Страж ее сердца

Приор дернул плечом, сбежал по ступеням и нырнул в его темное нутро. Уже оттуда прозвучал едкий оклик:

— Тебе специальное приглашение нужно? Садись и поехали.

Злить его явно не стоило, и Алька, потирая свободные наконец запястья, юркнула внутрь и уселась в угол кожаного дивана. Приор постучал по стенке экипажа, и они поехали.

Воцарилось тяжелое молчание. Алька сжалась в комок, с тоской глядя на плотно задернутые занавески. Все еще не верилось, что все так изменилось, что ее руки останутся при ней, но… теперь ближайшие пять лет она будет принадлежать приору. Зачем она ему? Почему изменил решение?

И вдруг словно болезненная судорога пошла по телу.

— Тиберик, — вскрикнула она, — ох, Тиберик… Пожалуйста, умоляю вас, давайте заедем… Он же совсем маленький, он пропадет один.

Молчание. Лицо приора словно закаменело, и он как будто ее и не слышал, смотрел куда-то сквозь.

— Ниат… Вы благородный человек, пожалуйста, не отказывайте.

И, понимая, что еще немного — и они окажутся слишком далеко от Горчичного проулка, чтобы возвращаться, Алька скатилась с дивана на пол и бухнулась перед застывшим, словно изваяние, приором на колени.

Он, словно проснувшись, смерил ее тяжелым взглядом. В потемках глаза казались совершенно черными и злыми.

— Перестань. Не раздражай меня. И без того тошно.

— Вам же… ничего не стоит заехать… — промямлила Алька, окончательно теряясь.

С головокружительной скоростью она погружалась в вертящуюся воронку беспросветного отчаяния. Нет, он ни за что не согласится. Не послушает… Но что тогда остается?

— Ниат Эльдор, — прошептала она, ловя его взгляд, — умоляю…

Он молча пожал плечами и вздохнул, как будто Алька была не более чем надоедливой зверушкой. А она, вконец осознав, что от этого бесчувственного бревна не дождешься и толики сострадания, юркой змейкой извернулась, дернула ручку двери экипажа и на полном ходу вывалилась на дорогу. Подняться и рвануть в нужном направлении было сущей ерундой, Алька вскочила, озираясь, увидела проем между соседними домами и припустила туда.

— Стой, дура, — неслось из-за спины, но она не слушала.

Она доберется до Тиберика, чего бы это не стоило. Она обещала маме заботиться о нем, обещала…

Улица, ряд каменных домов внезапно крутнулись перед глазами, рассыпаясь осколками, затылок окатила жаркая волна боли. И как-то Алька поняла, что лежит на мостовой, опрокинувшись навзничь, и совершенно не может пошевелиться. Не было власти над телом, ее желания — отдельно, а руки-ноги — кучка мягких тряпочек. Высоко над головой в осенней синеве медленно плыло пышное облако, словно ком хлопковой ваты. Потом рядом появилась черная фигура.

— Ошейник, — невозмутимо пояснил приор, — ты не убежишь. А в следующий раз я тебя просто задушу, и плевать я хотел на судью Брисса и на дурацкие правила этого городишки. Вставай. Брата твоего я уже забрал.

— Так почему же… сразу не сказали, — мяукнула Алька. Получилось жалко, как у голодного котенка.

— Я не обязан отчитываться, — нахмурился приор, — тем более перед собственной, хм, рабыней.

Алька несмело шевельнулась. Чувствительность возвращалась. А вокруг уже собиралась толпа зевак, трепетали шепотки на ветру. Двуликая, двуликая. Если бы могла… срезала бы щеку к крагхам, только бы не светить этой чернильной гадостью.

Она села, сжала руками голову, затем снова посмотрела на приора и просипела:

— Тогда… позвольте мне зайти туда. Там осталась очень ценная для меня вещь.

Он приподнял бровь, гладкую, перечеркнутую старым шрамом. Когда-то кожу там рассекли, и было видно, что рану зашивали кое-как.

— Пожалуйста, — шепнула Алька, уже ни на что не надеясь.

— Хорошо, пойдем. — внезапно буркнул приор Эльдор, — только быстро. Здесь совсем недалеко.

И, не говоря больше ни слова, пошел вперед. Экипаж остался ждать. Алька торопливо поднялась и потрусила следом.

Выглядело все это, наверное, отвратительно. Все равно что собачонка за хозяином.

"Ну а что, и ошейник имеется", — она потрогала кожаный обруч.

Ее пошатывало, улица то и дело угрожающе кренилась то в одну сторону, то в другую, но Алька мужественно дошла до Горчичного проулка. Сердце екнуло, когда увидела разбитую дверь.

— Это правда? Правда, что вы забрали Тиберика? — оглянулась на замершего приора.

Он сложил руки на груди и уставился на нее так, словно хотел раздавить. Брови нахмурил, и оттого лицо обрело совершенно зловещее выражение.

— К чему мне лгать?

— О, Пастырь обязательно отблагодарит вас, — быстро прошептала она, делая шаг внутрь.

Схватила вазочку с окна, прижала ее к себе и уже смело повернулась к приору.

— И это все? — опять приподнятая бровь, — что такого в этой посудинке?

— Это… мамина, — Алька еще крепче сжала пальцы на керамическом горлышке, — все, что у меня осталось.

Приор резко отвернулся, но Альке показалось, что он пробормотал ругательство. Что-то вроде "проклятый сукин сын".

…Снова оказавшись в полумраке экипажа, Алька прижала к себе вазочку и закрыла глаза. Усталость давила, глаза слипались против воли. А по коже — едкий, словно кислота, взгляд приора. И это тяжкое молчание. Что ему, крагх побери, нужно? Почему выкупил? Почему забрал брата? В доброту приора Алька не верила, а значит, все это он проделывал с тайным умыслом. Знать бы еще с каким. За себя Алька не боялась. Даже если он потащит ее в койку — ну и что, это всего лишь один мужчина. Не десятки и не сотни, как в борделе, один. Но вот что подтолкнуло его забрать к себе Тиба?

Не выдержав, Алька подняла голову, храбро встретила обжигающий взгляд и спросила:

— Зачем мы вам, ниат Эльдор?

Он долго и молча смотрел на нее — и куда-то сквозь, снова окунаясь в собственные воспоминания. Потом вздрогнул, словно опомнившись, и сухо проговорил:

— Вы с братом незаконно лишились имущества. Прежний приор Надзора счел возможным нарушение всех правил, и поэтому… это несколько умаляет твою вину. У тебя, в твоем положении, был выбор — либо в бордель, либо воровать… Ты выбрала второе, не слишком хороший выбор в отсутствие такового. Я терпеть не могу двуликих, но и совесть у меня есть, так что поживешь в моем доме. Будешь помогать Марго по хозяйству, будешь делать все, что она скажет. Брат твой пока поживет с нами, потом я устрою его в хорошую школу для мальчиков. А ты… пять лет спокойной жизни. Только на глаза мне не показывайся, прибью.

— Спасибо, — пошептала она, — вы действительно благородный человек, ниат, и я…

Она хотела сказать, что будет стараться, но он перебил:

— Не надо. Не надоедай мне. Нам с тобой говорить не о чем, вообще не о чем. И я рассчитываю на твое благоразумие. Помни, что я имею полное право тебя наказывать. И если, упаси Пастырь, ты что-нибудь стащишь в моем доме, то клянусь, я сам поотрубаю тебе руки. Поняла?

В сумраке экипажа его лицо было бледным пятном, и черты словно набросаны штрихами. Весь из ломаных, острых линий. Едкий. Совершенно безжалостный.

Алька вздохнула, сжимая в пальцах вазочку, и опустила голову. В самом деле, к чему злить чудовище?

— Поняла, — выдохнула чуть слышно, — поняла, приор Эльдор.

Остаток пути они проделали в полном молчании. Когда экипаж остановился, приор выбрался наружу первым, Алька осторожно высунулась следом. Прямо напротив возвышались кованые ворота. Ограда сжимала кольцом старый яблоневый сад, и, казалось, даже сюда доносился запах яблок. Из-за желтеющих крон была видна серебристая крыша особняка.

Она вдохнула полной грудью и поспешила за приором, который безмолвно шагал куда-то вбок от ворот. Ловко поддел и отшвырнул носком сапога гнилое яблоко, остановился уже у небольшой калитки, и там все же обернулся. Алька вдруг поняла, что глаза у него вовсе не черные, как показалось поначалу, а карие, темные, с оттенком переспелой вишни. А еще она поняла, что на свету он вовсе не кажется старым и уродливым. Шрамы, да. Но не старый.