Дыхание земли

– Иди, иди сюда, миленькая! Иди, не бойся!

      Изабелла пошевелилась, поверила мне, подняла пухленькую ножку и ступила шаг. Потом, удержав равновесие, сделала второй. На третьем я поймала ее в свои объятия.

– Ты ходишь, Бель! Моя хорошенькая, любимая Бель!

      Вероника стояла в колыбели, ревниво наблюдала за нами и проявляла явное желание последовать примеру сестры.

«Ну, – подумала я со счастливой улыбкой, – теперь мне прибавится хлопот. Раз уж Изабелла взялась ходить, теперь ее не остановишь. Кто сможет совладать с этой непоседой?»

      Я обожала своих близняшек: обаятельных, со вздернутыми носиками и серыми глазами, белокожих и белокурых. Так похожих на своего отца…

4

Берег был пустынен и тих, только волны с шумом накатывались на песок, сильно ударяя по нему грудами гальки и оставляя за собой золотисто-зеленую морскую траву. Море было явно неспокойно. Небо затянуло тучами, но далеко-далеко на горизонте можно было различить огни и силуэты английских кораблей.

      Было совсем еще рано, только начинало светать. В полумраке призрачно чернели абрисы скал, вокруг которых хлестали и пенились волны. Скалы и рифы были окутаны молочно-сизым утренним туманом. Да и вообще было сыро, и мы сильно продрогли.

      В полшестого утра недалеко от берега появился шлюп и спустил для нас барку. Отец Медар крикнул с берега пароль, и ему ответили верно. Люди, говорившие по-английски, перевезли нас на шлюп, и только тогда я смогла разобрать на борту темные буквы названия. Шлюп назывался «Дриада». На нем я уже плавала – тогда, когда два года назад отец вез меня к сыну.

– You can rest there,[Вы можете отдохнуть здесь (англ.).] – сказал мне офицер-англичанин, открывая дверь каюты. Я поняла его слова.

      Мы с сыном остались одни. Я сняла плащ, помогла раздеться Жанно. Он, чрезвычайно серьезный и тихий, задумчиво уселся в углу. Я взглянула в зеркало и тоже села на постель.

– Отец Медар останется с нами? – спросил сын.

– Да, милый, он все время будет сопровождать нас. Он ведь тебе нравится, Жанно?

      Ребенок не ответил. Мы снова замолчали.

      Я не могла не ощущать странного, не слишком приятного волнения. Мне предстояло увидеть человека, который явно станет оценивать меня после стольких лет разлуки. Мне предстояло познакомить с ним сына. Для такой важной задачи нужно хладнокровие, а я слегка, по-школьному, волновалась.

– Мама, – произнес Жанно.

– Что?

– Не называй меня больше Жанно, пожалуйста.

      Крайне удивленная, я взглянула на сына.

– Но ведь я всегда так тебя называла.

– Раньше я не понимал. А теперь мне не хочется быть маленьким. Я хочу быть Жаном! Вот как меня зовут. – Помолчав, он добавил: – Не хочу, чтобы папа слышал, как меня называли раньше.

В       замешательстве я не сразу сообразила, о ком он говорит. Сын продолжал:

– Да и дед всегда говорил, что Жанно – это имя для сопляков.

– Да, но…

      Не договорив, я умолкла, изумленно глядя на мальчика. Я так свыклась с этим прежним нежным именем, я и не думала, что Жанно это неприятно. Но я попыталась быстро взять себя в руки и подойти ко всему с юмором.

– Хорошо, – сказала я с улыбкой. – Но и в этом случае, Жан, тебе не следует быть таким серьезным. Твой папа человек очень веселый, ему нравятся живые, улыбающиеся мальчики.

– Расскажи мне о нем, ма!

–Я вздохнула, почувствовав легкую ревность. Жан всегда так тянулся к мужчинам – к деду, а вот теперь к «отцу». Меня он знал давно и любил меня, но ему словно было мало того, что могла дать я.

– Послушай, Жан, я давно хотела предупредить тебя… Возможно, когда мы встретимся с папой, мы будем у него не одни. У него могут быть другие люди. Поэтому ты ни в коем случае не должен называть графа д'Артуа отцом.

– А кто с ним может быть еще?

– Ну, – произнесла я в смятении, – с ним могут быть его сыновья… сыновья от другой женщины, твои братья.

– Герцог Ангулемский и герцог Беррийский?

– Откуда ты знаешь?

– Мне Маргарита сказала.

– Так ты обещаешь, Жан? Обещаешь не называть его высочество отцом?

      Сын смотрел на меня с нескрываемой обидой.

– А как же мне еще его называть?

– Говори так, как я. Я буду называть его «монсеньор».

– Почему?

– Так положено. Таковы правила приличия, пойми, милый!

– А почему его сыновья от другой женщины могут жить с ним, а я не могу? – произнес Жан.

– Потому что та, другая женщина – его жена, мой мальчик! – вымученно проговорила я. – А я ему не жена. Понимаешь?

– Угу, – сказал Жан. – Почему же тогда у вас появился я?

– Твой папа любил меня, вот почему.

– Почему же он женился не на тебе, если любил?

– Жанно, ты невыносимый почемучка! – вскричала я, потеряв терпение. Сын спрашивал меня о том, чего я не могла и стыдилась ему рассказать. – Ты обещаешь мне вести себя хорошо?

– Ага! – пробормотал он в ответ.

      К полудню шлюп начало качать. Разразилась гроза, и дождь глухо барабанил по деревянной палубе. Отец Медар не показывался. Кок принес нам завтрак, и мы поели. Пару раз я выходила на палубу, но едва порывы холодного ветра обвевали меня и мне в лицо целым снопом летели соленые брызги морской воды и дождя, я возвращалась обратно. Жан, устав от расспросов, уснул.

– We arrive in two hours,[Прибываем через два часа (англ.)] – донеслись до меня английские слова, и я их снова поняла.

      Пора было собираться. Жан спал, я отгородилась от него ширмой. В каюте было зеркало: я разложила вокруг него свои саквояжи и коробочки.

…Теплым струящимся водопадом упали мне на спину шелковистые волосы. Я несколько раз встряхнула ими, проверяя, как искрятся они при свете фонаря, а потом взяла с углей щипцы. Сегодня я причешусь просто, но так, чтобы оставить свободным золотистый каскад локонов. Я разделила густые волосы на пробор, осторожно собрала их сзади и, чуть приподняв, скрепила на затылке – тяжелые сверкающие кудри, имеющие при тусклом свете почти платиново-медный оттенок, падали вдоль спины, открывая точеную линию шеи и нежные белые плечи.

      Только маленькую каплю белладонны капнула я в глаза – и они засияли подобно драгоценным агатам. Черные ресницы казались неправдоподобно длинными, и когда я смотрела искоса, бросали стрельчатую тень на щеки. Ноздри у меня трепетали, цвет лица был такой нежно-золотистый, что я с презрением отвергла всякую пудру. Из зеркала на меня смотрела обаятельная черноглазая блондинка с необыкновенной красоты лицом.

– А есть ли на свете женщина милее меня? – прошептала я улыбаясь. Да и вообще я вся словно светилась изнутри.

      Я была затянута в узкое платье из дорогого черного бархата, подчеркивавшего изящные линии полной груди и тонкой талии; платье было отделано серебристо-серым галуном и вышивкой, с воротником и манжетами из тонкого белого сукна, обшитого серебристыми кружевами. Это было дорожное платье, к которому полагалась лишь нитка белого жемчуга. Но из всего этого я с тайным удовольствием заключила, что граф д'Артуа помнит все: и мои вкусы, и любимые силуэты, и даже меня саму…

      Надев серую фетровую шляпу с темной вуалью, я принялась будить сына. Для него тоже полагался полный костюм версальского щеголя: шелковые чулки, светлые панталоны, батистовая рубашка с галстуком цвета чайной розы, молочно-белый жилет и серый камзол, отделанный золотистыми кружевами. Были даже башмаки с пряжками и шляпа – все для мальчика его возраста. Я аккуратно причесала густые черные волосы Жанно.

– Ты готов, – сказала я, целуя его в лоб. – И ты так хорошо выглядишь, Жан. Дед гордился бы тобой.

      Он, в свою очередь, смотрел на меня с восхищением.

– Ты… ты такая красивая, ма! Такая нарядная!

      В конце концов мы оба рассмеялись.

      И тут шум раздался за дверью. Я услышала английскую речь, которую не разобрала, потом кто-то сказал по-французски: «Благодарю вас, капитан!» После этого дверь без стука распахнулась, и к нам ввалился некий молодой человек.