Страница 3 из 20
Вместе с волками в первобытном лесу бродили и стада тех древних собак, от которых произошла домашняя собака — первый друг доисторического человека. Она первая из зверей присоединилась к человеку, как бы предчувствуя, что, соединяя свою дружбу с этим последним, она становится другом царя и владыки земли. Собака много послужила первобытному человеку, и без нее, быть может, он не одолел бы тех чудовищ, которыми были полны тогдашние леса. Она облегчила, во всяком случае, человеку эту борьбу настолько, что он скоро стал победителем в борьбе за существование, и тогда зародились прочные зачатки культуры. Как ни странно покажется на первый взгляд, но собаке человек каменного века обязан многим, и только тогда слова Зенд-Авесты, что «разумом собаки держится мир», имели глубокое и ценное значение. С верным другом своим — псом — первобытный человек прошел через леса, полные чудовищ, и поселился среди последних, отвоевывая у них право на владычество.
Первобытный человек с собакой на охоте.
Находясь вечно в борьбе, он должен был жить постоянно под страхом нападения чудовищных обитателей лесных дебрей. Поищем же и его, будущего владыку земли, в лесном океане, среди моря зелени, среди той чащи, которую мы описали.
Тихо и безмолвно на звериной тропе, широко раздвинувшей свои лесные стены; присмирели что-то пернатые обитатели зелени, приумолкли крикливые сороки, лесные вороны, голуби и прочая челядь. Все как бы прислушивается, готовится к чему-то торжественному, необыкновенному. А прислушаться есть к чему. Вдали с полудня слышится какой-то неопределенный шум, какое-то смятение, — как будто стадо лесных быков и зубров мчится с полудня на север… Определенно пока разобраться в этом шуме трудно, потому что отдаленный гул, разливаясь и дробясь на бесконечном пространстве, стоит в воздухе неопределенным стоном. Все ближе и ближе, однако, подходит этот гул, уже слышатся мерные удары по земле, как бы от тысячи ног несущегося прямо на нас чудовища.
Оно уже недалеко… Вот раздается страшный рев, потрясший весь лес, и окрест стоящие кусты и деревья зашевелились. Справа и слева, спереди и сзади, показались из густой заросли косматые морды, вооруженные небольшими, но толстыми рогами. Не десятки, а целые сотни огромных зубров выскочили из лесной чащи и помчались по звериной тропе. Их могучие темно-бурые тела, огромные головы с дико сверкающими глазами, крепкие, будто из стали отлитые ноги — все это смешалось, слилось в один стремительно движущийся живой поток, который полился по лесной тропе. Глаз уже не может уловить отдельных животных и видит одну движущуюся массу, одно колоссальное движущееся чудовище. Промчались зубры; их бешеный топот и рев стали замирать по направлению к северу, а на юге слышался новый гул, новое смятение…
Пещерный человек в ледниковую эпоху. Писал В. Кранц по эскизу проф. Клаача.
Немного прошло времени, — и промчались одно за другим еще два-три стада лесных быков; за ними еще более бешено и быстро пронеслись стада красивых оленей, лесных козлов, косуль и лосей.
Что-то подавляющее, грандиозное было в этом бешеном беге тысяч лесных животных: нам уже не увидать подобного зрелища, хотя еще недавно тысячи бизонов в прериях и саваннах Америки, при своих переселениях, могли напомнить современному человеку о тех грандиозных перемещениях лесных зверей, которых свидетелем был первобытный человек.
Промчались тысячи жвачных; за ними показались хищники. Какая-то могучая сила гнала и этих чудовищ от полудня на север. Легкой рысью, — то стадами, то одиночкой, — промчались волки; даже опытный зоолог не сразу отличил бы их от современных нам серых разбойников. За ними двигались огромные медведи с неистовым ревом и ворчанием. Между теми и другими неслись сотни зайцев, лисиц и множество мелких лесных зверьков, которых глаз не отличал среди гигантов. Все вместе представляло какую-то чудовищно-фантастическую панораму, в которой перемешивались олени и зайцы, медведи и белки. Весь этот живой поток с возможной скоростью мчался и летел куда-то на север в бешеной скачке.
Тем жезлом и бичом, по мановению которого стремился живой поток обитателей леса, мог быть голод, которому повинуется все на земле, начиная от человека и кончая инфузорией. Но этот бич всего живущего действует постоянно день и ночь, из века в век. Он, правда, гонит все живущее вперед для отыскивания себе насущного пропитания, он обусловливает и обусловливал целые переселения не только животных, но и целых человеческих рас; однако он не в силах обусловливать переселение всех живых существ в один момент, в одном направлении, с быстротой поразительной, — потому что законы всемирной борьбы за существование действуют с известной последовательностью; когда недостаток в пищевых средствах, попросту — голод, дает себя знать, тогда совершается медленное, исподвольное переселение, без внезапной стремительности, со всеми фазисами борьбы за существование, победами с одной стороны и уступками — с другой. Внезапные же переселения, — и в жизни животного мира, как и в истории народов, — обусловливаются внезапно постигающими бедствиями. Это другой стимул, которому повинуется все живое на свете, хотя, собственно говоря, всякое бедствие приводит к той же всеобщей причине жизни и движения — голоду, принимаемому в самом широком смысле этого слова. В быстро нахлынувшем бедствии, которое напугало и всполошило весь звериный мир, мы должны искать причину внезапного толчка к тому передвижению масс лесных животных, которое мы только что описали. Только внезапный испуг мог быть этим понудительным бичом, так как голод один не мог обусловить такого стремительного бегства, как не могла его причинить самая отчаянная борьба за существование. Испуг, всполошивший всех обитателей леса, был слишком очевиден, но причина его далеко не ясна. Кто мог испугать в дебрях первобытной чащи стада могучих животных? Еще не было в них того владыки, пред которым впоследствии преклонилось все живущее; еще не было пред кем бежать дикому туру, зубру и медведю девственного леса; они еще царили над землей, не разделяли ни с кем своей неограниченной власти…
Мамонт в ловчей яме.
Но вот с юга потянул слабый ветерок и зашелестел кустами и купами вековых деревьев; он принес с собой едкий запах гари, который скоро наполнил собой и заменил бальзамический, озонированный воздух лесной чащи. Теперь становится уже понятной могучая причина, нарушившая обыденную тихую жизнь лесной дебри, испугавшая стада диких зверей и заставившая их спасаться в отчаянном, безотчетном, паническом бегстве. Та причина была огонь — могучая стихия, вступившая в борьбу со стихийной массой первобытного леса. Огненный поток, зародившийся где-то из ничтожной искорки, легко и свободно разлился по огромному лесному пространству, затопляя и уничтожая на своем пути вековые девственные дебри, постепенно превращаясь в огненную реку или целое море пламени.
Только он один, — виновник лесного пожара, — не трепетал при виде нахмурившей брови природы, не испугался грозовой тучи, не внял ропоту неба, а гордо глядел на дело своих дерзновенных рук. На огромном пепелище, среди обуглившихся пней, недалеко от берега реки, стоял он, устремив свой взор по направлению пущенного огня, и, пораженный его страшными успехами, скорее сознавал свою силу, чем трепетал перед могучей стихией.
Древнейшие черепа первобытного человека по сравнению с черепом современного человека (рисунок направо). Заметно увеличение объема черепной коробки.