Кислород

— Утолишь…?

— Ну да. Тут, значится, жила-поживала некая толстогрудая старушка в дрябушку, свора злобных прожорливых карликов в числе целеньких четырех штучек — вроде как ее внучат или нарытых где-то на диких улочках подобрышей, — такой же старый, чтобы прийтись ей как раз впору, пердун с бельмом на правом глазу и разросшаяся на пищевых добавках шустрая да прыткая семейная обезьянка, воскресшая — или, как вариант, воскрешенная — из доэпохальных вымерших молокожрущих. В общем, как ты, должно быть, успел понять и без меня, весьма и весьма колоритное семейство, просто-таки все поголовно, как на подбор, душечки да сплошная безобразная прелесть.

Уинд, напрочь позабывший про наличие добротной стенки, которую сам же всеми скудными силенками между ними возводил, оторопело сморгнул, приоткрыл рот, повернул в сторону Джека хворое лицо да с недоумевающим недоверием спросил:

— Ты говоришь так, будто… будто…

— Будто что?

— Будто… видел их всех… вот. Не знаю, как умудрился, но…

— Само собой, — с еще более раззадоренной усмешкой согласно кивнул Пот. — Разумеется, я их видел. Мне неизбежно пришлось с каждым из них теснее некуда познакомиться да так и сяк получше узнать, чтобы выпал шанс их всех тут под шумок перебить, торопясь освободить это уютное нагретое гнездышко по наши с тобой околевающие души.

— Ага. Так я и поверил, — напустив на посвежевшую мордаху тот упоительный скептичный оттенок, который так необъяснимо да пылко успел полюбиться осклабившемуся мужчине, фыркнул легче да ладнее задышавший мальчишка, не замечающий, что только-только возносимая баррикада убиралась с каждым его выдохом обратно вспять, бросаясь под ноги слегающими взрывающимися кирпичами. Правда, пообдумывав так и этак, парнишка предпочел посерьезнеть, скрестить на коленках пальцы, напустить в единственный глаз побольше уличающей бравады да хмуро, ворсисто и спицево проговорить: — Не смешная шутка, если ты почему-то думаешь, что смешная. Идиотская. Хотя, конечно, очень и очень в твоем духе, этого не отнять.

— А кто тебе сказал, что это шутка? — спокойно осведомился Джек, тоже обращая к мальчишке лицо да вызывающе, как-то так по-особенному приподнимая почти черные взъерошенные брови. — Вдруг я под грузом всей свалившейся ответственности признаюсь тебе в сотворенном холодном убийстве, милый мой? Это твою светлую головушку случайно не посетило, нет?

— Да брось ты уже, хватит дурака валять… Как будто я поверю, что ты мог их всех… ни за что ни про что… зачем-то… убить…

— Вот оно как? А если я попробую преподнести тебе сюрприз и скажу, что ты глубинно не прав, что я как раз-таки и убил, я свернул всем этим расчудесным людишкам — и обезьянке тоже, обезьянке в первую очередь, больно уж морда у нее паскудная была — шеи, с особенным наслаждением расчленил по двенадцать компактных кусочков и сбросил изуродованные сочащиеся трупы в эту самую шуструю речушку, а, ангелок? В это ты тоже не пожелаешь верить? Или хотя бы соизволишь задуматься и вариант подобного исхода в своем распрекрасном мирке рассмотреть?

Птенец под его боком, недоверчиво жмурящий ресницы да хлопающий этим своим посеребренным выстраданным глазом, выглядел сконтуженным, растерянным, раздавленным, даже, что не укрылось от Джека, испуганным, так что резковатый да натянутый качок головой получился не то чтобы совсем уж… честным.

— Не стану я ничего… рассматривать. Никого ты не убивал. Врешь ты всё. По лицу же вижу, что врешь. Ты всегда вот так… паясничаешь и хорохоришься, когда хочешь, чтобы я подумал, что ты… не знаю… круче, что ли, чем есть. Хотя так и ты так круче некуда, а убийство тебя не украсит. Никого, уж извини, не украсит…

— Ну и тебе же хуже. Дурила мелкий… — обиженно — непонятно же на что, но бесспорно искренне, насупившись да каждой поджатой ужимкой разочаровавшись — буркнул сам весь из себя «дурила» Джек. — Твое, конечно, дело, но если и дальше продолжишь лелеять свои гребаные фиалковые надежды на наш с тобой пресловутый сучий мир, то вскоре лишишься и второго глаза, и еще чего-нибудь… повесомее. Руки там, ноги, кусочка сердца… Подумай об этом на досуге, будь так добр. Самое идеальное для тебя занятие, ангелок.

Что мальчишка не был с ним согласен ни на жалкий покусанный грош и думать ни о чем досадливо не собирался — Джек знал и так, поэтому на эти его смурнеющие тяжелые взгляды, попытки отвернуться туда, где шумела да клокотала дикая загаженная водица, ненавязчивые ползочки в противоположную сторону, должные, очевидно, выразить всю степень задетого сознательного недовольства, обращать не стал…

А оттого, наверное, так и удивился, когда мелкий вдруг затих, что-то там себе иное надумал и вместо того, чтобы продолжать спорить или собачиться, тихо, смущенно, но абсолютно миролюбиво спросил:

— Что ты… делаешь? Ты возился с этим еще тогда, когда я в той комнате… сидел — я слышал, как ты стучал и что-то всё время резал, — и сейчас… возиться продолжаешь…

Пот, не ожидавший — потому что и сам забыл, что он тут чем-то занимался, выскабливая вертящуюся в руках игрушку на чистой выработанной автоматике, чтобы было чем заняться и лишний раз не нервничать, — что его о чем-нибудь таком соизволят спросить, бросил на вытянувшего шею мальчонку приценивающийся взгляд, намеренно затянул с волчком скачущем на языке ответом. Потом уже, чуть погодя, когда парнишка, небось, решил, что им пренебрегают или что, вследствие чего одновременно и помрачнел, и одарил скукожившимся да насупившимся под бровями надутым взглядом, мысленно отсмеялся и, оторвав от поделки одну ладонь, чтобы потрепать поведшегося мелкого по голове, не без удовольствия выдал:

— Я вот никак не возьму в толк, слышу ли в твоем голоске эту дивную отрадную ревность — хотя, как бы она меня ни грела, было бы к кому… к чему… честное же слово… — или это мне просто мерещится, потому что мальчик темнит, а мне так хочется, чтобы он прекратил принимать меня за пустое место и заинтересовался, как я там и куда, что начинаю надумывать себе сам? — Наверное, если бы он не спешил с поступками — птенец бы ему что-нибудь ответил, хоть и далеко не честно, по-детски да чтобы отмазаться и всё самое сокровенное скрыть, а так… Так уже не ответил. Потому что с поступками он не утерпел да знатно поспешил: извернулся, придвинулся ближе да ниже, вжимаясь почти что лбом в лоб, хитро и хищно уставился в расширившийся серый глаз, рисуя на губах тот самый ошкуренный волчий оскал, который — этого он совсем ведь не знал — продолжал ночь из ночи мелькать да бродить по разбитым мальчишечьим снам. — Понимаешь ли, ягненочек мой, в силу последних событий, которых — никак не соображу — ты действительно не припоминаешь, или припоминаешь, но, в силу вящего нежелания их со мной обсуждать, продолжаешь притворяться, я уж было решил, что в твоей жизни и в твоем маленьком уютном мирке есть место для всего, кроме, собственно… меня. Это откровение меня весьма и весьма огорчило, я с трудом удержался, чтобы не сломать тебе за него приманивающую лживую шейку, но подумал, что сначала дам тебе возможность себя и свои действия оправдать, а там уже решу, что стану с тобой делать… Так что же ты, славный мой, скажешь мне на это?

Уинд, панически пробежавшийся по склоненному почерневшему лицу — то, что лицо это продолжало улыбаться, пугало гораздо больше, чем если бы оно скалилось или заживо пожирало рвущуюся на волю живую белую мышь — раздробленным взглядом, приподнял руки, уперся ладонями Поту в плечи — пусть со всех доступных сил и не надавил, — попытался податься назад так, чтобы его навзничь не повалили — в том, что рано или поздно повалят, он не сомневался, но старался оттянуть роковой срок по возможности на подольше, — вместе с чем глухо и пристыженно крякнул.

— Это… не… не так. Неправда… это. Ты… не… не прав ты. Мне… есть до тебя дело, нет… не так, мне… мне ведь… Может, я и темню… немного, но это вовсе не потому, что… я просто… просто, понимаешь… я… — получалось у него плохо, паршиво даже, горло оседало, голос срывался да несся вниз, на ура пересекая критическую шепотливую отметку, так что когда он ожидаемо перевел тему да снова что-то полуубито спросил про то, чем Джек де занимается, не забыв вложить в вопрос и добрую щепотку жалобного скулежа, мужчина стоять на своем не стал: нехотя отстранился, задумчиво передернул плечами, поднял на ладони небольшой округлый цилиндр с пологой пустотой внутри и, понаблюдав за проснувшимся на мальчишеской мордахе любопытством, уже куда добродушнее да покладистее объяснил: