Тай

Тай протянул руку к виску женщины. Дина отдернула голову.

– Я научу тебя видеть, если хочешь, – объяснил Тай.

Она дрожала, пока холодные, мертвые пальцы ее мужа касались ее кожи. Догматик выровнял некоторые нейронные заторы в ее мозге, чтобы она видела во всем спектре, включая духовный.

– Привет, самка! – Кубана небрежно махнула рукой из зеркала.

– Что это?

– Это моя спутница, – представил ее Тай – ее зовут Кубана…

– Какой ужас! – Дина смотрела на существо, покрытое золотыми и серыми полосками, гладкая кожа блестела от жира, а на голове вместо волос росли длинные иглы как у дикобраза.

– На себя посмотри! – огрызнулась Кубана.

– Ты выглядишь так же? – ошарашенно спросила Дина.

– Нет, – едко заметила оскорбленная Кубана – из нас двоих, красавица я, а он урод!

Тай понял, что его дар может стать проклятием. В этом Тяжелом Мире, разумные были одного вида, а теперь Дина будет видеть то, что им недоступно. Возможно на блокировку этих способностей у людей, были свои причины. Вот только вернуть все как было он уже не мог. Догматик пожал плечами, каждый из них в любом случае однажды столкнется с реальностью. Просто у Дины это произошло при жизни.

– Ты знал, – задумчиво сказала Дина – где у Димки заначка. Может быть мой муж….

– Извини, Дина – мягко ответил Тай – это лишь следы на песке и их смоет прилив. Твой муж умер и его не вернешь.

– Уходи! – женщина села на кровать – Уходите оба.

– Прощай, – тихо сказал Тай и вышел за двери.

Выходя из подъезда, он надел темные очки, которые нашел в комнате. Теперь Кубана могла отражаться рядом с ним, и они могли тихонько разговаривать. Конечно, его примут за скорбным умом, но если избегать людных мест и не привлекать внимания, то можно было проскочить.

– Зря ты не дал мне занять ее тело, – Кубана испытывала раздражение к Дине из-за ее реакции на внешность – она все равно слетит с катушек и оставит детеныша одного.

– Утихомирься! – буркнул Тай – Мы сейчас пойдем в место, где они умирают, там быстренько подберем тебе незанятое тело.

– И что это за место? – подозрительно спросила красавица.

– Больница, – Тай был доволен, что отыскал наконец в обрывках воспоминаний Богданова что-то стоящее – они добровольно собираются там для смерти. Уверен, ты найдешь там себе красивое тело.

Идти пришлось долго. Люди передвигались на экипажах, но Тай опасался нарушить еще какой-нибудь обряд и предпочел идти пешком. Наконец он увидел вывеску, которая согласно мертвопедии Богданова, была больницей «Психоневрологический диспансер, Вологодской областной психиатрической больницы». Двухэтажное здание сочилось страданием в ментальном диапазоне. Да и воспоминания Богданова об этом месте были наполнены страхом и брезгливостью. Но Тай был уверен, что тут они найдут искомое.

                  Глава 5.

Иерархия в медицинских коллективах не всегда такая очевидная, как полагают обыватели. Главврача может затолкать под каблук бухгалтер, а талантливый хирург иногда плюет на авторитет начальства. Санитары в морге вообще ведут себя как неприкасаемые. Потому что найти желающих каждый день смотреть на закономерный итог жизни, не так просто. Ну и, конечно, технички и санитарки. Отдельная каста. С одной стороны, самая низшая квалификация, с другой им вообще нечего терять.

Холеные тетки из бухгалтерии и даже врачи высшей квалификации, предпочитали жаться к стеночке, лишь бы не пройти по «токо-намытому». Всегда оставался реальный шанс схлопотать за это грязной тряпкой.

Большинство санитарок были искренними и добрыми людьми. Они действительно сочувствовали пациентам. Не забыли о сострадании. Да, иногда ворчали, но доброе слово, сказанное в нужный момент пациенту, иногда помогало лучше лекарств. Как всегда, уродливые черты самые выпуклые и заметные. Поэтому злобная техничка с ведром и тряпкой, стала штампом. Именно такими их и воспринимали окружающие.

Тихоновна очень старалась поддерживать этот образ. Она работала в больнице дольше всех. И даже старожилы не представляли себе больницу без ее сгорбленной фигуры и гнусавого, бубнящего, монотонного монолога.

Ее не звали на церемонии поздравления с днем рождения других сотрудников. Собрания она посещала крайне редко и то пристраивалась где-нибудь в дальнем уголке и злобно что-то шипела оттуда. Новые сотрудники иногда пытались начать общаться с бабушкой, но напарывались на ядовитый характер и быстро теряли интерес к санитарке. Даже бухгалтерия, славящаяся своей бесцеремонностью, выдавала зарплату Тихоновне молча и без едких комментариев.

Если бы кто-то полез в личное дело Тихоновны, то на первый взгляд не нашел ничего необычного. Возраст шестьдесят два года, рабочий стаж сорок пять лет… Вот только глянув в эти документы на следующий год, любопытный бы увидел, что ей все так же шестьдесят два года. Иногда в больницу заходили бывшие сотрудники, уже давно вышедшие на пенсию. Им голову приходило, что бабуся, уже бывшая старой, когда они юными сотрудниками пришли в эти стены, давно должна была умереть. Но никто не поднял этого вопроса. Кому охота на старости лет оказаться пациентом дурдома?

К тому же Тихоновна вызывала у всех окружающих подсознательный ужас. Хотя что могло быть страшного в согнутой ревматизмом бабке, никто объяснить не мог. На самом деле санитаркой Тихоновна работала уже сто двадцать пять лет. С того момента как была основана психиатрическая лечебница в поселке Кувшиново.

Три раза люди начинали обращать внимание на ее долголетие. И каждый раз все заканчивалось плачевно для любопытных. Тихоновна лишь на миг показывала свой истинный облик, и правдолюбец тотчас оказывался пациентом. Посадник требовал от нее время от времени менять облик, но она плевать хотела на его требования. В конце концов Давэр сдался и устроил ей перевод в центр города, где всем было плевать, а окрестные жители обходили диспансер десятой дорогой.

Сегодня Тихоновна была злобна больше обычного. Внутри звенело недовольство молодых. Тридцатый и почти насквозь проржавевший седьмой, сдерживали пока внутренний бунт, но надолго ее самоконтроля не хватит. Слишком долго длилась размеренная, спокойная жизнь. Тихоновна приходила на смену, возила тряпкой по этажам и лестницам, шла домой в пустую нежилую квартиру. Там, приняв истинный облик, взвод Паду становился в охранный порядок, чутко слушая окрестности. Годами единственным пришельцем с Колец был Посадник. Молодые жаждали крови. Впрочем, старые ее тоже жаждали, но они понимали цену. Ржавчина на них уже проявилась.

Двадцать три года назад в квартиру вломился грабитель. Тридцатый и седьмой тогда не смогли сдержать молодых. Бандита взвод Паду кромсал долго и жестоко. Чтобы не визжал, они первым делом выдрали ему голосовые связки. Месяц Тихоновна «болела». Ссохшийся труп валялся в пустой квартире по сей день. Посадник поругался для виду, но он знал насколько взвод Паду мечтает измазать себя кровью. Напиться теплой, полной боли и железа, крови. Она была пищей, героином и способом самоубийства для взвода Паду. Только кровь могла повредить металлические тела Паду. Ни вода, ни кислота, не оставят следов на острых шипах. А вот кровь и боль приносили радость, ржавчину и разрушение.

Тихоновна сжала швабру так, что полированное дерево треснуло. Что-то заставило их вспомнить кровь. От этого взвод Паду дурел, тридцатый и ослабевший седьмой уже не могли сдерживать молодых. С тоской они вспоминали Францию семнадцатого века. Там в Домах Скорби никто сумасшедших не пересчитывал толком. Всегда можно было распотрошить одного-двух. А эти за каждого переживают, учитывают, лечат, злобно подумала Тихоновна.

Она зашла в подсобку и заперла за собой дверь. Почти не надеясь она выпустила четвертого из уха. Длинная, похожая на черную колючую проволоку, ветвь, потянулась под потолок. На четвертом почти не было ржавчины, потому он был самый чувствительный. Услышать что-то в шумном центре города было трудно. Особенно среди ментальных полей, переполненных мыслями и чувствами людей.