Страница 42 из 60
И я начал оживать так, как мало кто мог себе представить. Поскольку очень многое можно увидеть и понять, когда разум не требует внимания, одобрения или принятия окружающих.
Будь серостью. Это стало моим девизом, в котором я нашел освобождение и умиротворенность. И моя миссия привела меня к дому Дулле-Грит-Хёйс в Зуренборге, Антверпен.
Для людей самоустранившихся, не желающих иметь дел с "командными игроками" или профессиональным ростом, сама идея работы является неуместной. Хотя мне по-прежнему требовались средства для основных нужд, таких как жилье и еда. Была необходима толика безопасности, поскольку я не хотел, чтобы мое новое ментальное пространство страдало от финансовых забот. И я быстро осознал, что мне требовалось некое занятие, в противовес карьере, которым можно заниматься в одиночку. И такие виды деятельности, без коллег и надзора, существуют. На самом деле, ниш имеется множество, потому что мало кто хочет занимать их.
Если представить то, чему я собирался посвятить себя, то даже самое бедное воображение могло бы нарисовать глубокую изоляцию, отсутствие возможности для прогресса, нечеловеческий режим и сползание по скользкому склону, которое удалит меня от общества настолько, что я никогда не смогу найти дорогу назад.
- Отлично. Когда я начинаю? - спросил я менеджера агентства, проводившего собеседование при моем приеме на должность ночного сторожа.
Моя новая работа была самой скоростной трассой в Антверпене, ведущей вникуда, и я с радостью ступил на нее.
Единственными требованиями были отсутствие судимости, пунктуальность и готовность бодрствовать в течение двенадцати часов. По меркам агентства, которое нанимало таких странных индивидуумов, как я, и распределяло по старым, но благоустроенным многоквартирным зданиям в моднейших районах Антверпена, мои обязанности считались "легкими".
Я сменял консьержа в шесть вечера, а затем он сменял меня в шесть вечера следующего дня. Я работал четыре ночи подряд, затем следовал перерыв в четыре ночи. Будучи на дежурстве, я был обязан следить за мониторами, контролирующими девятиэтажный экстерьер Дулле-Грит-Хёйс, патрулировать каждые четыре часа помещения общего пользования, и оказывать содействие жильцам, когда потребуется. Остаток двенадцати часовой смены я был сам по себе.
Последний пункт в перечне моих обязанностей заставлял насторожиться, так как мне представилось постоянное взаимодействие с зажиточными жильцами и их гостями, которые, как все богачи, могли развлекаться, куражиться и шуметь ночи напролет. Но Питер, управлявший агентством по трудоустройству, меня успокоил. В Дулле-Грит-Хёйс было всего сорок квартир, и большинство из них пустовало. Все принадлежали иностранным компаниям, либо частным лицам, жившим за границей и почти никогда не пользующимся своей собственностью. В здании существовало строгое правило, запрещающее нахождение детей в возрасте до четырнадцати лет, поэтому семьи там не жили. И единственными постоянными обитателями были люди очень пожилые, редко покидавшие свои квартиры. Ночью, со слов Питера, здание вымирало.
- Вы никогда их не увидите. Так что, боюсь, вам придется самому себя развлекать.
- Без проблем, - заверил я его, с трудом сдерживая ликование от этой словно специально созданной для затворника вроде меня должности. - Читать можно? - спросил я. - Я люблю читать.
Питер быстро кивнул, словно был так же доволен заполнить должность, как я ее принять.
- Конечно. По ночам у меня работает много студентов, поэтому они могут выполнять какие-то задания, ни на что не отвлекаясь.
- И разве можно их винить за это? Мне эта должность идеально подходит, Питер.
- Вполне может быть. Терри, ваш предшественник, проработал в этом здании тридцать пять лет.
- Тридцать пять лет?
Питер кивнул.
Признаюсь, эта деталь встревожила меня, словно принимая эту работу, я подписывал некую гарантию того, что останусь здесь на неопределенный срок. Словно я принимал окончательное решение, которое изменит мою жизнь, и пути назад уже не будет.
Питер быстро закончил собеседование, передав мне форму для проверки анкетных данных.
И напомнил:
- Регулярно посматривайте на мониторы.
Я подавил в себе последние смутные сомнения и, насвистывая, покинул агентство. И я не помнил, чтобы, устраиваясь на работу, я был так возбужден. На самом деле, я не помнил, чтобы вообще когда-либо возбуждался от приема на работу, поскольку ранее не испытывал подобного чувства. Любая работа страшила меня. Но теперь-то, наконец, я буду свободен от манипуляторов. И буду настолько далеко от охотничьих угодий людей, испытывающих патологическое удовольствие от краха своего коллеги по службе, что они никогда больше не уловят мой запах. В Дулле-Грит-Хёйс у меня не будет сослуживцев, которые будут высмеивать, травить или дискредитировать меня. И никто никогда не будет использовать очередную мою идею как свою собственную, поскольку это не место для идей, конкуренции или амбиций. Это не место для кого-то кроме меня. У меня даже не было ответственного руководителя. Моими работодателями были жильцы, которые передали полномочия оплачивать мой труд внешней управляющей компании. Наконец, я смогу забыть и быть забытым.
Дулле-Грит-Хёйс отбрасывал длинную тень на закоулки Зуренборга и вызывал странную тишину на прилегающей площади. Глядя с улицы на десять этажей из надменно-красного кирпича, с балконами из белого камня, я поначалу испытал соблазн опустить глаза, и даже склонить голову в знак уважения к ауре исключительности, которую источало здание. Беги прочь, любезный. Здесь нет ничего для тебя.
Интерьер здания был реконструирован в 20-ые годы, и с тех пор не обновлялся. Само оно обладало жутковатым величием роскошного пассажирского лайнера. Там были антикварные лифты, обшитые панелями из латуни и красного дерева, лестничные клетки и коридоры, оклеенные шелковыми обоями, и декоративные светильники из узорчатого стекла, создававшие в общих помещениях коричневатую мглу. Я даже представлял себя во фраке и цилиндре, бродящим между столов в каком-то гигантском плавучем банкетном зале. И весь интерьер обладал тем специфическим запахом исторической важности. Не совсем таким, как в храмах, но близким к тому. Запахом законсервированных старых вещей, плохой вентиляции, дерева и полированного металла.
На каждом этаже - квадратная лестничная площадка, с входом в лифт и двумя обшитыми шпоном и снабженными латунными кольцами дверями, ведущими в квартиры. Под гигантскими зеркалами в позолоченных рамах, повешенными на уровне глаз, напротив дверей лифта, стояли изысканные мраморные короба для батарей отопления, напоминавшие детские гробницы конца девятнадцатого века. Между этажами лестница делала один поворот.
Мануэль, дневной портье, прибывал сменить меня таким усталым, и так жаждал выбраться из здания в конце каждой дневной смены, что контакт между нами был минимальным. И это нравилось нам обоим. Ни сплетен, ни интриг, ни козней. Просто один кивок, и мы расходились в разные стороны. Наша маленькая пересменка проходила без излишней суеты.
Стол дежурного располагался напротив дверей лифта в приемной на первом этаже, что было необычно, но эффективно. Под столешницей находилось шесть крошечных мониторов, демонстрировавших экстерьеры Дулле-Грит-Хёйс. В них они имели зеленоватый оттенок, словно площадь возле здания была дном некоего илистого океана.
Остальная часть приемной сверкала. Все очень тихо и цивилизованно. Неплохая среда, где можно коротать двенадцать часов за чтением отличных книг под хорошим верхним освещением в удобном кожаном кресле, спинка которого откидывалась назад. За ночь нужно было делать три обхода, по пятнадцать минут каждый. Только кто будет следить за выполнением этого правила? Но я всегда старался совершать обходы полностью. Было полезно размять ноги после неподвижного многочасового сидения. Также это было одним из моих обязанностей, и тем немногим, за что мне платили. Я - отшельник, но это не ширма для лени.