Страница 22 из 41
На берегу и примыкающей голой суше горят белыми точками огни портового городка. Тут и там в их свете видны неровные силуэты маленьких зданий, на каменных фасадах которых поблескивает стекло, формируя невольный маяк для того, что несут эти волны.
Не взирая ни на что, корабль скользит по волнам, неумолимо уносимый течением, которое подхватило его стальной корпус днем ранее, и теперь медленно толкает к берегу, хотя, наверное, не так уж и бесцельно, как представлялось на первый взгляд.
На носу, крепко привязанная веревкой к перилам, одинокая, раздетая фигура кивает поникшей головой в сторону суши. Бледная плоть упитанного торса то и дело омывается брызгами морской воды, но все еще хранит следы страшных увечий, нанесенных как с неистовством, так и с тщательностью. Любопытная носовая фигура вскрыта от пупка до грудины, и являет стихии чернеющее нутро. Инструмент, использовавшийся для столь грубого доступа к сердцу, давно исчез. Возможно, выпал из мокрых, скрюченных пальцев в обсидиановый грохочущий вихрь монументального океана.
Будто в подражание королю, в том месте, где был срезан скальп, через всю верхнюю часть черепа, вбит в форме гребня или плавника неровный ряд сделанных из гвоздей шипов. Обе ступни у мертвеца отсутствуют, а ноги связанны бечевкой в один жуткий хвост.
Ⓒ Hippocampus by Adam Nevill, 2015
Ⓒ Перевод: Андрей Локтионов
Назови имя
На ржавом песке, под небом цвета серы вдоль длинного и ровного пляжа распростерлась огромная туша. Черные соленые волны ударяли в серую массу безжизненной плоти, окутывали труп пеной. Разбросанные по телу колосса десятки молочного цвета глаз слепо взирали в пространство. Вдали, у обоих краснокаменных мысов, замыкавших залив, плоть блестела в тех местах, где оставалась целой, и казалась студенистой там, где тление уже успело изъязвить гладкие бока.
Желтый свет пробивался сквозь медленно сгущавшиеся неподвижные облака, понемногу затмевавшие солнце, позволял различить длинный клюв, усаженный мелкими зубами кита-убийцы и как бы улыбавшийся. Остатки того, что прежде было огромным грудным или спинным плавником, истрепанные, как большой корабельный парус зарядом шрапнели, все еще возносились к небесам. Кое-где на берегу, способном на Марсе оградить безводное озеро, по песку из-под туши текли длинные прозрачные студенистые струи, словно бы эта стена плоти была ранена во время битвы левиафанов, произошедшей в не знающих света глубинах черного океана. Или, может быть, туша эта раздавила собой другую, прозрачную громадину, впрочем, прозрачные щупальца могли быть и частью трупа. Клео не могла об этом судить. Ни одна птица не взлетала с павшего гиганта и не опускалась на него. Неужели гигантская тварь представляет собой всего лишь ком материи, непристойным образом сложившейся в водах океана и исторгнутой им как мусор?
Словом, Клео с полным отвращением изучала тварь, выброшенную волнами на берег, в котором она теперь опознала старую эспланаду Пейнтона, изменившуюся, как преобразились атмосфера, океан и цвет песка. И в тот самый момент, когда Клео поняла, что попытки определить видовую принадлежность гигантской твари, a также понять, где находится она сама, не столь важны для нее, как осознание времени, когда все это происходит. Ей удалось заметить, что она на пляже не одна. Над темно-красными глыбами, располагавшимися всего в нескольких футах от того места, где с раскрытым ртом замерла она, появились две черные усатые головы, гладкие, как у тюленей, однако сидевшие на шеях, ниже которых располагались плечи и руки.
Стараясь не потерять их из вида, Клео отодвинулась от них с той быстротой, которую в сновидении допускало движение по рыхлому песку – не быстрое и не далекое. Головы исчезли – для того лишь, чтобы появиться поближе к ней, возле источенной водой каменной стены. Черные твари, спрятавшиеся было за грядой, высунулись повыше – словно псы, учуявшие благоуханную добычу.
Вдалеке, за выраставшим из галечника краснокаменным мысом в самом конце пляжа, великий рык распорол воздух… воздух, в котором не было ни единой морской птицы. За рыком последовал жуткий визг, испущенный вторым голосом. Горестный вопль этот словно вырвал кусок сердца Клео. Там, за мысом, на землю с глухим стуком обрушилось тяжелое тело, и падение это было не только слышным, но и ощутимым в колебаниях почвы. Звук, подобный хрусту огромной отломившейся ветви, и череда взволнованных криков подкрепили ее убежденность в том, что там, за мысом, тварью огромной и сильной только что было предано смерти существо менее громадное и могучее.
Плоть твари, по которой она бежала, вдруг сделалась рыхлой под ее ногами и как бы ушла в глубь себя, – как если бы ноги ее стали зарываться все глубже и глубже в песок. Посмотрев вниз, она увидела, что к ней обращено лицо, несомненно прежде бывшее человеческим… увидела, но только на краткий миг. Лицо это выражало понимание того, что пришел конец долгих страданий его обладателя: слишком уж человеческий рот раскрылся, хватая воздух, розоватые жабры трепетали внутри сделавшейся более прозрачной шеи. Завершавшееся лицом длинное и теряющее цвет тело принадлежало морскому коньку. Колючий хвост его беспомощно бил по песку.
С коротким, полным сочувствия рыданием обезумевшая Клео решила было разбить изящную голову этого существа камнем, чтобы окончить его страдания, однако преследователи приближались, и даже как будто бы уже перебирались через каменную гряду и шипели, замечая охватившие ее панику и усталость.
Путь вперед ей преграждал какой-то хобот или конечность, покрытая белыми пятнами тлена, откинутая на берег огромным, распростертым вдоль края воды трупом.
Клео была убеждена в том, что попытка бегства в любом направлении окажется тщетной, и уверенность эта распространялась и на то, что смерть ее на песке легкой не будет. Окруженная трупами, посреди хруста костей, доносившегося из-за набросанной волнами гряды мусора, она поняла, что здесь, в этом месте, ничего другого, кроме гибели, быть не может. И понимание этого было самым худшим посреди всего прочего.
Клео вздрогнула, просыпаясь. Лицо ее было влажным. Еще она говорила во сне или кричала; об этом свидетельствовало пересохшее горло.
Она едва не расплакалась от облегчения, медленно осознавая, что находится в знакомой ей комнате. Впрочем, некоторые части этой комнаты казались ей незнакомыми и не принадлежащими ее дому, во всяком случае, к той части его, которую она могла вспомнить. Возможно, подробности и предметы эти завтра сделаются узнаваемыми и даруют ей утешение, а не тревогу.
Еще одна жаркая двадцатиградусная ночь.
Клео отпила воды из закрытого поильника, оставленного на блюде возле ее мягкого кресла. Запив тревогу двумя успокоительными таблетками, она включила новостной канал и принялась следить за тем, как погибал перед ней на экране мир.
Итальянский флот задержал пятый за три дня корабль с беженцами. Количество жертв измеряется тысячами. Выживших нет.
Прямой ночной репортаж транслировался из Средиземноморья. Итальянский военный корабль перехватил еще один транспорт.
Металлические переборки внутри дрейфовавшего судна предсказуемым и функциональным образом были выкрашены той жуткой серой краской, которую Клео связывала с войной на море или с морскими катастрофами. Трубы тянулись под низким, усеянным головками заклепок потолком. Краска бугрилась ржавчиной. Пылинки искрами порхали в лучах света, улетая во тьму подобием планктона, клубящегося над затонувшим судном. Камера выхватила из зеленоватой тьмы лихорадочный полет мотылька.
Неподвижные вещи вперемежку покрывали нижнюю палубу, образуя нищенскую процессию, уходящую за пределы взгляда: одеяла, обнаженные конечности, свалившиеся с ног сандалии, хаотичные груды багажа и бледные пятки ног, прошагавших уйму миль для того лишь, чтобы попасть на этот корабль, но теперь навсегда утратившие возможность ходить. Пространство на экране заканчивалось пустотой.