Дыхание земли

      Когда вечером я вернулась с поля, Франсина все еще сидела на корточках на земле, высаживая рассаду. Редис, шпинат, укроп – все это было уже посеяно.

– Идите-ка поглядите, мадам, что нашла мадемуазель Аврора! – произнесла Франсина, оборачиваясь и утирая пот со лба.

– Да, мама, иди, иди! – воскликнула Аврора.

      Я подошла ближе. Из черной рыхлой земли торчали молодые упругие розово-красные кустики с сильными и сочными побегами.

– Они ведь сами выросли, мама, мы их не сажали! И так яблоками пахнут!

– Это ревень, – проговорила я. – Это ревень, Аврора!

      Я насчитала почти десять кустов. А сколько их еще появится? Благодаря ревеню у нас будет чудесная пища из его черенков; компот, варенье, а сок из ревеня будет так полезен малышкам! Я знала, откуда взялось это растение. Когда еще замок существовал, под окнами кухни были целые заросли ревеневых кустов. Их пощадил пожар, и вот они проросли снова…

– Моя дорогая, его уже пора собирать, – сказала я.

      Аврора бросала крепкие розово-красные черенки мне в фартук, и они одуряюще-сладко пахли яблоками. Пожалуй, даже сильнее, чем яблоки. Нам обеим захотелось есть.

       Да, подумала я, похоже, весна благоприятствует мне. Не было ни заморозков, ни холодных ветров, тепло наступало бурно и неудержимо, и март, пожалуй, можно спутать с маем. Небо – чистое, прозрачное, голубовато-серое – было покрыто кучками белых облаков, курчавых, как барашки. Уже повсюду – в лесах и в долине – по краям тропинок появлялись белоснежные первоцветы и желтые маленькие крокусы. Дикие гуси и утки, возвратившись с южных краев, уже обильно заселяли камышовые заросли и уютные тихие заводи бретонских мелких речушек. Дождей выпадало ровно столько, чтобы насытить землю после теплой, но бесснежной зимы.

      Такое начало обещало хороший урожай. Мне, кажется, не о чем было волноваться.

11

      Жара стояла нестерпимая. Воздух был совершенно неподвижен и, казалось, становился густым от духоты. В башне находиться было почти невозможно, но и в саду недавно посаженные юные деревца давали не так уж много тени.

      Было очень приятно и легко стоять босыми ногами на траве, ощущая ступнями и теплоту земли, и вместе с тем исходящую от нее прохладу. Я была только в одной юбке, подоткнутой до колен, и кофточке, напоминающей лиф, волосы очень туго собрала на затылке, и все равно мне было жарко. Испарина то и дело выступала на лбу.

      Был конец мая. Изабелла и Вероника, забавные, хорошенькие, уже почти восьмимесячные, плескались в большом медном тазу, глубоком, как ванночка; я осторожно приподнимала то одну, то другую малышку и обливала водой из кувшина – теплой, как и все вокруг.

– Мама! Ма-ма!.. – лепетали они безмятежно и доверчиво. Уже полтора месяца, как они произносили это слово, умели говорить и другие слоги, но больше пели и гулили, оглядываясь друг на друга. Дружны они были чрезвычайно. Да и отличить их нельзя – почти все их путали. У обеих были серые огромные глаза, милые розовые личики и ярко-золотистые кудряшки – яркостью они даже превосходили мои волосы. У Вероники цвет лица был чуть золотистей, чем у Изабеллы, и, если не считать родинки – своеобразного опознавательного знака, девчушки были неотличимы друг от друга.

      Изабелла, более непоседливая, вскарабкалась на ножки, потом, держась ручками за края тазика, гордо встала во весь рост – она необыкновенно гордилась этим своим умением, которым Вероника еще не вполне овладела и только подражала сестренке. Но на этот раз лицо Изабеллы было недовольно, и она срыгнула воду, которой только что наглоталась. Смеясь, я утерла ей лицо.

      Вероника, ревниво следившая за действиями сестры, потянулась было следом за ней, но не устояла и подалась назад, увлекая за собой Изабеллу, и обе они шлепнулись в воду, подняв кучу брызг. Испуганная этим, с яблони слетела крошечная птичка, и глаза близняшек устремились к ней.

– Ку-ку! Ку-ку! – лепетала Вероника, махая ручонкой.

      Я смотрела на них, испытывая непреодолимое желание расцеловать, сжать в объятиях. Боже, как я раньше жила без них? Они были такие милые, смешные, забавные, так доверчиво улыбались мне и явно предпочитали меня всем остальным домочадцам. Какое чудо, что при нашей бедности они растут такими улыбчивыми, радостными и пухленькими. Ну что за прелестные у них ручки – словно ниточкой у запястий перевязанные!..

      Я оглянулась, ища глазами Жанно. Минуту назад он сидел на ограде, болтая с Бертой Бельвинь, своей неразлучной подругой, а теперь я увидела их обоих у старой яблони, в семи туазах от меня.

      Берта кивнула в сторону тяжелой виноградной лозы, которая свисала с дерева, как веревка от качелей, перекинутая через сук.

– Покачаемся? – предложила Берта.

– А если лозу оборвем, тогда что? – спросил Жанно.

– Выдержит. Знаешь, виноградные лозы какие крепкие! Смотри, как она дерево стиснула!

      Мне не очень понравилась забава, которую предлагала Берта, но я не вмешивалась. Я ведь каждый день твержу Жанно, что он должен быть мужчиной, так что не следует дергать и наставлять его ежеминутно. Лоза росла у самых корней яблони и взбиралась вверх по ее стволу. Летом можно будет нарвать одновременно и винограду и яблок.

– Первым качаюсь я! – сказал Жанно торопливо.

–– Нет, я! – заспорила Берта.

– Нет, я! Когда спорили, кто раньше прибежит, я прибежал раньше, теперь я первый покачаюсь!

– А я тебе тогда пирогов не дам! – заявила Берта.

– Ну и ладно!

      Жанно залез на сук, с которого петлей свешивалась лоза, взялся за лозу обеими руками, уселся в петлю и начал раскачиваться. Лоза заскрипела, и с нее посыпались сухие листья. Жанно раскачался сильнее. Я с тревогой следила за ним, едва удерживаясь, чтобы не одернуть и не остановить, и лишь изредка поглядывая на близняшек, беспечно плескавших ручками по воде.

– Прыгай вниз, хватит, теперь моя очередь! – ныла Берта.

      Жанно еще немного покачался и прыгнул вниз, Берта забралась на лозу. Она тоже сначала повисла на лозе, потом нащупала ногами опору, встала во весь рост и начала изо всех сил раскачиваться. Лоза ужасно скрипела. Жанно стало страшно, и он закричал:

– Потише, Берта, потише! Оборвешь лозу!

– Не оборву! – весело отозвалась Берта. – Я сильней тебя качаюсь, гляди! Хочешь, до той высокой ветки достану?

      Жанно действительно не мог достать ее на качелях, сколько ни старался. Поэтому он проворчал:

– Достань, хвастунишка!

«Какое безрассудство», – подумала я. Девочку надо было бы остановить, но я не могла бросить в воде дочерей. К тому же, нельзя было не признать, что с тех пор, как Жанно сошел с лозы, беспокойство мое сильно уменьшилось.

      Берта раскачалась сильнее. Р-раз! Еще раз! Еще! Безуспешно.

      На четвертый раз Берта сумела ухватиться рукой за ветку. С радостным криком обломала она ее кончик, но в тот самый миг взлетела высоко в воздух, и я увидела, что она падает. Жанно в ужасе расставил руки, чтобы ее поймать, и сделал шаг в ее сторону. Берта хлопнулась прямо в его объятия, и они покатились по земле. Отшвырнуло их сильно, и каким-то чудом они оба не разбили головы насмерть о высокий камень ограды. Они встали, перемазанные кровью, в пыли и слезах.

Я сама не помнила, как позвала на помощь Аврору и оставила малышек на ее попечение. Жанно и Берта брели ко мне, вытирая слезы и явно предчувствуя нагоняй. Я бросилась к ним.

– Это он меня притащил сюда! – плача, обвинила Жанно Берта. – Я не хотела. Я траву резала для коровы!

– А кто придумал на лозе качаться? – огрызнулся Жанно.

      Быстро и лихорадочно я ощупывала сына. Он все-таки ударился о камень, но не так сильно, как Берта, у которой голова была разбита в кровь. К счастью, оба они были живы. Только Жанно с гримасой боли протянул мне руку.

– Очень болит, ма!

      Рука у него будто обвисла где-то между запястьем и локтем. У меня холодок пробежал по спине. Что это у него – перелом?