Шестеро

Может, она и права, но вечером я завела очередной серьезной разговор, которым с первых же минут вывела брата из себя.

– Началось! Я сейчас работаю над важным проектом, тысячу, блин, раз тебе об этом говорил.

– Он настолько важен, что ты бросил пить лекарства?

Обстановка накалялась, каждая фраза звучала громче и агрессивнее предыдущей.

– Ева, сколько можно? Научись доверять людям!

– Ты не… – поняв, что собираюсь сказать, я резко замолчала.

– Я – не человек? Это ты хотела сказать?

– Конечно, нет! Я хотела сказать, что ты – не тот, кому можно вот так взять и довериться на все сто процентов.

Эд сполз по стене на холодный кафель и схватился за голову. У него были грязные волосы и уставшие глаза. Если он и спал утром, то явно не долго. Больно видеть его таким. Очень больно. Я стыдилась и боялась сказать хоть что-то еще не так. Поэтому тихонько села рядом с ним и обняла.

– Честно, Ева, я принимаю их, – сказал он шепотом.

– Прости меня. Мне постоянно приходится доказывать остальным, что мои пациенты достойны на спокойную жизнь. Раздражаюсь, когда им задают глупые вопросы, а сама ничем не лучше. Постоянно контролирую тебя, не даю свободно дышать.

Раскаяния и признания вины никогда не будет достаточно. Потому что именно я делала жизнь брата лучше, и я же ее губила.

– Думаю, твоей шестерке понравилось рисовать не потому, что арт-терапия – это суперкруто и реально помогает им открыться, – Эд посмотрел на меня.

– Тогда почему?

– Потому что творчество делает людей свободными, помогает забыться. Рисование ведь вещь простая, оно знакомо и понятно каждому. Ты впервые дала им занятие для обычных людей, а не опросник для больных. Понимаешь?

Все люди это знали, но все равно никогда не могли до конца понять.

– Я пытаюсь, Эд. Даже более чем пытаюсь, но этого всегда недостаточно.

Чужак в стае

Их крики слышались еще в коридоре.

– Что у вас здесь происходит? – спросила я, едва войдя в комнату для наших встреч.

Над Элей стоял раскрасневшийся, явно закипающий от злости, Филипп. Одну его руку крепко держала Яна, а на второй, как собачонка, висела Лола. Свят и Тима стояли рядом, явно напуганные происходящим. Эля же улыбалась с неким ехидством.

– Липп, успокойся. Что бы она ни сказала, тебе нужно прийти в себя.

– Мне надоело, что люди говорят все эти вещи. Я в жизни ни разу не сделал ничего дурного. За что она так со мной, Ева? – Липп впервые за все время расчувствовался, совершенно по-детски расплакавшись у всех на глазах.

– Что бы Эля ни сказала, она не знает тебя. Ты прошел длинный путь, Липп, ты же помнишь, сколько всего преодолел, сколько трудностей встретилось на пути? Но только посмотри на себя. У тебя есть шанс жить дальше, так зачем же оглядываться и обращать внимание на других?

Блестящие от слез глаза наполнились подобием надежды, было заметно, как его отпускает вся эта ситуация, и что он готов поднять белый флаг.

– Ладно, ладно, все, отцепитесь. Вспылил, с кем не бывает. – Филипп буквально смахнул с себя Яну с Лолой и сел на свой пуфик.

Только я думала, что беда миновала, как, к моему удивлению, прорезался голос у Свята.

– С н-нами н-не бывает, – сначала дрожащий тихий голос вдруг обрёл уверенность и звонкость. – Точнее не происходило, пока здесь не появилась ты, Ева.

– Свят, успокойся, она здесь ни при чём, – вступилась за меня Яна.

– Как это ни при чём? С Марго такого не случалось. Мне и правда становилось лучше после встреч, а теперь все катится в тартарары. И все из-за неё, – он ткнул в меня пальцем, но в глаза так и не посмотрел.

Горесть от поражения, чувство потерянного навсегда шанса. Я, будто лишилась всего и сразу, и вдруг ощутила себя абсолютно ненужной.

– Пфф, – Эля выдала какой-то непонятный булькающий, но явно недовольный звук. – При Марго здесь даже муха сдохла бы от скуки, слова лишнего не скажешь. А я хочу говорить, не хочу копить в себе. Разве мы здесь для того, чтобы нахваливать друг дружку и уверять, что все у нас будет хорошо? У нас ничего не будет хорошо, и я не хочу притворяться нормальной. Мне хочется научиться жить с болезнью, а не делать вид, что её не существует. Может, рыжуля и не справляется с нами всеми, но это только потому, что такие, как Свят, сами не знают, чего хотят.

– Я хочу мирной обстановки, а ваши стычки с Филиппом выбивают меня из колеи, понятно?

Эля в ответ лишь пожала плечами, она и так явно сказала больше, чем планировала. Мы с ней мимолетно встретились взглядами, но она тут же отвернулась, лишив меня возможности ее поблагодарить.

– Ну, ладушки, поговорили и хватит. Налетай на угощение. Сегодня я принесла блинчики с мясом, – громко подытожила Яна.

После её слов все бросились к столу, и через пару минут от блинов остались только крошки.

– Биполярное расстройство крайне редко встречается у детей, – заговорила я неожиданно для себя.

Все вопросительно уставились на меня, даже перестав жевать остатки еды.

– В семь лет у брата диагностировали расстройство поведения. Родители уверяли себя, что ему нужно привыкнуть к школе, хотя врач отрицал расстройство адаптации, – я задумалась, вспоминая самое тяжелое время для нашей семьи. – Когда Эду исполнилось одиннадцать, ему официально поставили биполярное расстройство. Это стало в некотором роде точкой для родителей, после этого мало, что осталось от них прежних. Мы больше не ездили в совместные поездки, не выбирались на море, ничего толком не праздновали, не играли в настольные игры и не собирали вместе пазлы. Мой брат считает, что лишил меня нормальной жизни, но это не так. Я не хочу, чтобы он себя в чем-то винил.

– Ты поэтому пошла учиться в медицинский? – спросила Яна.

Остальные с подозрением рассматривали меня. Им, наверное, казалось, что я пытаюсь стать одной из них, доказать, что я не чужак в их стае, и что не понаслышке знаю обо всех их проблемах.

– Мне хотелось помочь хотя бы одной семье, не дать ей развалиться подобно нашей.

– Уверена, их больше одной, – тихо сказала Лола.

– Или даже больше десяти, – подмигнул Липп.

Я широко улыбнулась. Неправильно просить их довериться, пока не сделала этого сама. Может быть, теперь в нашем общении наметится прогресс. Ведь, если это не сработает, придется сдаться и оставить это место.

Увидимся на официальном допросе

Утром мы с Эдом ели круассаны с шоколадной начинкой и пили кофе с молоком. Брат признался, что впервые за долгое время выспался, а я поделилась успехами с группой. Наверное, таких людей, как мы, называют зацикленными. Вся наша жизнь сводилась к обсуждению самочувствия Эда, его творчества и моей работы. И в тот момент, когда мне начинало казаться, что нужно расширить кругозор, я вдруг осознавала, что это невозможно. Когда долго о чем-то думаешь, мысли, обычно хаотично извивающиеся в голове, начинают сплетаться. Если думаешь о чем-то дольше пяти лет, они превращаются в плотный клубок. Когда же проходит десятилетие, этот самый клубок становится прочным нерушимым камнем, с годами опускающимся все ниже и ниже, пока не оказывается там, где обитает душа.

Стрелки на часах перевалили за обед, я как раз закончила изучать историю болезни нового пациента и начала составлять схему лечения, когда в мой кабинет вошел полицейский. Высокий темноволосый, слегка прихрамывающий, мужчина вошел без стука и сразу направился к моему столу. Он, видимо, из тех, кто сразу приступает к делу. Неужели кто-то из моих бывших или текущих пациентов пострадал, и меня обвинят в этом?

После его долгого представления и моего легкого кивка, он без приглашения сел напротив меня и тяжело вздохнул. Помимо того, что он – следователь, я запомнила его имя – Леонид.

– Могу я узнать цель вашего визита? – тихо спросила я, надеясь, что не случилось чего-то непоправимого.

– Да, разумеется. Дело в том, Ева Юрьевна, что сегодня утром нашли тело. Мы уверены, что это – Филипп Иванцов – пациент вашего центра. Ваше руководство сообщило, что вы ведете некую группу из шестерых человек, в которую входил погибший. Не могли бы вы рассказать мне, в чем суть этих встреч?