Шестеро

– Странно, что он не испугался за свой желудок. Неужели наш мальчик стал смелым? – подколол Филипп, взъерошив светлые волосы ипохондрика.

– Хватит! – из моих уст это прозвучало слишком строго.

– Рыжуля сегодня не в духе? – спросила Эля, ухмыляясь.

Я сглотнула и подождала десять секунд. Мне нельзя срываться, нельзя грубить, отчитывать и заниматься нравоучениями. Моя задача не в этом. Я здесь для того, чтобы они почувствовали себя лучше, а не наоборот. Какой из меня врач, если мне нужно постоянно себе об этом напоминать?

– У меня есть к вам одно предложение, – начала я, доставая из сумки альбом.

– Я не выйду за тебя, сколько ни проси, Ева, – заявил Филипп и провел рукой по голове, где красовалась новая стрижка «ежик».

– Твоя жена уже вышла, и вот, что из этого вышло, – язвительно отметила Эля, продолжая что-то черкать в небольшом альбоме.

Липпу хватило ума промолчать, чему оставалось только порадоваться.

– Предлагаю вам сегодня порисовать, – я раздала каждому по листу бумаги, а в центр комнаты высыпала банку с фломастерами. – Это не полноценная арт-терапия, но мы можем попробовать. Нарисуйте вашу болезнь, какой вы ее представляете? Какого она цвета, грустит или улыбается, широкие ли у нее глаза?

К моему удивлению никто не стал спорить. Поначалу они казались растерянными, но уже через пять минут каждый из шестерки увлеченно рисовал. Их расстройства им куда ближе, чем они могут представить. Чаще всего люди не являются одним целым с болезнью, они отождествляют себя с ней, но есть четкая граница между тем, где заканчивается один и начинается другой. Мы учим пациентов не позволять болезни определять, какими людьми они являются, не давать ей вольничать и принимать за них решения. И самое главное: не давать ей лишать их права на полноценную жизнь, если такая возможна.

Через полчаса они закончили.

– Сейчас каждый из вас покажет остальным свой рисунок и расскажет, что он пытался изобразить. Договорились?

Раздалось тихое: «угу» и синхронное согласное качание головой.

– Кто начнет? – спросила я, окидывая шестерых взглядом. – Может, ты, Свят?

Тот лишь пожал плечами, поправил очки и неохотно повернул рисунок так, чтобы его могли видеть другие.

– В детстве мое тело неожиданно покрылось красными пятнами. Не могу сказать как, но я ощущал их присутствие на себе. Когда все прошло, мне казалось, что они никуда не исчезли. Спустя много лет я все еще чувствую их. Думаю, они останутся со мной навсегда. Моя болезнь, как те пятна. Как одно огромное жирное красное пятно на моей жизни.

Свят нарисовал маленького человека в красном круге. Казалось, что он тонет в луже крови. Поэтому так важно, чтобы они говорили, только так можно понять, что они чувствуют.

– Спасибо, Свят. Тима, хочешь быть следующим?

Он явно не хотел, но, взъерошив каштановые волосы, повернул рисунок лицом к остальным.

– Я не умею рисовать и, наверное, не до конца понял задание, простите… Это, – он указал на листок, – бегающие глаза и то, какими уставшими они становятся от всей этой беготни, от постоянной работы и подсчетов. Не знаю. Мне хотелось изобразить, каким измотанным я себя чувствую.

Тима съежился и отложил листок на пол, показывая, что закончил.

– Теперь я, – начал Филипп, – это существо – моя болезнь. Вместо глаз и волос у нее языки пламени, а вместо человеческого голоса – треск огня. У нее широкий рот, потому что она не может насытиться, ей всегда мало, сколько ее ни корми. Вот такая она у меня прожорливая. В этом мы с ней похожи, я тоже люблю плотно перекусить.

Липп в своем репертуаре. Несмотря на всю серьезность своего положения, он всегда умудряется отшутиться.

– Лола, что насчет тебя?

Девушка зачем-то встала. Она показалась мне растеряннее остальных.

– А… Эмм… Это огромный пузырь, наполненный всем плохим. Думаю, внутри каждого есть такой сосуд, где копится каждая наша печаль, наши потери и слезы. Когда люди говорят, что у них болит душа, на самом деле это растягивается пузырь. Он растет и однажды занимает все пространство внутри. И тогда у нас не остается свободного места для радости и улыбок, нет даже маленького уголка для самого крошечного кусочка счастья.

В уголке правого глаза выступила теплая слеза. Было в ее словах что-то до боли близкое и понятное. Остальные казались завороженными услышанным.

– Хорошо сказано, Лола. Мне хочется почитать твои рассказы. Думаю, у тебя талант. Яна, готова?

– Всегда готова. Значит, смотрите, – женщина, заправив русые волосы за уши, развернула нам рисунок, – это запутанный клубок. Думаю, сенестопатия – это переплетение всего и сразу. За все время болезни меня преследовали самые разные ощущения. Понимаете, это что-то неизвестное, каждый раз расстройство проявляется по-новому. Сюрприз, так сказать. И каждая моя терапия – это не более, чем попытка распутать клубок. Мы хватаемся за разные нитки, но в итоге только затягиваем узлы, петли на шее.

И правда. Насколько, должно быть, удушающей может быть болезнь.

– Эля?

Несмотря на очевидное недовольство, она не стала вредничать и сделала так, как попросили. Рисунок оказался самым красочным из всех, чувствовалась рука мастера.

– Это клоун. Как вы можете заметить, вместо привычного пышного зеленого парика, у него залысина, а по бокам остатки волос. В таком виде он не способен кого-то насмешить, дети теперь при виде него разбегаются в разные стороны. У него нет денег на новый парик, а таким он никому не нужен. Что я хотела сказать этим рисунком? Пожалуй, то, что моя болезнь обнажает и разоблачает все тайное.

Они все справились. Не говоря уже о том, что это первая встреча, прошедшая действительно плодотворно. Может, все не так уж и потеряно для меня?

– Сдайте, пожалуйста, рисунки, а после можете идти. Сегодня вы хорошо поработали. Спасибо, что помогли осуществить эту затею.

Эля, сдавая листок, взяла меня за руку.

– Продолжай в том же духе и, возможно, я не брошу эти встречи.

Яна, когда все ушли, начала поправлять пуфики, напевая при этом неизвестную мелодию.

– Лолита, и правда, хорошо пишет. Ты всегда все верно подмечаешь, – неожиданно сказала она.

– Да? – я удивленно подняла голову.

Яна взяла сумку и подошла ко мне.

– Ты многое даешь нам, Ева. Когда встреча проходит плохо, это все равно хорошо для нас.

– Спасибо, – я постаралась улыбнуться настолько благодарно, насколько это вообще возможно. – Как твоя дочь, кстати?

– Все хорошо, пока она маленькая. А что будет дальше? Неизвестно, Ева. Вдруг, из-за меня ее жизнь будет загублена? Ее репутация в школе? Дети бывают злыми и жестокими.

– Не думай об этом, не надо.

– Не буду, но и ты не переживай за нас, мы – не твои дети, не твоя ответственность, – она обняла меня на прощание и тихо вышла.

Самые ценные документы

Никто не лишён вредных привычек. Моя – поглощение фастфуда. Я из тех, кому не надоедает ежедневное макание картошки фри в сырный соус, и тех, кто на день рождения заказывает волшебный сундучок для детей и радуется крошечной игрушке. Мне никогда не удалось бы стать вегетарианцем, потому что я не в силах отказаться от куриных наггетсев. Такой меня мало, кто знает. Мои вечерние ужины здесь проходят в одиночестве. Посетители настолько привыкли к моему присутствию, что воспринимают, как неотъемлемую часть или атрибут интерьера. На кассе в кафе меня уже знают и спрашивают: "Вам, как обычно?"

– Нет, сегодня подходящий день для сундучка. Один, пожалуйста.

– Так у вас сегодня день рождения? – с улыбкой спросила кассир Вика.

– Куда лучше.

В ожидании, когда сготовят заказ, я нашла себе место у окна. Повесила пальто на кресло, чтобы никто не занял столик, и принялась расхаживать по залу. Охранники одобрительно кивали мне, но большинство посетителей не замечали меня. Не знаю, как давно это случилось, но люди больше не обращают внимания на мир вокруг. И я не утрирую, это действительно происходит. Все снуют, словно невидимые тени мимо друг друга, проживая каждый свою жизнь.