. Они работают, стараются, строят личные и коллективные планы, потом приходит пчеловод, выгребает мёд, и… вкалывай снова. Чтоб не все сдохли без мёда, зимой подкармливают сиропом. И это еще по-божески, ведь может прийти и медведь. А тот не столь деликатен… Проклятие какое-то. Миссия. Бесконечная миссия. Ты карабкался, полз, цепляясь зубами и ногтями, терпел, переносил… Добрался, только выдохнул, а очередной колокол уже будит очередных декабристов.
– Наоборот.
– И наоборот. И колокол, заметим, всегда не российский.
– Детей жалко, внуков. Они и не поймут никогда, как мы жили. И как сейчас с этим всем жить, без будущего…
– Планировать ничего нельзя, тогда сразу становится легче. Всех жалко. Тут бери больше – вся цивилизация наша трещит, и как бы не в последний раз. Упадем, уже подняться не дадут. Опытные.
Глава 32. О вопросах потребления
– Стою за несколько метров до пешеходного перехода. Успел затормозить. Четырехполосную дорогу по диагонали переходят две пожилые, плохо одетые женщины. Начали движение по проезжей части задолго до «зебры», медленно двигаются по диагонали к автобусной остановке. Нарушая все правила движения и законы самосохранения, по максимальной траектории. Моргаю фарами, из-за стекла рукой показываю на знак перехода. С ненавистью смотрят на машину, беззвучно шевелятся бледные губы. Приоткрываю окно. Слышится: «понапокупают… сволочи, житья не стало». Вот так. А за что, спрашивается? И возбуждённые пассионарии в своё время разгромили магазинчики на первых этажах своих же домов, а не дворцы в Тарасовке. Конечно, там-то пулемёты, чревато!
– Александр, опустим про дворцы и пулемёты. А что значит «плохо одетые»? Бичихи, что ли?
– Кто?! Бичихи? Не понял… А-а, дошло! Да нет, конечно! Плохо одетые – это не столько бедно (тут можно и просчитаться), или не по сезону, а скорее безвкусно одетые, неухоженно, у нас это в порядке вещей было, особенно среди старшего поколения. Они не считали нужным одеваться по-другому, и дело было не столько в деньгах. Есть такой термин «возраст дожития». Вот для многих и наступило такое… дожитие. Не жизнь.
А шмотки, что шмотки? Я и сам порой годами ходил в полюбившихся джинсах, старых свитерах и футболках. Но они хоть гармонировали между собой. Да и автомобили, и спутницы выглядели подобающе. В смысле замечательно. Но я мог позволить себе роскошь… одеваться не по протоколу. Я почти никогда не работал по найму, был, так сказать, хозяином бизнеса. Хоть и долгое время достаточно скромного. Но у меня был один желудок, и мне хватало. Тех же, кто считал иначе, я не впускал в свою жизнь надолго. В материальном плане мне было достаточно малого: одни джинсы, одна яхта, одна вилла. Шутка юмора, конечно же.
– Одна жена, одна любовница?
– Ну, зачем вы так? Что я изверг что ли? Треугольники-то строить… Мы люди солидные, любим фигуры устойчивые, основательные. Пирамиду представляете? Да шучу я, шучу! Всякое бывало. Я тебе сейчас по-китайски скажу: «Не лезь, товариса, в мою личную жизнь – я ж в твою не лезу! Холосо?»
– Ну, можно и переключиться, раз так принципиально. А что, на твой взгляд, заслуживало внимания?
– Главная проблема была в том, что городок наш с закатом Союза обнищал и стал одним из многочисленных депрессивных населенных пунктов. А это как приговор. И как снежный ком – всё нарастает и нарастает. Люди уезжают. Молодежь. Предприятия закрываются. Дороги не чинят, поребрики не белят. Это, знаешь, здорово так удручает, когда ты не видишь будущего в том месте, в котором родился и вырос! Не смертельно, но… очень грустно и обидно…
– А сейчас ты как себя чувствуешь здесь?
– Как во сне. Я прекрасно понял, что ты имеешь в виду. Отвечу, мне бояться нечего. Пусть скажу сейчас очередную крамольную для вас вещь, но мне же можно? Так? Я ж не от мира сего, ха-ха-ха!
Мне, если по-честному, очень неуютно. Многое раздражает. Безверие, беспечность, наивность ваша. Вот эта теперешняя дурная распределительная система. Это ненормально. Понимаю, конечно, что или-или в этих условиях, но… все равно бесит.
Сейчас, если совсем уж упростить, блат имеет бо́льшее значение, чем деньги. Какие-то, примерно одинаковые деньги есть у всех. А вот связи… уже не у всех. Точнее, нет того количества связей, которое позволяет получить необходимый общечеловеческий минимум товаров и услуг. Могу достать приличную колбасу, но не могу купить приличные ботинки. Или книжки. Или джинсы. Да хоть что! Люди воспринимают как данность, радуются удаче достать хоть что-то. Типа туалетной бумаги или квадратных батареек. Нет гарантии, что пошёл в любое время, и спокойно купил. Берут про запас, другим не хватает.
– Ты же говорил, что тебе советское время больше нравится. Противоречишь сам себе, Бондаренко!
– Я, майор, про частности сейчас говорю. А не про общую картину. Не надо вот так по-большевистски – или черное, или белое. В радуге всех цветов хватает. Одного белого – оттенков двадцать. И это только различимых глазом.
Во всем мире телевизоры давно цветные, а вы все черно-белые картины лепите. О благосостоянии вверенного вам народа надо думать плотно! Дабы не было соблазнов всё поправить по-другому. Не люблю я революции! Все они одинаковы. Сначала всеми силами и внешними и внутренними создаются невыносимые для масс условия. Засираются мозги. И подталкивают к горячей фазе. В столице, естественно. Народ бузит на предназначенных планом площадках, а специально обученные люди захватывают власть и объявляют о победе. Если на местах сразу не присягнут, то там это все воспроизводится в другом масштабе. Если отдавать власть не захотят, то организуется гражданская война. Иногда с религиозной, иногда с политической окраской. Все просто, банально, предсказуемо и… отлично работает. Хоть в семнадцатом, хоть… сейчас, хоть позднее. «Зло коренится в природе людей гораздо глубже, нежели полагают лекаря-социалисты». Кажется так. Это Достоевский. Позапрошлый, отставить – прошлый век!