Страница 39 из 48
В сороковые годы ученым удалось значительно усовершенствовать открытие Цвета. Вместо порошкообразного адсорбента (мел, сахарная пудра, тальк) во многих случаях стали применять листок фильтровальной бумаги. Так родилась хроматография на бумаге, позволяющая делать точнейшие анализы самыми простыми средствами.
На полоску фильтровальной бумаги наносят каплю раствора, содержащего смесь веществ, которые хотят разделить. Затем, высушив пятно от капли, бумагу опускают в растворитель. Он подбирается с таким расчетом, чтобы вещества, содержащиеся в капле раствора, на бумаге растворялись с разной скоростью. Двигаясь по бумаге, растворитель увлекает за собой составные части смеси, и они оседают на листке в разных местах. Теперь остается только проявить хроматограмму, то есть обработать листок бумаги химикалиями, дающими во взаимодействии с разными веществами разные цветные реакции. Листок расцвечивается — каждая составная часть смеси как бы расписывается на нем…
Сотни ученых заняты сейчас во всем мире изучением белковой молекулы. И все они с уважением произносят имя скромного русского ботаника Цвета, ибо успехи в раскрытии тайны белка достигнуты в значительной мере благодаря хроматографическому анализу. Исследуя строение молекулы, ученые имеют дело с ничтожно малыми количествами вещества. А хроматография на бумаге позволяет анализировать миллионную долю грамма. На листке бумаги, заявляет один крупный американский ученый, можно разделить 40 различных пептидов — сложных органических веществ, входящих в состав белка…
Становится ясным, почему адсорбционный хроматографический анализ Цвета оставался в забвении несколько десятилетий. Просто наука начала XX столетия не испытывала острой нужды в таком тончайшем физико-химическом методе исследования, каким является хроматография. Химики привыкли воздействовать на вещества огнем и высоким давлением, щелочами и кислотами. До поры до времени науку еще устраивали такие методы. Потому и пренебрегали хроматографией. Знакомясь с этим методом поверхностно, не вникая, отделывались общими фразами:
— Это примитив. Это слишком просто, чтобы быть надежным.
Цвет, сам того, быть может, не подозревая, работал про запас. Когда в тридцатые годы науке, все глубже вторгавшейся в недра вещества, до зарезу понадобились новые, более тонкие методы исследования, то в архивах быстро отыскалась заготовленная впрок хроматография.
В 1946 году десятки советских ученых, занятых разгадкой тайны зеленого листа, съехались в Москву на Первую всесоюзную конференцию по фотосинтезу. Открывал конференцию президент Академии наук СССР — Сергей Иванович Вавилов. Он сказал:
— Фотосинтез уже давно щедро одарил и физику и химию замечательным хроматографическим методом Михаила Семеновича Цвета. Но мы надеемся, что этим дело не ограничится. За последние годы все яснее становится, что в природе в результате необычайно длительного эволюционного процесса возникали формы и приспособления, намного превосходящие… искусство и знания физика и химика… Поэтому к сложным биологическим явлениям и процессам полезно внимательно присматриваться не только биологам, но в равной мере физикам и химикам.
Да, метод Цвета подсмотрен у природы, хотя прямо и не копирует ее. И когда ученые разгадают все загадки, которые загадывает им зеленый лист, то наука и техника получат новые — бесшумные, бездымные, «холодные» — методы исследования и преобразования веществ. Ведь лист при комнатной температуре легко и бесшумно преобразует на свету углекислый газ и воду в сахар. Современная химия на подобную реакцию должна потратить громадные средства и усилия.
Великий русский физиолог Иван Петрович Павлов сказал однажды, что наука движется толчками, в зависимости от успехов методики. Один из таких толчков дал многим наукам русский ботаник Михаил Семенович Цвет. Не его вина, что толчок вышел замедленным.
А и Б
Темной мартовской ночью 1938 года старый человек, перейдя тайком швейцарскую границу, покинул свою родину — Германию. Он поселился у самого рубежа, близ Базеля, и, приобретя кое-какие приборы, занялся опытами.
Старик, бежавший на шестьдесят седьмом году жизни из коричневой, гитлеровской, Германии, был нобелевским лауреатом. Его знал весь мир. И вскоре к беглецу явился с деловым предложением деловой американец. Не пожелает ли глубокоуважаемый профессор переехать в Соединенные Штаты, где ему предлагают, на самых выгодных условиях, работу в промышленности?.. Помимо полного материального благополучия, профессору обеспечена в Америке и безопасность. Здесь же, у самой границы, где шныряют агенты гестапо…
Старик вежливо, но твердо отказался покинуть Базель. Быть может, ему припомнилась судьба его отца, пытавшегося поискать счастья за океаном? Быть может, не хотелось расставаться с тихим уголком, где все напоминало родину — и немецкая речь, и Рейн с его живописными берегами? Быть может, мышечные ферменты, которыми он занялся здесь, интересовали его гораздо больше, чем тонкости технологии на химических заводах Америки?..
Безопасность? Но разве он покинул Германию из чувства самосохранения? Нацисты, учинив погром в его «неарийской» квартире, разокрав все его ценности, спохватились: ведь Рихард Вильштеттер нужен им! Он не поэт, не философ, не историк, не адвокат — этих надо уничтожать. Он химик, да какой еще химик! Они пришли с извинениями, обещали вернуть украденные картины и вещи, только бы он согласился сотрудничать с их фюрером и с их химическим концерном.
Работай на войну — и тебе дадут нарукавную повязку, которая защитит тебя от любого изувера, хоть ты и еврей… Извечная, немудрящая «философия» всех завоевателей, всех погромщиков — трусливых подонков рода человеческого…
Сотрудничать с нацистами, дышать с ними одним воздухом? Нет. И он ушел в Швейцарию…
По вечерам базельский изгнанник записывал неторопливо, обыденным языком свои воспоминания. В домике царила тишина. Лишь изредка вздыхала сидевшая в креслице с вязаньем Элиза Шнауффер, его служанка, добрая старая немецкая женщина. Там, в Германии, она, как умела, защищала Вильштеттера от нацистов. Когда он ушел в Швейцарию, Элиза последовала за ним…
Записи обретают форму книги. Как сладостно погружаться в мир прошлого!
Он родился на юге страны, в Карлсруэ. Отец его, Макс Вильштеттер, торговал текстильным товаром. Плохо, должно быть, торговал, так как, не добившись успеха на родине, поехал искать счастья за океан. Семья Вильштеттеров перебралась в Мюнхен. Мать ждала: отец накопит долларов и заберет ее с сыном в Америку. Но доллары не шли к Максу Вильштеттеру, и семья его жила в Мюнхене впроголодь.
Рихард набросился на книги, словно они могли утолить его голод. Окончив школу, он поступил в Мюнхенский университет. Слушал лекции и в Политехнической школе. Юноша ослабел от недоедания и вечерами занимался лежа, чтобы сэкономить силы. Штудировал естественные науки, философию, историю. Читал запоем Достоевского, Золя, Толстого.
Руки его тоже работали. Он повторял опыты Генриха Герца, доказавшего существование электромагнитных волн. Изучая систематику растений, собирал гербарий в баварских лесах. И химия, химия, химия. Она стала главной его страстью.
Когда Макс Вильштеттер в 1900 году, после семнадцатилетнего отсутствия, с трудом собрав денег на дорогу, вернулся к семье в Мюнхен, его сын уже был приват-доцентом. Да, торговец текстильным товаром из Карлсруэ оказался решительно неспособным делать деньги. Он был совестлив и прямодушен, этот Макс, а такие в деловом мире не преуспевают. Теперь семья могла надеяться только на талант Рихарда. Но приват-доцент — это ведь только звучит громко. А переведи на житейский язык: внештатный преподаватель. Подняться выше Рихард Вильштеттер на родине пока не смог и уехал в Цюрих.