Шестеро

Я сидела напротив него уже двадцать минут, пока он разговаривал с кем-то по скайпу. Видимо, таким образом переговоры по открытию нового филиала все-таки состоялись. В современном мире все так странно складывалось: прогресс доходил до пугающих масштабов, в то время как люди продолжали убивать друг друга.

– Извини, что так долго. Планировалось закончить всю эту демагогию десять минут назад, – наконец заговорил Михаил.

– И как успехи? Кажется, они не слишком рады вашему предложению?

Он махнул рукой на монитор и громко фыркнул. Его явно огорчало, что приходится постоянно объяснять всю значимость и важность открытия таких центров в каждом городе.

– Я разберусь с этим. А теперь расскажи, что ты собираешься делать? – Михаил, скрестив руки на груди, откинулся на спинку кожаного кресла и как-то разочарованно вздохнул.

– С этим будут разбираться полицейские. Причем здесь я? – его вопрос всерьез меня напугал, неужели он хочет приплести меня ко всему случившемуся, но это совсем на него не похоже.

– Нам всем предстоит это разгребать, Ева. – Михаил запустил пальцы в бороду, с недавних пор ставшую такой же седой, как его голова. – Мне уже позвонило около десяти журналистов, а это только начало дня. Не удивляйся, если они откопают и твой номер, будь готова ко всему, потому что дело – дрянь.

– Вы сказали слово «дрянь»?

– Думаю, скоро мы будем говорить и не такое, Ева.

Он поднялся с места и медленно зашагал к дивану в углу комнаты, я последовала за ним. Мы сидели рядом и смотрели в окно, пока Михаил рассказывал, что именно случилось с Филиппом.

– Нельзя так говорить, но мне было бы легче, сбей его машина или пырни его ножом какой-нибудь хулиган, а не все это. Это слишком страшно, Ева.

– Вы ведь воевали в горячей точке. Разве вас может напугать единичное убийство?

Михаил отрицательно замотал головой и на мгновенье закрыл ладонями глаза.

– Мне страшно от того, что это может быть связано с нашим центром. Я создал его, чтобы помогать и объединять. Ты же знаешь, как для меня это важно. Не переживу, если окажется, что в этом есть наша вина.

– Какая тут может быть вина? Липп не был простым человеком, он часто затевал конфликты, любил задеть за живое. Кто-то вспылил и, наверное, не рассчитал силу.

– Ева… – начал он, тяжело дыша, – это не какая-то там драка, это – умышленное убийство. Когда мне показали фото, я сразу все понял. Поверь, в деле замешана сильная ненависть. Кто-то очень разозлился на него. Даже не знаю, Ева, его очень сильно порезали. Можешь представить, как он натерпелся? – Михаил прикрыл рот ладонью и закрыл глаза. Было ясно: ему мучительно от одних мыслей об этом.

– На самом деле, не могу. Не представляю, что это случилось по-настоящему, – я помотала головой, не желая верить в реальность происходящего.

– Когда тебе покажут фото, станет только хуже. Будь готова к этому, полицейские теперь еще долго не отстанут, протащат через десятки допросов, пока от нас не останется ничего, кроме выжатых лимонов.

Я молча кивала, не желая даже представлять, что теперь начнется, но один вопрос меня беспокоил слишком сильно.

– Почему вы сказали, что мне стоит с этим разобраться?

– Он был пациентом нашего центра, и мы все будем с этим разбираться, но тебе, Ева, стоит убедиться, что ни один участник твоей группы не может быть причастен к случившемуся.

– И как я могу в этом убедиться? Мне переучиться на детектива или что?

Михаил снова махнул рукой и молча отправился в свое рабочее кресло.

– Ты несешь ответственность за происходящее в стенах твоего кабинета для встреч. Тебе стоит присмотреться к ним и дать мне позднее ответ.

– Какой? – я с неподдельным удивлением слушала его и искренне не понимала, в здравом ли он рассудке?

– Что среди них нет убийцы, конечно же.

– Вы шутите?

– Вовсе нет. Пообщайся с ними, понаблюдай, позадавай провокационные вопросы, изучи еще раз истории их жизни. Дай мне хотя бы пятидесятипроцентную гарантию, что это – не они.

– Я не смогу. Да и разве группу не стоит закрыть на время следствия?

– Исключено. Ваши встречи должны не только продолжаться, но и стать чаще. Хоть они и подозреваемые, но все еще наши пациенты, нам необходимо поддерживать их в трудные времена. Я рассчитываю на тебя, Ева.

– А вот я бы не стала…

– Все, иди, мне еще кучу народа по скайпу убеждать, что мы не в каменном веке живем, и лоботамию в наших центрах не делают.

Раны ради боли

До этого мне уже приходилось бывать на допросе. Когда я училась на первом курсе института, моя одногруппница покончила с собой. Ее родители настояли на расследовании, подозревая в доведении их дочери до самоубийства. Помню, что ощутила себя настоящим преступником, когда меня усадили за стол, на котором стояла тускло горящая лампа. Следователь формулировал вопросы так, словно я, и правда, в чем-то виновата. В итоге ему удалось довести меня до слез и заставить почувствовать себя причастной к трагедии только потому, что я не дружила с погибшей.

Расследование привело к неожиданным результатам: оказалось, что родители много лет истязали дочь морально и физически. Раскрыть это преступление помогли именно мы, ее одногруппники. Каждый из нас оказался свидетелем ее странного поведения, с кем-то она делилась деталями жизни, кто-то видел у нее синяки. В этом и есть вся суть. Всегда находится тот, кто все замечает, и это становится тем самым недостающим пазлом в общей картине.

Мы со следователем уже прошли ту скучную часть допроса, где он записывает мои данные и рассказывает обо всех формальностях. Эта допросная комната отличалась: не такая темная и мрачная, а стул не такой неудобный.

– Итак, Ева Юрьевна, расскажите, как проходят ваши встречи с группой.

Для следователя Леонид довольно молод, не на много старше меня.

– В основном, мы просто общаемся.

– О чем? – в его голосе слышалось раздражение.

– О жизни, проблемах, переживаниях. Ничего особенного, – я пожала плечами.

– Ничего особенного, значит?

– Планы по убийству Филиппа мы не обсуждали, если вы об этом спросили.

Леонид строго посмотрел на меня, после чего что-то записал в протокол.

– Кто-то из группы конфликтовал с погибшим?

– Все конфликтовали друг с другом. Чтоб вы понимали, это – не кружок по интересам, они вовсе не обязаны ладить.

– То есть, на встречах часто общались на повышенных тонах?

– И такое бывало, да.

Следователь снова сделал запись.

– Филиппа можно назвать конфликтным человеком, провокатором и зачинщиком споров?

Я задумалась. На самом деле врать на допросе нехорошо, но врать себе еще хуже. Признаваться в том, что в группе царила недружественная атмосфера, совсем не хотелось. Но правда есть правда, и она всегда превыше всего.

– Липп часто подкалывал других. Как специалист, я понимала причину такого поведения, но других это задевало. В нашей группе есть совсем молодые ребята, которые едва ли могли дать ему отпор в случае насмешек. Поэтому, те, кто был опытнее и старше, вставали на их защиту, пытались поставить его на место.

– Кто-то угрожал ему на ваших встречах?

– Конечно, мы связывали его и пытали, – я тяжело вздохнула. – Разумеется, нет.

– Вы так хорошо уверены в каждом из группы? Даже не допускаете мысли, что кто-то из них может быть причастен?

– Я знаю этих ребят. Им всем пришлось нелегко, и мне не нравится, что вы хотите вовлечь их еще и в это. Никому не пойдет это на пользу. Все ваши допросы могут перечеркнуть годы лечения. Учтите это, когда захотите на кого-то из них надавить. Если после беседы с вами кому-то из них станет хуже, поверьте, я этого просто так не оставлю.

Леонид оторвался от протокола и громко стукнул ручкой по столу.

– Спасибо, что хоть пальцем мне не пригрозили. Я не стану фиксировать в протоколе ваши угрозы, но и вы учтите, Ева Юрьевна, если выяснится, что кто-то из них все же причастен, у меня могут появиться основания для подозрения вас в сокрытии фактов преступления.