Страница 9 из 13
Дядька перешел к более активным действиям и схватил проезжающего всадника за узорные стремена.
– Возьмите славного мальчика в дружину! Господин, мальчик будет верным вам оруженосцем. Лучше никого не найдете!
Лошадь под всадником попятилась, вывернула шею, имея твердое желание откусить дядьке руку. «Еще бы немного, и ему бы не повезло», – подумал я безразлично. Всадник погладил коня по холке и посмотрел на меня.
– И сколько зим «славному мальчику»?
– Пятнадцать, господин! – вскричал верный дядька и подтолкнул меня вперед. Дождь кончился. Всадник поднял голову, пялясь в небо, придержал гарцующего коня и снова оценивающе посмотрел на меня.
– А на вид, всего двенадцать, а то и десять, – воин поднял забрало, а потом и снял шлем. Обтер влагу с мокрых волос.
– Да какой двенадцать?! – искренне изумился дядька. – Говорю же все пятнадцать. Мне ли не знать, сколько он съел за зимы мешков пшена?
Всадник надел шлем и пробормотал, думая о своем:
– Все одно.
– Смышленый мальчонка не по годам, – настаивал дядька. – Сильный! Норов как у боевого петуха. Возьмите к себе оруженосцем, господин, нисколько не пожалеете.
– Оруженосец мне нужен, – устало пробормотал воин, – но твой сын мал еще для дружины.
– На рост не смотрите, господин! Он сильный.
Всадник улыбнулся:
– Сильный говоришь? – он поманил меня к себе пальцем и, стоило мне сделать пару шагов, резким движением отсоединил от седла длинный топор и кинул оружие мне со словами: – Лови!
Я качнулся вперед, хватая скользкое древко. Время замедлилось. Пальцы с хрустом сомкнулись на мокром дереве, но сам топор перевесил, тяжелое лезвие стало медленно опускаться, и остановить и изменить траекторию движения топорища больше не представлялось возможным. Дядька икнул. Всадник досадливо поморщился, отворачиваясь. Парень сморгнул с ресниц капли дождя. Все понимали – топорище летит мне в ногу и сейчас отрубит полступни. В последнюю секунду я убрал ногу, и лезвие приземлилось в грязь. Поднявшиеся брызги замерли в воздухе, а потом с шумом упали в жижу, и время снова пошло, набирая прежний ритм.
– Ловкий точно, – сделал вывод всадник, пожимая плечом. – Поднять топор сможешь? Теперь он твой.
Пока я поднимал тяжелый топор и половчее перехватывал в руках, воин, потрепав беспокойного коня по холке, спросил дядьку:
– Ты хоть понимаешь, что малец будет жить до первого боя?
– Понимаю.
– Хорошо, – всадник кивнул уже мне, – садись в телегу, – и, взмахивая поводьями с чеканными серебряными бляхами, спросил: – Как зовут?
– Егорка.
– Не потеряй топор, Егорка, головой отвечаешь, – кивнул воин и тронул коня с места. Я повернулся к дядьке. Настал момент прощанья. Хор вытянулся, ожидая приглашения: зова за собой, но я нахмурился – самого ели взяли, с трудом уговорили. Я вздохнул. Из-под длинных жердин забора вдруг вынырнула старая волчица, с трудом перелезла через грязевую кучу и затрусила к нам.
– Я думал, ты сдохла давно! – воскликнул сердито дядька. – Где была?
Волчица вскинула морду, глядя на хозяина, и неуверенно взмахнула обрубком хвоста. Комок грязи позади нее зашевелился и на дорогу выскочил перепачканный белый волчонок. Поджал лапку, боясь ступить, склонил мордочку, испуганно таращась на людей. Я закинул топор в телегу и быстро шагнул к нему, подзывая к себе. Волчонок обрадовано затрусил ко мне, смешно подкидывая зад. Дядька Хор покачал головой, пробормотав под нос слова неразборчивые. Я же подхватил волчонка под брюхом, увернулся от горячего языка и быстро залез в телегу. Возница, обернувшись, покачал головой:
– Кормить будешь из своего пайка.
– Ладно.
– Как зовут? – спросил сосед и протянул руку к волчонку, желая погладить. Щенок злобно оскалился, изловчился и клацнул зубами. Жаль, не попал, но парню хватило – в страхе отшатнулся назад и капюшон у него откинулся, и я увидел, что парень на самом деле никакой не парень, а девчушка чуть постарше меня. Золотистые косы, свернутые на голове в толстый колос, ярко блеснули. Я отвел глаза и, хмурясь, глядя на грязь, как можно безразличнее сказал:
– Волк.
– Волк? Хорошее имя для волка, правильное, я бы сказала, верное, и не забудешь никогда.
– Не забуду, – буркнул я.
– А тебя – Егорка? – девушка поспешно надела на голову глубокий капюшон.
– Егорка, – вздохнув, признался я и загрустил по дядьке своему, который так и остался стоять на краю обочины.
2.1
Волчонок покрутился юлой, устраиваясь поудобнее, сунул нос мне под куртку и затих, предательски всхрапнув. Я, стараясь не смотреть на соседку, огляделся, и, обнаружив сбитый ящик с инструментом, вытащил короткую пилу. Оценил полотно и причмокнул от удовольствия. Девчонка тут же сказала:
– А я думал, ты – сын кузнеца, а ты – плотника, выходит? Меня, кстати, Панкратий зовут.
Я хмыкнул:
– А я думал, ты – девчонка.
– Может и девчонка, только папа сказал: «Теперь девчонок нет. Время не то. Все равно вырасти не успеешь. Возьми лук и стрелы. Будешь лучником и Панкратием».
– Здорово, – хмуро сказал я, – это, что ли, твой папа? – кивнул я на сутулую спину возницы. С такого станется родную дочь Панкратием назвать. Старый, вредный и, видать, оригинал. Мог бы другом стать моему Прохору. Подходят. Только я волчонка выбрал. Доверился сердцу, и линия в истории сразу изменилась.
– Нет, – протянула девчонка Панкратий, смешно морща правильный носик, – мой тот, что на боевом коне был и тебя взял к себе вторым оруженосцем.
– А первый кто? Ты?
– Первый сейчас в разведке. Я – лучник.
Я покосился по сторонам. Увидел в соломе тщательно спрятанный потертый колчан и простенький лук. Спросил:
– Уже стреляла?
– Ага. Два раза, – девчушка беззаботно улыбнулась, встряхивая капюшон от капель. Несколько упало на Волка и он, заворчав, зарылся в меня носом еще глубже. Подставил пузо, чтоб почесал. – По пугалу. Не попала. Папа сказал, что ветер дует. Только я не чувствовала ничего.
Замолчали. Колесо протяжно скрипнуло. Возница хлопнул вожжами, прикрикнул на Звездочку. Лошадь засеменила ногами, но быстро успокоилась, и мы опять потащились по грязи медленно. Мимо проезжали всадники. Торопились. На нас не смотрели.
– Я без батяни рос. Съели его, – просто сказал я, – когда за малиной ходили. Давно было.
– А мамка есть? Ты же не один рос?
– Мамку тогда же съели. У меня дядька есть. Он вырастил.
Девчонка кивнула. Даже не утешила словом. Теперь обычное дело, когда кого-то съедают. А многие люди, когда рассказывал, вскрикивали: «Ничего себе за малиной сходили!» Может, сердцем черствая? Да и глупая на вид, хоть и красивая. Бабка Фрося красивой не была, но тоже когда-то ляпнула: «Много хоть малины собрали?» До сих пор помню ее сердитый вид: сведенные к переносице брови и колючие изучающие глаза. Нет. По мне так уж лучше промолчать иногда, как дочка господина, например.
– Я тебя Панкратием звать не могу, – признался я. – Долго слишком. Ратой назову, будешь откликаться?
– Мне все равно, – махнула рукой девчонка. – Я и косы не обрезала. Папа сказал – мы до первого боя. Рат, Рата – нормальное имя для лучника. Только я – парень, не забыл?
– Помню. Девчонкам не место в дружине?
– Ага. Чтят традиции. Пила-то тебе зачем?
Я продолжал вертеть в руках инструмент, позабыв о нем. Давно с девчонками не общался, все с волками да с дядькой. Подтащил топорище, примерился к ручке и сделал первый пробный надпил:
– А вот зачем! – непослушное лезвие пилы выскочило из засечки, оставляя на дереве волнистые царапины.
– Папе не понравится. Имущество его портишь.
– Так он мне его подарил! Теперь топор мой.
– Не совсем так. Господин одолжил топор тебе на первый бой. Хотя, – Рата пожала плечами, – потом спрашивать не с кого будет. Топорище жаль. Красное дерево, вековое. В доме долго на стене висело. Досталось от предков. Дедушкина реликвия любимая. Что, не пилится?