Кислород

— Да пошел ты, малолетний кретин! Закрой свой рот и не суйся, когда говорит тот, кто хоть что-то в этой сраной жизни понимает! Если тебе так сильно хочется и дальше оставаться этой дебильнейшей жертвенной подстилкой — прекрасно! Флаг тебе в руки и вперед да с песней! Хочешь — валяй, но учти, что я потащусь за тобой следом, и моя жизнь, отданная тебе или за тебя, ляжет тебе же на плечи. Что, интересно, ты мне скажешь на это?

— Нам нужен, если остались какие-то недопонимания, только Четырнадцатый номер, а вовсе не ты, номер…

— Двести двадцать восьмой, к вашим услугам! — с полубезумной улыбкой, располосовавшей мрачное лицо ровно на две не сходящихся друг с другом половины, подсказал Джек, прежде чем, окинув несчастного застывшего детеныша предрекающим скорую погибель взглядом, улыбнуться тому уже теплее, искреннее, да, резко сорвавшись с места, в один прыжок наброситься на сраного командира, разбивая ударом истерзанного в кровь кулака натянутое на его морду защитное — разлетевшееся на сотни мелких колючих пластинок — стекло.

— Джек… Джек, что ты… да что же ты… зачем ты… Стой! Пожалуйста, остановись! Пожал… не трогайте его! Не трогайте… не смейте… не…

Что и зачем он делал — Уинд уже не понимал. Не понимал, ни откуда в изношенном кошмарами да мокрой болью теле проснулись сведшие мышцы кричащие силы, с приказывающего выстрела толкнувшие его в спину, ни как так вышло, что мизерное расстояние в полтора недобитых метра растянулось на долгий-долгий бесплодный полет, ни что это были за руки, ноги, путы, голоса, что схватили его, оборвали наклеенные медовые крылья, впечатались в затылок, обрушили, разбив о пол да проехавшиеся сапоги, харкающее кровью лицо.

Эти проклятые путы, ощупывая, зарываясь в волосы, перехватывая железной удавкой под горло, вздергивали, били, заставляли подняться на ноги и тут же снова и снова понукали согнуться, когда вторгались под ребра, попадали в живот, выкручивали на шее перекрытые воздушные капилляры да пульсирующие дышащей смертью артерии. Чуть позже они же, изукрашивая в черно-белый монохром ослепительно яркий остановившийся мир, надавили на позвоночник и поясницу, вбивая лбом и грудью в стену так, чтобы из лопнувших легких вытек последний воздух и в голову, отсоединенную от источника догорающего питания, закралась глухая да вакуумная высеренная темнота…

Где-то за спиной, тоже такой же пойманный, обезоруженный, с заломленными руками и разбитым матерящимся лицом, захрипел незнакомыми проклятиями стреноженный Джек Пот. Где-то клацнуло защелкнувшееся на его шее железо, затрещал, прошивая до бесконтрольного резаного крика, ток двух черных, освобожденных из футляров дубинок…

А затем, так и не позволив ни обернуться, ни хотя бы на секунду пересечься с до визга необходимым желтым взглядом, в шею тихо-тихо сползшего по стенке Феникса, безошибочно отыскав страшную передавленную точку, вонзилось острие заполненного влажного шприца, впрыскивающего в тщетно сопротивляющуюся кровь обманчиво успокоительный яд.

☣☣☣

— Дже… к… — это было первым, что Феникс сумел сказать, едва разлепив наотрез отказывающиеся смотреть, постоянно закрывающиеся обратно, зареванные и до скулежа болящие опухлые глаза. Так и не дождавшись того, к чему всем существом стремился — ощутить на губах, щеке или лбу согревающую смуглую ладонь, — шевельнул рукой сам, по насмешливой ошибке пока еще веря, будто находится в их общей маленькой да тесной комнатушке, где места было настолько мало, что потерянное наверняка быстро-быстро отыщется, если попытаться поползти тому навстречу; потому что же куда, ну куда оно там подевается?

Однако Джека, сколько бы мальчишка ни тянулся и ни шарил рядом с собой, от обиды и снова наступающих на ресницы нервозных слез поджимая губы, нигде почему-то не было.

Было железо — очень-очень много пугающего мертвого железа, заточенного под проеденные квадратами-оконцами сетки, надвигающиеся, куда ни сунь руку, стальные решетки, бесконечные сплавы, пропитанные мерцающим в потемках радиоактивным торием. Еще, кажется, если только сгорающее зрение не играло злую шутку, откуда-то из-за щелей проглядывали размытые сгруженные тряпки, проеденные клопами грязные матрасы, повсюду присутствующая чужая рвота и чужая же кровь, перемешанная с поносом и покрывшейся аммиачным налетом загустевшей мочой.

Среди кошмарного зловония, среди предсмертной тошноты и кишащих мелких лапчатых паразитов, почуявших свежую кровь да постепенно облепляющих поджимающееся нагое тело, Феникс, пока всё такой же потерянный, испуганный и не проснувшийся, кое-как приподнялся на отбитых локтях, подался вверх…

И, взвыв от очередной оглушившей вспышки, разбил о низкую потолочную решетку засочившийся лоб, рассеченный следами острых и голодных лезвийных прутьев.

Тем не менее какой-то прок от удара все-таки был: встряхнутое зрение нехотя всколыхнулось, посомневалось, но более или менее впаялось в глазной кристаллик, возвратилось, встало на прежнее место, позволяя мальчишке проморгаться, прищуриться, но не почувствовать, а увидеть, наконец, нависшую над ним клеть — передвигаться здесь получилось бы только ползком, да и передвигаться-то оказалось особо некуда, потому что со всех остальных сторон его обхватывали точно такие же сетки, намертво перегородившие все обманчивые пути и к свободе, и к оставленным снаружи гнилым изнутри надеждам.

Неподалеку что-то грузно гудело, монотонно гремело, отбивая чем-то тяжелым один и тот же повторяющийся ритм, слышались голоса и шлепки обтянутых резиной неторопливых подошв. Лязгали запущенные машины, скрипело бесконечное правящее железо, подвывали проводки запущенных активаторов — не потому что те, кто здесь работали, пили из них, а потому что подопытные, которых оставляли на подольше, частенько вымаливали кружку-другую приводящей в чувства воды. В чанах и ревигаторах промышленного назначения — радиоактивную воду можно ведь было использовать и иначе — плескалась заправленная химическая жидкость, стонали прочие пойманные, прокаженные, запихнутые в точно такие же клетки и пока что не различаемые слабыми глазами едва-едва дышащего Четырнадцатого.

Не понимая, что с ним произошло, как он здесь оказался, почему его тело движется столь медленно и подолгу не соглашается выполнить самые простые команды, Уинд, уставший тянуть в никуда всё кого-то ищущую да ищущую ладонь, попытался дернуться, перевернуться хотя бы на живот…

Чтобы тут же, напоровшись на решетку следующую, оказавшуюся гораздо ближе, чем показывало предательское зрение, отшатнуться, с воющим стоном чувствуя, как кожу вновь и вновь рассекают зверские мокрые раны, покрашенные в приевшийся красный цвет.

Следом за болью — зычной и жестокой — пожаловал и кашель: хриплый, ломающий кости, выбивающий застревающие крохи кислорода, пугающий и отупляющий, длящийся до тех пор, пока сознание не справилось, не сумело кое-как понять — кто-то, кто был чересчур рядом, чересчур близко, откуда-то и для чего-то на него смотрел. Кто-то смеялся, улыбался, о чем-то говорил, подбадривал омерзительным слащавым голоском, стучал какой-то дрянью по вибрирующим железным прутьям, в то время как кто-то другой, кого Феникс не видел тоже, но, по крайней мере, узнавал по успокаивающему запаху да разбередившимся занывшим импульсам, тоже попытался вскричать, дозваться:

— Малыш! Успокойся, слышишь?! Прекрати так дергаться, пока не изранил себя всего! Просто успокойся, полежи немного тихо и попытайся прийти в себя! Малыш…! Да посмотри же ты на меня! — голос, несмотря на то, что старался кричать, не решался говорить громко, голос таился где-то совсем-совсем неподалеку, и Четырнадцатый, тычась, будто народившийся слепой звереныш, пополз, испуганно ежась всем беспомощным слабым тельцем, по издаваемым тем звукам, стоически игнорируя внедряемую в клетки ломающую боль.

Добравшись до остановившего тупика, уперся в стенку клетки, царапнул по острым прутьям ладонями, поскребся, сбито заскулил…

И вдруг ощутил, как совсем другие пальцы, вынырнувшие из-за той стороны перегородки, потянулись к нему, огладили, аккуратно и осторожно, вопреки жрущему их колотью, оплелись — насколько могли далеко — вокруг перехваченных запястий, удерживая крепко, приятно-болезненно, знакомо; один только Джек Пот, странный причудливый человек с опасными выгоревшими глазами, умел дарить ему ее, эту пугающую, пьяную, всем нутром желаемую сладостно-истомную боль.