Страница 3 из 6
Возможно, ему – чиновнику странной искренности – просто хотелось бы так думать. И он, и я, и студенты журфака, которым профессор Иосиф Дзялошинский много лет задает один и тот же вопрос, требуя эссе на тему «В чем обвиняют журналистику?», отлично понимаем, и в каком состоянии она сегодня находится, и что выпускникам журфака, вероятнее всего, в ближайшие годы придется заниматься не ею. Но те импульсы, которые вызывают к жизни и развивают журналистику – как одну из многих форм реализации человеческой свободы, – никуда не исчезали и не исчезнут. Они заложены в природе человека, а следовательно, и общества.
В записных книжках Бориса Стругацкого, которые мой сегодня главный редактор Дмитрий Муратов листал после его смерти, он нашел запись: «Будущее создаешь ты… Но не для тебя». Поэтому в виде второго заголовка я сохранил и название той первой своей, еще довольно легкомысленной, книжки «Завтрашний номер». Вчерашний номер газеты – это то, во что заворачивают селедку, его можно уже только обсуждать, чтобы понять, что мы сделали не так. Но жизнь продолжается, и журналисты продолжают писать всегда в завтрашний номер.
В книге я буду приводить примеры своих и чужих высказываний, и в той мере, в какой они были журналистскими, они также остаются и «политическими». Они все еще актуальны (а иначе и пересказывать их не имело бы смысла), но я против того, чтобы сама эта книжка рассматривалась как политическое высказывание. Политика преходяща, политики сменяют друг друга, да и сами государства тоже появляются, перерождаются и исчезают. А мы будем говорить о журналистике как о современной форме такого более общего явления, которое было, есть и будет в любом обществе. Оно обладает собственной преемственностью, горизонт которой длиннее, чем зигзаги развития исторических стран.
Но и в актуальности тоже есть своя перспектива, как в пространстве: что-то в данный момент выходит на первый план, а что-то, ослабевая в актуальности, вытесняется на периферию (в газете – с первой полосы на внутренние). После событий 2014 года на Украине и появления «Панамского архива» и мир, и описывающая его журналистика не могут оставаться прежними – меняются и темы, и способы работы над ними.
Главная проблема сегодня состоит в том, что мы не слышим друг друга, чему, как ни странно, очень поспособствовал интернет (о проблеме замкнутых смысловых контуров мы поговорим специально в главе 11). В действительности мы и не спорим, потому что, чтобы спорить, надо сначала услышать. Этим грешат отнюдь не только те, кто думает не так, как мы сами, но и мы сами тоже.
Наверное, мне будут предъявлять претензии, что книжка «написана исключительно с либеральных позиций». Но штука в том, что журналистика либеральна как таковая, и никакой другой она быть просто не может. Она порождение либерального (западного) общества и по определению несет на себе печать либеральных традиций, а свобода слова, лежащая в основе журнализма, неотделима от свободы как таковой.
Но есть «свобода от» и «свобода для», свобода отвернуться, бежать, но и свобода остаться. «Свобода от» превращается таким образом в «бегство от свободы» (Эрих Фромм), а «свободой для» в крайнем пределе воспользовался Януш Корчак, шагнув в газовую камеру вместе с детьми. Действительность часто бывает не просто отвратительна, но и страшна, и никто не вправе ни от кого требовать подвига как акта свободной воли. Но и свобода остаться, чтобы попытаться что-то изменить, тоже всегда есть, однако, чтобы ее реализовать, нужно стоять двумя ногами в действительности.
Отец Георгий Чистяков (1953–2007), с которым мне посчастливилось быть знакомым, священник, историк и знаток древних и новых языков, иллюстрируя разницу между каноническими Евангелиями и апокрифами в книжке «Над строками Нового Завета», замечает, что все апокрифы содержат в себе элементы «пропаганды» (я ставлю кавычки, поскольку он употребляет для этого другие термины): в пользу евреев против Рима или наоборот. В этом смысле можно сказать (жаль, что я не успел обсудить это с о. Георгием), что во всяком случае Матфей, присутствовавший при описываемых им событиях, это древний журналист, старавшийся записать все так, как он это видел и понял (придавая значение, может быть, не всегда тому, чему его придал бы современный человек). Похоже, что первые синоптические Евангелия, написанные не сразу после смерти (и воскресения – для тех кто в это верит) Иисуса, как раз и были продиктованы желанием защитить Его имя и задокументировать подлинную историю в ответ на начавшиеся спекуляции.
«Вначале было Слово», – напишет чуть позже Иоанн. Но и потом будет много-много-много слов. Только в отношении первого сомнений быть не может, но все, что будет сказано позже, сомнительно. Истину от лжи очень трудно отличить, замечает Мераб Мамардашвили, так как «слова, которыми они описываются, всегда одни и те же». Слова необратимо страдают каким-то изъяном, особенно заметным в том свете истины, за который мы к тому же часто принимаем искусственное освещение.
Примеры, которые я буду приводить в книжке – хотя бы в силу того, что журналист привык работать с фактическим (эмпирическим) материалом, – будут случайны в том смысле, в каком случайна всякая эмпирика: где-то я был, где-то не был, кого-то знаю близко, кого-то шапочно, что-то прочел, а что-то прошло мимо меня. Я надеюсь, что не случайными окажутся мысли, поскольку я их уже долго думаю.
Вот что пишет новомодный (при этом глубокий и остроумный) современный философ Славой Жижек (вообще-то, я понимаю там, дай бог, четверть прочитанного, но эта мысль мне ясна): «Главная функция Хозяина состоит в том, чтобы определить ложь, способную поддерживать групповое единство: удивить субъектов утверждением, которое в явном виде противоречит фактам… Недостаточно утверждать “Это моя страна, права она или нет!”: моя страна – по-настоящему моя, лишь покуда она, в определенном отношении, неправа…
Общая для всех ложь – связь несравненно более действенная, чем правда».
Очень верно, но стоит ли дорожить такой «скрепой»? Это вопрос.
В том романе про присяжных, который мне все же удался десять лет назад, сама собой нашлась удачная формула, она скорее художественная, но я ее здесь воспроизведу: не так, что мы хотим знать правду (чаще всего мы этого вовсе не хотим), а правда хочет быть узнанной. Не она является нашим инструментом, а наоборот: мы – ее.
Забегая вперед (эта тема будет раскрыта ближе к концу книги), мы можем определить род своей деятельности как борьбу за правду, которая как таковая никому не нужна. Она всегда оказывается нужной кому-то для чего-то, но как только появляется это «для чего?», оно сразу же отнимает у нее это качество правды. Этот вывод был бы очень горек, если бы не одно но: правда все-таки существует – а без нее и журналистика не могла бы существовать, и я бы не смог вам здесь о ней сообщить вообще ничего.
Глава 2. Гиперреальность и журнализм
Николай Бердяев, размышляя о причинах и следствиях русской революции, постоянно, почти маниакально твердит о подмене, употребляя также разные эквиваленты этого смысла. Антагонизм подлинности и подделки приобретает у него накал борьбы Добра со Злом. Я не поклонник Бердяева, но его мысль о связи «подмены» и катастрофы кажется мне очень точной и актуальной: тут дело в онтологии, а шутки с ней кончаются плохо.
Власть традиционно обвиняет журналистов в том, что они-де «раскачивают лодку» и «расшатывают устои». В «расшатывании», разумеется, есть доля риска: движение истории всегда с ним сопряжено, но если мы что-то и «расшатываем», то лишь пропагандистский миф, сравнивая его с действительностью. Журналистика не позволяет мифу отклоняться слишком далеко от действительности, что как раз и грозит обрушением всей конструкции.
С расхожим определением журналистики как второй древнейшей профессии можно даже и согласиться, если первая – это пропаганда. Журналистика реагирует на симулякр пропаганды, бросаясь разоблачать его, и это ее безусловный рефлекс. Но и пропаганда, со своей стороны, тоже хочет выглядеть благопристойно, рядится в тогу журналистики, для чего ей надо оперировать фактами. Фактов у нее всегда нехватка, пропаганда производит фейк, журналистика бросается его разоблачать, и, таким образом, вопрос об их первенстве приобретает вид апории о курице и яйце.