Сердце волка

— Не буду.

— Ты очаровательна, когда злишься! Я, кажется, говорил тебе это. Но ещё краше ты, когда ревнуешь. Я и не думал, что в моей маленькой Эе кипят такие страсти! Я счастлив, Эя!

— Я ревную?! — возмутилась я, ощущая, как сердце вот-вот выпрыгнет из груди. — И не думала!

— Ревнуешь-ревнуешь, моя маленькая страстная львица…

— И не думала! — воскликнула я. — Хочешь, что бы я посмотрела? Вот, пожалуйста, пф-ф…

Я поддела замок ногтем, стараясь, чтобы руки не дрожали и не выдали меня. Ну, вот за что он так со мной? Но я покажу, что леди умеет держать лицо… Я докажу…

В следующий миг леди взвизгнула и подпрыгнула на сиденье.

Медальон Андре раскрылся, распавшись на две овальные половинки.

С одной на меня смотрит детская мордашка с пухло-малиновыми щеками. Огненные локоны выбиваются из-под чепца.

Со второй — моя миниатюра на фоне золотистого поля. На мне светло-коричневое платье с голубыми вставками спереди. Рукава длинные, но плечи открыты. Я стою боком, повернула голову на длинной тонкой шее. Волосы распущены, локоны огненным каскадом струятся по спине. Этот портрет писали прошлым летом, мама заказала для семейной галереи. Но как его миниатюра оказалась у Андре?

— Я с тетей Иолантой в переписке, — пояснил Андре, стоило мне поднять на него глаза. — Попросил ее заказать для меня миниатюру…

— Мама ничего мне не говорила, — пробормотала я.

Положила голову на плечо Андре, подняла медальон к глазам — на семейных портретах я намного лучше, чем в жизни.

Андре снова словно прочитал мои мысли.

— Ни одно перо не способно передать твоей красоты, моя маленькая Эя. Но эти портреты — все, что у меня было. До вчерашнего вечера.

Он сжал меня за плечи, прижимая к себе. И мне так хорошо-хорошо стало. Надо же, какая я глупая. Он ведь говорил, что всегда любил только меня. Что заставило меня снова усомниться в нем?

Сквозь сладкую дрему я услышала:

— На тебе кулон со святой Иулией? Никогда бы не заподозрил тебя в набожности.

— Андре… — сказала я виновато, и хотела было поднять голову, но ее бережно придержали, не давая мне это сделать.

— Отдыхай Эя. Все в порядке, не думай, что меня это расстраивает. К Богине приходят по велению сердца, а не по принуждению. Разве был у тебя шанс по-настоящему полюбить Ее и всех святых праведниц, если детей с детства истязают изнуряющими службами и не всегда увлекательной церковной литературой, а как подрастут — ещё правилами приличия и постами, — озвучил Андре мои мысли. — Так что все в порядке, я просто удивлен, увидев у тебя на груди святую Иулию.

— Это Мила заставила надеть, — пробормотала я. — она боится за меня, ну, из-за угрозы нашествия оборотней.

— Понятно.

— И я боюсь, Андре, — прошептала я, поднимая голову, заглядывая будущему мужу в лицо. — Тогда, на охоте… Я никогда не видела оборотня так близко. И я боюсь, что за него оборотни будут мстить.

Андре коснулся губами моего лба.

— Волки не будут мстить за него, — сказал он твердо.

— Почему ты так уверен?

— Просто верь мне, Эя. И ничего не бойся. Тебе ничто не угрожает, пока ты со мной.

Я прижалась к нему покрепче, вдохнула знакомый аромат ладана и трав, и наконец заснула.

Я проснулась оттого, что карета не двигалась. Раньше она мягко покачивалась на поскрипывающих колесах, а сейчас встала.

Проснувшись, я поняла, что стоим мы уже какое-то время, а еще ощутила зов натуры. Боги, как сказать об этом? И тем более, как сделать?

Я приподнялась на сиденье — оказывается, я лежала, вытянувшись по всей длине сиденья, заботливо укутанная шерстяным покрывалом. Под головой — подушка.

Рядом, на полу, раскрытая сумка с моими вещами, собранная Милой.

Раздался стук, словно по дереву топором ударили.

— Тише, миледи разбудишь, — раздалось снаружи.

— Миледи сейчас проголодается и встанет, — прозвучал голос Андре.

Только сейчас я поняла, что в карете одна. Мотыльки заботливо притушены, занавески задернуты, создают приятный полумрак.

Я отодвинула щелку — на улице один из кучеров рубит дрова, другой стоит на коленях, склонившись над костром. Андре, без камзола, в одной лавандового цвета рубахе навыпуск и фиолетовых штанах волоком тащит вязанку хвороста.

Он бросил ее возле костра и отошел куда-то.

Я открыла сумку и вытащила оттуда длинную, до середины голени, тунику, с разрезами от бедра. Горловина, рукава и подол, включая разрезы, оторочены светло-зеленой каймой, сама же туника светло-коричневая.

Черт с ним, с платьем, сейчас не до этикета. Встала, потянула шнурок сзади, и выскользнула из платья, аккуратно сложила его и положила на спинку сиденья. Быстро накинула тунику. К стоянке готова, и судя по ощущениям, очень-очень готова!

Стоило мне открыть дверь, как мне протянули руку и помогли выйти по узеньким, только боком встанешь, ступенькам. Специально он, что ли, меня караулил?

— Доброе утро, мисс Лирей, — сказал Андре, нагибая голову.

Кучера тоже поприветствовали меня, один даже приподнял шляпу.

Я присела в книксене, чувствуя себя глупее некуда. Андре, между тем, продолжал, улыбаясь:

— Точнее, уже добрый день. У нас короткая стоянка, только чтобы позавтракать, и снова в путь. Вон с той стороны — ручей, можно умыться и привести себя в порядок. Долго не задерживайся, а то трое голодных мужчин умнут твою порцию.

Кто-то из возниц одобряюще хмыкнул.

Я снова присела, ощущая себя глупо, и направилась по направлению, указанном Андре.

Умывшись, пожевав горьковатую палочку, пропитанную эфирными маслами мяты и эвкалипта, и прополоскав рот, я вернулась к месту стоянки. Мы сделали небольшой крюк по лесу, и сейчас от дороги карету надежно укрывает молодая рощица. Лошади жадно хрупают овсом прямо из мешков, подвешенных к мордам.

Когда я вернулась, Андре и оба кучера, кажется их зовут Джен и Стал, приподнялись. Возницы явно решили отойти, но я робко попросила их вернуться.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. В дороге рамки этикета, несколько, эм, шире.

— Да мы ничего, миледи, мы тут, рядышком…

— Останьтесь, пожалуйста, — сказала я и зябко поежилась. Вода в ручье ледяная, а весна еще не вполне вступила в свои права, и, несмотря на яркое полуденное солнце, кое-где в лесу лежат талые полянки снега.

— Миледи — своя, ребята, — довольно сказал Андре, помогая мне устроиться на полене, покрытом покрывалом. — Видели бы вы, как ловко она стреляет из лука! Между прочим, прямо из седла! В детстве селянские ребятишки звали ее маленькой амазонкой.

Я вздохнула. Ну, хорошо хоть про фею Эю не вспомнил.

— Андре, — мягко сказала я. — То есть, герцог де Шеврез…

— Понял, понял, молчу, — сказал Андре, и протянул мне высокий походный кубок, над которым витает невероятный аромат.

Когда я изумленно вытаращила на него глаза, довольно пояснил:

— Да, да, кофе. Собственноручно сварил в котелке. Для тебя.

У меня все слова закончились. Какой же он!

— Хоть и гадость редкостная получилась, леди, — буркнул Джен, и Стал закивал, подтверждая слова друга.

Андре поморщился.

Я отхлебнула из кубка. Горький, ароматный, чуть с кислинкой, м-м, прямо как я люблю!

— Невероятно вкусно, — сказала я Андре. — Спасибо.

— Понял?

Андре обернулся к кучеру, подбоченившись.

— Ну, это миледи из вежливости. По мне так — пойло-пойлом, — пробурчал Джен.

— Что ж пил тогда? — спросил Андре.

— Так ведь интересно, что вы там, господа, пьете да нахваливаете, — пояснил за товарища Стал, и поморщился. — Правда, гадость невероятная. Горькая, аж челюсть сводит… По мне, так лучше горячего эля ничего нет.

Я не выдержала, прыснула, Андре тоже хмыкнул.

— Приедем в трактир на ночь — получите.

Джен довольно крякнул, и затолкал в рот оставшуюся половину бутерброда.

Андре заботливо протянул мне ломоть черного хлеба и куском ветчины, сыром и огурцом.