Обручённые Хаосом

– О, глянь-ка, пастораль, – умилилась бабушка, – все внучки в сборе!

Глянул… Всего-то глянул! А ощущение, будто нарвался на драку и со всей дури получил под дых.

Не знаю, что я ожидал увидеть. Прежнюю девочку-котёнка, трогательную, неловкую и милую? Или же взрослую женщину, незнакомую и совсем чужую? Одно из двух, но никак не всё сразу.

Она всё ещё так красива, что смотреть больно. Прежняя, но чужая. Стройная, высокая, с бесконечно длинными ногами и идеальной балетной осанкой, над которой я в прошлом так часто подтрунивал – мол, если ты немножко ссутулишься, никому не сболтну, а уж небо на землю и подавно не рухнет… И я почти уверен, что эти джинсовые шорты и куцую майку с нелепым принтом Реджина напялила мне назло: чтобы я мог думать лишь о том, как содрать с неё эти тряпки. И бельё, наверняка ажурное, восхитительно непотребное. Прежде, когда мы ещё были близки, я всеми силами старался не лезть туда, куда запрещает уголовный кодекс… но о любви моей Джинни к кружевам и шёлку знал как никто другой.

Кое-кто узнал лучше. Вероломно отобрал то, что предназначалось мне одному, – и я сам был тому причиной. Сам её предал, сам толкнул в объятия того мерзкого мажонка…

А она и побежала вприпрыжку. Отомстила. Ранила так, что до сих пор болит. Без сожаления разрушила то, что я так хотел спасти.

Вот об этом, Хота гро Маграт, стоит напоминать себе почаще.

– Хота, – угрожающе зашипела бабушка, приметив, как я вцепился в руль. – Давай без глупостей.

– Никаких глупостей, ба, – бросил я, прежде чем вылезти из кара.

А, ну ещё свёрток прихватил, да.

Напряжение повисло в воздухе, стоило сделать пару шагов навстречу. Я чувствовал его кожей, будто с гор вдруг спустился один из тех ветров, что зимой приносят в Таненгрев вьюгу и морозы… Я словно слышал, как бьётся сердце Джинни, даже отсюда, в десятке метров от неё. Слышал её дыхание, неровное, волнующее и волнительное. И сам наверняка не лучше – так я себя чувствовал разве что после многокилометровой пробежки по лесу, когда пульс зашкаливает и хочется только напиться воды из ручья, рухнуть в траву или сугроб и валяться так, пока не отпустит.

Нет, Реджина ничуть не изменилась. Всё такая же тоненькая, изящная, чуть смуглая и раскосая, с пышной гривой чёрных волос, с пухлым капризным ртом и яркими жёлтыми глазами, каких нет больше ни у кого на Севере. Просто та девчонка, что я знал с самого её рождения, стала взрослой. Нет в ней больше ни капли подростковой нескладности и неуклюжести – лишь будоражащая кровь хищная грация крупной кошки; а с лица сошла мягкая детская округлость, оставив вместо себя жестокую, сильную, опасную красоту, присущую женщинам-альфам.

За эту альфу передерутся все самые сильные оборотни Греймора. Они будут полными кретинами, если не станут драться.

И будут трупами, если станут. Потому что им придётся иметь дело со мной – а сильнее меня на Севере никого нет.

– Хота приехал! – заорали близнецы, завидев меня. И на ходу же перешли к делу:

– Эй, ты, где мой велосипед? Ну ты ведь обещал!..

– И мои деньги где? Фергис выиграл, ты должен мне двадцатку!..

Бернар и Инсар, светловолосые поганцы, одинаковые с лица и по характеру, но разные в своих звериных ипостасях, метнулись ко мне, споро обогнув замершую на месте сестру. По очереди врезались вихрастыми головами мне в живот, по очереди же получили по подзатыльнику – для профилактики, а ещё за то, что умудрились пнуть друг друга по пути ко мне. Через пяток лет уже придётся подыскивать им территорию. Делиться я не собираюсь, аж четыре мужика-альфы на одно племя – явный перебор.

И двух-то всегда было многовато.

– Отец дома? – поинтересовался я у близнецов.

– А куда он денется?..

– Срётся с мамой…

– Она его воспитывает, а он зачем-то рыпается.

Надо бы одёрнуть за такие выражения, но мне лень. У них есть отец, вот пусть и займется делом. Не всё ж ему вокруг Реджины плясать.

– По поводу?

Хотя и так знаю, в чём дело. Плохой я непременно снова возжелает драгоценную дядюшкину дочурку, попортит и обидит!

Да что там – не так посмотрит в её сторону, посмеет дыхнуть или сделать лишний шаг.

Возжелает… Я и сейчас её желаю, и одного взгляда достаточно, чтобы вспомнить, как сильно я её любил. Как моя Джинни смотрела на меня тогда, совсем юная, чудовищно трогательная и самая красивая в мире девочка, к которой я боялся прикоснуться. Боялся обидеть, сделать что-нибудь не то.

Сделал. И обидел так, как не смог бы никто. Изменил, не раз, не два и даже не десяток; трахал едва знакомых девиц, силясь держать руки подальше от девочки-подростка. Я не должен был её хотеть, не имел на то права – она ведь младше меня почти на девять лет! Это сейчас, когда мы взрослые, такая разница ничего не значит. Но когда тебе двадцать два, а все твои мысли только о четырнадцатилетке, немудрено пуститься во все тяжкие.

До сих пор, кстати, пытаюсь вспомнить – кто-нибудь пробовал вправить мне тогда мозги? Мама точно, но она всегда любила меня больше, чем стоило бы, и прощала слишком многое. И Изара, да. Не знаю, что делал бы без неё, удивительно мудрой и терпеливой… Уж точно не стал бы прокурором. Скорее, спился бы и кончил как Лэнс гро Роггин – стрёмным трупом возле гномьего кабака.

Нервно хмыкнул – что бы там ни выдумывал дядюшка, сделать Реджине ещё больнее я никак не сумею.

Да и с попортить, увы, уже не сложится. Это сделали без меня. Вероломно отобрали то, что принадлежало мне… Нет. Она сама отдала. Из мести, из ненависти.

Я не имею права винить Джинни. Но и смотреть на неё как прежде тоже вряд ли когда-либо смогу.

– Регинхильд привезла мальчика, – громким шепотом поделился Инсар.

– И папа решает, прикопать его в нашем лесочке…

– …или отвезти в Таненгрев.

Мальчика?..

Что ж, желаю ему удачно пережить Даровы загоны по поводу невинности его дочурки. Утерянной пять лет назад, чему я имел честь быть свидетелем. И нет, это вовсе не сердце жжёт в груди от одной мысли о ком-то рядом с Джинни. Просто кабан был жутко проворным, и плечо все ещё болит. Да.

– Ясно.

Кое-как выпутавшись из паутины руки и ног близнецов, подошел-таки к их сестре – та сложила руки на груди и все это время молча поглядывала на нас.

– Врите больше, поганцы, – фыркнула она наконец. И голос её был ровно таким же, каким я его запомнил: тягучий и сладкий, точно липовый мёд. – Папа был бы рад усыновить Олли, а вас сослать в военный интернат; жаль, мама ему не позволяет.

– Враки! Он нас любит!

– И ты тоже!

Реджина рассмеялась, укоризненно покачала головой, а я вмиг позабыл о своих кровожадных мыслях – откуда, блядь, вообще взялся этот Олли? – и только и мог, что глупо пялиться на неё.

Боги, Хота, ты реально жалок. И по-прежнему готов сделать что угодно, стоит ей вот так улыбнуться.

– Милая рубашечка, братец, – Реджина склонила голову к плечу, прищурилась с поистине кошачьим ехидством. – Давно мы с тобой не виделись, да?

– Давненько, – только и смог выдавить я.

Хаос, неужели она всегда была такой… такой? Или это пять лет разлуки сделали невыносимо очаровательным буквально всё в ней? Даже мерзкий столичный выговор, которого раньше не было. Вот так и знал, что холерные южане вконец испортят мою принцессу. Раньше она бы вряд ли вырядилась в шмотки, которые толком не прикрывают тела; какая северянка вообще станет разгуливать с голым животом? А это ещё что за хрень? Пирсинг?..

Отлично, Хота. Просто заебись. Реактивный разгон от здорового тридцатилетнего мужика до престарелого ханжи – да так резво, что ни одному турбокару не снилось. Что дальше, запакуешь свою кузину в скафандр?..

Но нет. Дальше она обняла меня, и про скафандр было забыто напрочь. Как и про всё вокруг. Мир, проблемы, кучка надоедливых родственников, глазеющих на нашу встречу с жадным любопытством – всё это перестало быть хоть сколько-нибудь важным. Остались лишь я и она, и такой приятный жар чужого тела, сильного и гибкого; и знакомый сладко-пряный аромат, от которого мой зверь рвётся на волю, рот наполняется слюной, клыки упираются в нижнюю губу.