Катакомбы военного спуска

Доблесть нового времени – обирать нищих крестьян, стариков, одиноких женщин, облагать данью просящих милостыню на улицах беспризорных детей… Таня не могла, не хотела жить в этом новом мире. А раз так – где найдется место ей, и есть ли вообще ее место на земле?

Тем временем за столом тек не спешный, ленивый разговор, состоящий из общих фраз. К нему можно было и не прислушиваться, Таня и без того знала его смысл.

Обсуждали последние дела и аресты, да сумму, уходящую в общий котел. Этот мирный, нейтральный разговор не касался опасности, угрожавшей ее другу, и Таня могла не принимать в нем участия. А потому ничто не мешало ей погружаться в свои такие безрадостные мысли.

Она не спускала глаз с сидящих за столом старых и новых воров. Старые, все как один, выглядели уставшими и сильно потрепанными жизнью.

Фрол. Когда-то он держал в кулаке всю Слободку и Бугаевку. Несмотря на свои годы, оставался в форме – грозный старик с горящими глазами и окладистой седой бородой. Если б не жесткость взгляда и мрачное выражение лица, его можно было бы принять за библейского патриарха. Фрол был человеком старой гвардии, начинал свою карьеру еще при Японце, долго был другом и Тучи, и Мишки. Уверенно пошел в гору благодаря суровой справедливости и жесткости решений. Он и сейчас умел управляться с людьми, и сейчас держал всех в кулаке, и, как ни парадоксально это звучало, но и Слободка, и Бугаевка вдруг превратились в благополучные районы.

Но как бы там ни было – Фрол был уже старик. Тане подумалось, что ему наверняка лет семьдесят. Жизненные силы стали сдавать, и было понятно, что вокруг него вьется молодое сельское шакалье, пытаясь сдвинуть с пьедестала старого льва, не соблюдая ни порядка, ни закона, ни правил.

Цыпа. Энергичный, нагловатый вор, заведовавший всеми карманниками и домушниками города. Вор удачливый, имевший три ходки в тюрьму, причем самая первая была еще на царскую каторгу. Как он ни хорохорился, но тоже был стар. И в воинстве его, таком пестром и трудноуправляемом, все чаще намечался разброд, от которого Цыпе доставалось на орехи.

Ванька-Калина – давно забравший, унаследовавший титул у покойного Калины, бывшего еще во времена Японца. Вялый, безынициативный, трусливый, всегда готовый согласиться со всеми против всех. Для старой гвардии, такой, как Туча и Фрол, он был скорее обузой, а не опорой.

Несмотря на авторитет, нового Калину невзлюбили в воровской среде, и то и дело возникали перестрелки между его людьми и кем-то из сельских воров, внаглую пытающихся влезть в большой город.

Грач. Таня знала его давно, еще с тех самых времен, когда впервые пришла на встречу к Мишке Япончику в кафе «Фанкони». Грач был среди личной охраны Японца и долго терся среди самых его верных людей. Он действительно не нарушал ни правил, ни законов, но… После Мишки Грач проявлял просто невероятную жестокость. Он умудрился превратиться в самого отчаянного беспредельщика, каких только видела воровская среда, и очень скоро стал заправлять всеми мокрушниками в городе. Среди воров не особенно жаловали убийц, хотя и пользовались их услугами. Грач занял свою нишу. Его боялись и не любили.

Тане подумалось, что злобность, проявленную Грачом со временем, вполне можно было объяснить свирепостью его характера, который был виден еще при Японце. Вид Грача вызывал у Тани мороз по коже, и она всегда старалась держаться от него подальше.

Новый Цыган – молодой вор, не старше 40 лет, сумевший помимо цыган объединить все этнические группировки, орудующие в Одессе. Никто не знал его настоящего имени, никто не знал, откуда он появился в городе, но за короткий срок с горсткой своих людей он сумел подчинить себе сначала всех цыган, а затем и остальных, и войти в воровскую среду, унаследовав имя и титул старого Цыгана.

Чем-то он напоминал Тане Мишку Нягу, и потому она не могла на него смотреть. Но от Григория Бершадова, в прошлом – Мишки Няги, его отличала… какая-то прямолинейная порядочность и последовательность, которых никогда не существовало в изощренном, изворотливом уме Мишки. Цыган поступал справедливо, действовал четко, и против его присутствия на сходах никто не возражал, наоборот. Прежним ворам сложно было держать дикие этнические группировки под контролем. Новые бы в этой войне полегли все до одного. Поэтому и был ценен такой человек, как Цыган, сумевший организовать этот пестрый табор.

Впрочем, Таня ему не доверяла. Было у нее какое-то странное чувство, что Цыган играет и нашим, и вашим. Но на горячем его было невозможно поймать. А без доказательств болтать языком в той среде, в которой пришлось оказаться и жить Тане, было пострашней самоубийства. Поэтому она предпочитала молчать и держать свои подозрения при себе.

Вот, собственно, и все, кто остался от старой воровской гвардии в знаменитой бандитской Одессе времен Мишки Япончика, который стал всего лишь красивой легендой на фоне всех этих пороков и страстей.

«Трефовые»… Эти сидели обособленно, держались важно – разбогатевшие аферисты, мошенники, сколотившие себе состояния и тем вошедшие в воровской мир. Они привыкли обманывать всех и вся… и еще не до конца осознали свод воровских законов, по которым западло считалось мошенничать у своих.

Их пришлось учить, некоторых – с помощью людей Грача. И когда немного удалось остановить их денежный беспредел и зашкаливающую алчность, они присмирели. Но и Таня, и Туча, да и тот же Грач прекрасно понимали, что это ненадолго. Но другого способа избавиться от таких людей не было. А потому старые воры, такие как Фрол, Цыпа, Грач, Туча, все чаще и чаще сетовали на то, что мир катится в преисподнюю.

Тане вдруг подумалось, что всех этих людей, и «пиковых», и «трефовых», да и некоторых «красных», объединяет одно. Об этом они как-то говорили с Володей Сосновским – в один из тех уютных вечеров, когда дышали душа в душу, и Таня чувствовала себя невероятно счастливой, вдалеке от уголовного мира и от всего зла на этой земле.

– Уголовников, криминальных, блатных всегда объединяет одна-единственная черта, – в разгар этого разговора сказал Володя, – это их лживость. Нет более изворотливых и лживых людей, чем те, кто сидел в тюрьме. Если же человек сидел несколько раз, получив сроки по серьезным делам, к примеру, таким, как разбой, то на нем смело можно ставить крест. Как бы он ни лил крокодиловы слезы о том, что попытается исправиться. Тюрьма воспитывает лживость. А потому уголовники – это те люди, которым доверять нельзя.

– Возможно, но… – Таня задумалась, пытаясь найти пример, чтобы возразить Володе, однако в голову ей стали приходить примеры совершенно противоположные, подтверждающие его теорию.

– Вот видишь! – Володя прекрасно умел читать ее мысли, так же, как и она его. – Ты сейчас поняла, что я сказал правду. Еще одна черта таких людей – это их наглость. Если они вздумали подсадить свою жертву на крючок, то ничто не заставит их оставить ее в покое. Поэтому необходимо соблюдать осторожность и помнить главное правило: людям из криминального мира никогда верить нельзя.

И вот теперь эти слова Сосновского предательски всплывали в ее памяти. Всматриваясь в лица сидящих за столом, особенно новых воров, Таня с печалью думала о том, что сам Володя даже не подозревает, насколько он прав.

До Тани, между тем, донеслись раздраженные голоса – говорить за столом начали на повышенных тонах. Разговор изменил направление. Вздрогнув, Таня вернулась в реальность, причем самым болезненным образом – от возгласа Тучи, в котором вдруг прозвучало ее имя.

– Да с чего за здрасьте она под ногами валандается, когда мои люди эту икону два месяца пасли? – раскрасневшись, орал кто-то из молодых воров, имени которого Таня даже не знала.

Речь шла об иконе, с помощью которой она пополнила недостачу в общей сумме воров, но ни единая душа, кроме Тучи, не знала об этом.

– Не борзей, сцыкун деревенский. Пасть захлопни, – грубо, резко, но каким-то уставшим голосом сказала Таня. – Перед сходом, перед людьми готова держать ответ, а не перед тобой, сученок конченый.