Цепные псы

Но что бы заслужить такую честь, нужно пролить немало крови за наше дело. Я носил, браслет доверия, как у нас называют эти штуки, два года. И только от вас зависит, когда вас припишут к благонадёжным. И мой вам совет, отнеситесь серьёзно к вашей службе. Сейчас вы не в состоянии понять, что вам повезло, но со временем все вокруг станет привычным. И вы поймёте, что здесь и есть настоящая жизнь для настоящих мужчин. За много лет, я повидал много новобранцев, но с вами мы сработаемся. Я это нутром чую.

С этими словами Чёрный достал трубку коммуникатора и вызвал некого Прохора.

— Ещё одно. — добавил капитан, пока Прохор не ввалился в кабинет. — Ваше прошлое это ваше личное дело. Ребятам из отряда скажете только то, что сочтёте необходимым. Они будут судить вас, какими вы есть, а не кем вы были. Ваш авторитет начинается с порога этого кабинета. Удачи!

С последними словами капитана раздался короткий стук в дверь и на пороге появился невысокий мужичек лет шестидесяти с лукавым выражением лица. Пышные усы под носом картошкой и прищур серых глаз придавали ему плутоватый вид.

— Разрешите, товарищ капитан. — Прохор говорил с ярко выраженным западно–украинским акцентом. — Вызывали?

— Вызывал, Прохор, вызывал. — откликнулся Чёрный. — Вот пополнение прибыло, с Большой Земли. Прошу любить и жаловать. Проводи ребят в их апартаменты и заодно обрисуешь обстановку. У них, наверняка, тьма вопросов. В общем, не мне тебя учить детей строгать.

— Будет сделано, ваше благородие. — с ухмылкой козырнул Прохор. — Пошли ребята. И не переживайте так. Не вы первые, не вы последние.

Когда за их группой закрылась дверь, оказалось, что вокруг них собралось с десяток бойцов. Артёму кто–то всунул в руки эмалевую кружку.

— Держи, браток, поможет собраться. — произнёс незнакомый старлей с понимающим взглядом.

От кружки исходил запах самогона. Такие же кружки он заметил у своих товарищей. Артём зажмурился и влил в себя стопку жгучей жидкости. Жар рванулся по жилам, растапливая ледяной комок, где–то в районе живота. Раньше Тропов его и не замечал. Приятное тепло ударило в голову, снимая напряжение.

— Ладно, ребятки пошли, покажу ваши апартаменты, а заодно погутарим о житье–бытье. У вас, наверное, от вопросов языки чешутся.

Погутарить не получилось. Потому как за их спинами хлопнули с железным лязгом массивные двери карантинного карцера. За каждым своя дверь узкой камеры. Зачем все это, было не понятно.

Да и разбираться нет никакого желания. Голова гудела растревоженным ульем пчёл и тошнило, как на каком–то там месяце беременности. Хотя беременный капитан ВДВ — та ещё хохма. Артём упал на откидную койку камеры, не задумываясь о странностях. Утро вечера мудрёнее. Даже если хрен поймёшь, где тут утро, а где вечер.

Глава 3

Разбудил Артёма железный лязг окошка на двери. Стандартная камера, стандартные порядки, хоть многое и выбивалось из понятия «нормально». Например, завтрак. Поднос уставлен парой тарелок и пиал с салатами. Хоть и не деликатесы, но на питании тут не экономили. Мясо, каша, салаты, чёрный кофе, колбаса, сыр. Даже чекушка коньяка стояла на подносе. Прямо Новый год какой–то. Будто последний завтрак расстрельника, а не обычного заключённого. Смущала лишь маленькая пластиковая бутылочка из–под сока с мутной жидкостью.

— Это что за хрень? — спросил он, игнорируя остальные блюда.

— Голова болит? — хмыкнул Прохор. — Это местное лекарство. На основе самогона. Сам готовил.

— Ну ты жук. — снова хмыкнул Прохор, глядя в полные скепсиса глаза капитана.

Он споро открутил крышку и сделал полноценный глоток. Лихо ухнул, скривился и занюхал все это дело, кусочком огурца с тарелки Артёма.

— Гадость! Уже семь лет прошло, а все никак не привыкну.

— Ты семь лет тут? — удивился Артём, борясь с приступами голода и позывами рвоты.

— Что тошнит, болезный? — улыбнулся старшина. — Ты живчик выпей, полегчает.

— Живчик?

— Местное название этой дряни. Наши яйцеболваны зовут его так, что хрен выговоришь, не сломав язык об задницу, но местные в такие дебри не вникают и все зовут своими именами. Так что и мы, народ простой, больше у них лексикон перехватываем, чем своих задротов в очках слушаем. Те при слове «топтун» морды кривят так, что очки на брови залезают. Зато любят за чашкой кофе покидаться умными фразами, типа: «Э-16 не подвержен энтропии кластеров энергопитания». — Прохор, на последней фразе, кривляясь, сорвался на фальцет, изображая нечто среднее между мартышкой Крылова и проституткой с окружной.

— Местные? Топтун? Ты о чем? — Артём насторожился.

— Всему свое время, солдатик. Ты только пей эту дрянь регулярно, но не много. Глоток раз в два–три часа. Не больше. Обо всем остальном узнаешь после карантина. — поморщился Прохор.

— И долго мне тут сидеть?

— Что, надоело? Не боись. Через три дня покинешь это уютное гнёздышко. Зуб даю.

Что–то в интонациях Прохора настораживало. Нотка печали и некой тоски. Не все тут гладко. Артём за годы службы многое повидал. Сотни и тысячи призывников, оторванных от привычной жизни и силой втиснутых в рамки устава и приказов, заставляют учиться бытовой психологии. Ведь любой имбицил, оторванный от юбки матери, решивший повеситься в сортире, назло дембелям или «шакалам», которые не уважают его «внутренний мир и врождённый индивидуализм» это огромная проблема для тех же сержантов и «шакалов». А уж про игры с оружием среди любителей шутеров и прочей ереси, можно говорить часами. Все это тренирует внутренний компас настроения собеседника. Да что там говорить. Артём сам сорвался и попал за решётку только потому, что не прочёл, не понял, не принял. За дело попал, но ни о чем не сожалел.

не тот, кто яйца носит, а тот, кто поступает как должно. Невзирая на последствия, ранги и чины.

— Что все так плохо? — Артём постарался добавить в голос тембр уверенности в себе, откровенности, доверия и толику панибратства.

Среди вояк это работает. Свой своего видит издалека.

— Руку дай. — нахмурился Прохор, что совсем не соответствовало ожидаемой реакции.

Артём вытянул руку в окошко, показательно ее расслабив в абсолютно мирном жесте.

Прохор не стал миндальничать, а тупо резанул своим свинорезом по ладони Артёма, предварительно опустошив кофейную чашку в свое нутро.

— Жди. — буркнул он, нацедив на дно чашки крови. — И не злоупотребляй живчиком. Чревато. Поднос забери. Зря, что ли, ребята готовили?

Лязгнул засов с той стороны, отрезая Тропова от внешнего мира. Он так и остался стоять с располосованной ладонью, подносом с едой и капающей на пол кровью.

Сел на корточки возле двери, прислонив ухо к поверхности. Поднос не совсем удобно устроился на коленях, да и методичное шевеление челюсти, мешало слушать, но все же кое–что проскакивало.

В коридоре было достаточно многолюдно и суетливо. Слышались приглушенные дверью возгласы и обрывки фраз. Знакомые термины чередовались с не совсем понятными словами, типа «мут», «зар», «иммунный». Частенько мимо двери проносился звук топота ботинок, явно бегущих куда–то людей. База жила своей жизнью, непонятной новобранцу, даже если он половину жизни посвятил службе в армии.

Слышались достаточно мощные удары, как будто кто–то телом пытался протаранить такую же дверь, какая ограничивала свободу Артёма. Это странно, по меньшей мере. С такой кормёжкой из камеры рваться не резон, а состоит выслушать заказчика. Конечно, в сладкой мышеловке и задачки не простые. Но, если не требуют убивать женщин и детей, то стоит обсудить варианты. Что может подвигнуть людей, биться телом о двери камер, Артём не представлял.

Но точно знал, что убивать всех подряд ради выгоды толстых ублюдков, он не станет. Как и биться о двери камеры. Настоящий солдат призван не убивать за свою страну и по приказу своих вождей. Настоящий воин должен умереть за своих людей, даже если ему придётся убивать врагов, прикрывающихся законами и правилами.