Возвращение домой

Инженер Степанов прочел, закурил, сел в горбатое кресло с полированными подлокотниками и стал крепко думать: "Здесь страсти-то поутихли – картошка с курицей надоела, а "Оливье" Любка так и не научилась готовить, а там ребенок – пять лет уже, оказывается – рожден, можно сказать, в законном браке. Еще пять лет и в магазин можно будет посылать, без сдачи. И что же – какой-то хмырь будет своими грязными лапами по беленьким волосикам гладить и мороженое покупать? Опять же, Москва – столица нашей Родины. Футбол, хоккей, музеи всякие."

Купил цветы, торт, "Лучистое", "Столичную" и поехал пятничной вечерней электричкой в Москву, по указанному в письме обратному адресу.

Любка в тот день, как обычно, дожидалась своего Степанова у проходной, чтобы на глазах у злопыхательниц торжественно вручить ему в левую руку сумку с "кулинарией" и томно взявшись за локоток правой отправиться вдвоем со своим красавцем в счастливые семейные выходные в обжитом уюте.

– А он сегодня пораньше отпросился, сказал, в магазин надо – за тортом и цветами. У тебя день рождения, что ли? – бросил ей на ходу один из сослуживцев Ивана Сергеевича.

Рыжова полетела домой, как на крыльях: "Ваня решил устроить праздник без всякого повода. Вот это любовь".

А дома ждали и повод, и "праздник". Весь вечер металась она по квартире с письмом в руках, пила корвалол. В субботу, не выдержав одиночества и тоски, купила конфеты, "Арбатское" и пошла к Рыбе, чтоб напиться и забыться.

– Плохо все, – сказала Рыба. – Надо было, чтоб сразу женился. А теперь и из квартиры попрут, ты ж там не прописана.

Любка рыдала, но, все еще, надеялась. Она долго надеялась, даже, когда инженер Степанов, покинув ее, перевелся по должности и семейным обстоятельствам в Москву. Когда собственноручно перенес ее вещи из их обжитого отдельно-однокомнатного гнездышка с окнами на солнечную сторону обратно в холодную неуютную семиметровку, не дав забрать даже шторы с люрексом, за которыми она три дня стояла в очереди и писала номерочки на руке. Полгода она ездила по выходным по адресу, указанному в письме и сидела на лавочке возле подъезда. Первое время инженер, несмотря на протесты тещи, спускался, садился рядом, закуривал и, вроде как, извинялся:

– Люб, ну ты пойми, ребенок же. Я не мог иначе, я ж не знал, – и сплевывал себе под ноги.

– Я знаю, – обреченно кивала Рыжова, – ты же порядочный. Но, может, ты, все-таки, меня любишь? Вернись, пожалуйста, я же не против, чтоб ты с сыном виделся. Сколько хочешь, только вернись. Мне без тебя плохо…

Потом уже и спускаться перестал – и, вообще, на выходные старался на матч билеты взять. Ходил с ребенком, возвращался к вечеру, довольный – после футбола и кафе-мороженного. Любка целый день ждала за углом -только бы увидеть и услышать. С лавки ее матюками из окна, закрытого шторами с люрексом, прогоняла теща Степанова. Разглядев издали знакомую пружинистую походку, Рыжова подбегала:

– Ваня, здравствуй, а я опять приехала.

– Люб, при ребенке не надо.

– Может, ты, все-таки, меня любишь? Вернешься домой? Мне без тебя плохо.

– А мне с тобой плохо. Ошибся я. Не езди больше. Не мучай ребенка.

Кончилось тем, что семья Степановых обменяла однушку инженера в Подмосковье и тещину двушку на трешку в другом районе и приезжать Любке стало некуда.

В корректорской злорадствовали, не стесняясь, в голос: "На чужом несчастье счастья не построить. А Женечка – молодец! Простила! Я бы не смогла. Хотя, ради ребенка можно и перетерпеться". Рыжова тихо сидела за своей конторкой и умывалась слезами, стараясь не издать ни звука. Иногда, все же срывалась, выбегала в коридор, шла к Рыбе – прорыдаться.

– Тебе в отпуск надо, развеяться. Сходи в профком – путевки в Пятигорск дают, попроси. Я в прошлом году с девчонками ездила, условия хорошие – питание. Источники. Мужчины внимательные, из местных.

Узнав от своей маргариновой Розы, что шалава Рыжова, по совету Володиной, едет по путевке в Пятигорск, Иосиф Всеволодович тоже внезапно зануждался в поправке здоровья на минералке.

– Вот, ведь, козел плюгавый, бедную Лису утешать поехал, – шептались девчонки.

– Ага, половым покрытием, – вульгарничала Арбатуева.

Момент был выбран удачно – на водах под градусами коньяка и мыслей: "Если не Ваня, то все равно кто», Любка уступила домогательствам Йосика.

– Представляешь, – рассказывала она Рыбе, – Так он мне надоел со своими стихами и гвоздиками, что я, однажды, выпила лишку и говорю – сейчас я усну и делайте, что хотите, только не порвите колготки. А он мне: "Что Вы, Любочка, я очень аккуратно – даже юбочку не помну". Утром проснулась – вся моя одежда рядышком стопочкой на стуле. А он тихо елозит – ночью что ли не хватило?

–А, ведь, могла бы замуж выйти, как приличная, – сокрушалась Володина, – Красота-то не ушла еще.

– Не нужен никто, – отвечала Рыжова, – Мужа, ведь, любить полагается, а я Ваню люблю. И он меня любит, я знаю. Вернется, я подожду.

– Дура-ты, дура! – с облегчением смеялась Рыба, втайне радуясь такому положению дел. Если бы Любке, и впрямь, удалось переломить судьбу и устроить семейное счастье, то Володина от зависти и обиды, наверное, перестала бы спокойно спать по ночам. – Вернется, жди. Из трешки с ребенком в Москве в твою комнатуху с тараканами за сто верст на электричке.

– Йося обещал насчет квартиры, у него в исполкоме то ли родственник, то ли родственник родственника.

– А, ну тогда понятно все. Дадут, конечно. Тяжело ж ему по другим городам и гостиницам шарахаться с тобой, в его-то возрасте. А в комнату нельзя – там у стен уши. Тебе самой-то не противно?

– Иногда, все равно, а иногда противно, но я терплю. Дадут квартиру, уволюсь к чертям собачьим. Будет квартира – и отношение ко мне совсем другое будет. И Ване будет куда вернуться, если что.

– Ну смотри, но я б не смогла. Противный он.... Да и Жанка че-то пыхтеть начала, вдруг, догадается.

– Мне терять нечего, сама знаешь, репутация – табак. Как твои девочки-то? Подошли им колготочки?

– Ой, да все хорошо, что не дай – сама ж знаешь, как живем. И как я только держусь, чтобы и себе не завести такого ж черта плюгавого со связями. Но я же мать – мне нельзя дочерям пример подавать, – Машка покосилась на подругу: "Застыдила ли?", но та уже не слушала, глаза смотрели вдаль, за стекло, а мысли, наверное, улетели еще дальше – за сто верст.

– Ладно, побегу, – внезапно очнулась Рыжова, – Чехов, избранное, в набор сдавать скоро.

– Да, ладно. Уж теперь-то можешь не торопиться, без премии не останешься, – делано-добрым смехом хохотала вслед Машка.

В дверях Любка наткнулась на обширную фигуру хмурой Жанны, но ни одна нервная клетка ни одной из столкнувшихся не пострадала.

Связь с Йосиком неожиданно стала индульгенцией для Рыжовой – в корректорской ее начали жалеть. Справедливость восторжествовала – красавец-инженер поматросил и бросил и утешаться пришлось в объятьях мерзкого старикашки, что, конечно, никакое не утешение, несмотря на полученную квартиру и послабления на работе. "Умом повредилась на почве несчастной любви, прям, как Офелия – твердила Арбатуева, – Не старая ж еще, могла б и получше кого найти, да и замуж могла бы за иногороднего".

Новый год на работе отмечали тридцатого – и Любка на сей раз была допущена к общему столу. Помянули и ее вчерашний день рождения, поздравили – тридцать лет, все-таки, круглая дата. Рыжова расчувствовалась и подняв рюмочку встала и глядя прямо на Йосика, сидевшего на другом конце стола, в обнимку со своей маргариновой Розой тостанула:

– С новым счастьем, коллеги! За новую жизнь. Завтра иду писать заявление на расчет.

Все радостно ахнули, а Йосик тут же заслезился от неожиданности, и только его Жанна продолжала жевать "Оливье" и подливать «Лучистое» себе в бокал.

Однако, судьба снова готовила Любке подвох – уйти по собственному не получилось – через семь месяцев от Нового года пришлось уйти в декрет, а через девять месяцев родилась Наталья Николаевна. Йосик очень хотел, чтобы Наталья была Иосифовной, но Люба ограничилась фамилией Осипова, а отчество для дочери позаимствовала у несчастной жены Пушкина. Скандал, конечно, был. Жанна вяло прозрела и даже без особых эмоций собиралась подать на развод и размен квартиры. Но потом все как-то поутихло, был куплен торт "Киевский" и путевка в Пицунду для Жанны и ее мамы.