Пекинский узел

– Союзники удовлетворились ответом?

– Конечно, нет, – поднял на него свои печальные глаза китаец. – Они ужесточили ультиматум: сказали, что будут штурмовать береговую крепость Дагу. Их саперам удалось разорвать две ограничительные цепи, но тут появилось китайское патрульное судно, и заграждение было восстановлено.

– И это победа? – разочарованно протянул Вульф.

– Нет, – ответил монах. – Утром двадцать пятого июня…

– Мы в тот день вставляли раму, – заметил Татаринов.

– …подошли военные суда европейцев и стали снимать железные столбы в первой цепи заграждений. Канонерки союзников вошли в устье. Подойдя ко второму форту крепости Дагу, союзники вновь натолкнулись на железные цепи, дважды пытались прорваться через них, но безуспешно.

– Крепость молчала? – спросил Игнатьев, мысленно представляя действия китайцев.

– Молчала, – подтвердил монах Бао. – Огонь по китайским фортам открыли канонерки англичан. И когда их орудия заговорили, пушки береговой охраны им ответили. Защитники крепости потопили три военных корабля, два сильно повредили. Адмирала Хопа сильно контузило. Сброшенный с рубки взрывной волной, он сломал себе руку.

– А мы сидим тут, ничего не знаем! – негодующе воскликнул Вульф. – Как под домашним арестом.

– Поэтому Су Шунь и был столь оскорбительно высокомерен с вами, – произнес китаец. – Избалованный подобострастием окружающих, вдохновленный победой защитников Дагу над союзнической эскадрой, он возомнил себя героем и стал излишне дерзок. А быть может, наш уважаемый дашэнь злился и завидовал Сэн Вану, которого богдыхан похвалил в своем указе: наградил собольей шубой и шапкой из бобра.

– Я думаю, он ликовал и злился, – заметил Попов. – Человек он сложный, судя по всему…

– Что же нам делать? – спросил Николай примолкшего китайца. – Уезжать, как требует Су Шунь, или противиться этому?

– Сохранять лицо, – ответил Бао.

После обеда пришло донесение, что наши казачьи полки стали занимать левый берег Амура.

– Час от часу не легче, – едва не простонал Вульф. – Так и до войны недалеко.

– Не думаю, – возразил Попов. – Местное начальство смотрит на это спокойно.

– Зато в Пекине бесятся. Гонят нас взашей.

– Перетерпим. Отец Гурий просил передать, что полковник Будогосский, исследующий сейчас новую границу, шестнадцатого июня дошел до устья реки Тумын-Ула.

– Насколько я помню, – сказал Игнатьев, – там начинается территория Кореи.

– Наверно, – ответил Попов. – Я точно не знаю. Знаю только то, что полный лишений путь полковник проделал напрасно: китайские пограничники не вышли к обговоренному месту.

– Это плохо.

– Конечно. Мало того, по истечении несколько дней в бухту Посьета прибыл сам Муравьев, заранее предупредив китайцев о дне своего прибытия, но и его никто не встретил. Безуспешно прождав китайцев в бухте, он пошел на пароходе «Америка» в Печелийский залив.

– Ну что ж, – сказал Николай, – будем ждать известий от него.

Вечером он написал проект дополнительных статей к Тяньцзиньскому договору с подробным разъяснением каждого пункта. Всего их было пять. Они касались восточных и западных границ, открытия сухопутной торговли внутри Китая, учреждения новых консульств в Монголии, Маньчжурии и Кашгаре, урегулирования отношений русских и китайских пограничных властей, а также выдачи беглых преступников.

На другой день он переслал проект Су Шуню.

Вернувшийся из Трибунала внешних сношений Попов, где его встретили довольно холодно, сообщил неутешительные новости: победа при Дагу настолько вскружила голову правительству Китая, что оно решило упразднить Тяньцзиньские договоренности. Заносчивость китайцев проявилась и в отношении американского уполномоченного Уарда. Не зная местных порядков, он въехал в Пекин на заказной китайской бричке, самым унизительным для посланника образом. Китайцы отвели ему дом, соседей выселили, переулок загородили и выставили караул. То ли почет оказывают, то ли под стражей содержат. Понимай, как хочешь.

Требование Уарда о личной встрече с богдыханом без исполнения церемониала коленопреклонения было отвергнуто.

Игнатьев попытался навестить американца, но китайцы и ему велели «сидеть дома». Это уже было явным оскорблением. Взбешенный произволом пекинских властей, он тут же сочинил протест и отправил его в Верховный Совет. В своем послании он заявил, что если китайский правитель не согласится принять русского посланника так, как его встречает русский государь, то есть не примет его стоя и не подаст руки для пожатия, он заранее отказывается от чести быть представленным богдыхану. А самому богдыхану он отправил письмо, в котором намекнул, что русскому посланнику известно то, чего никто не знает, и может статься так, что его помощь в скором времени понадобится Сыну Неба. Главное – привлечь к себе внимание, заинтриговать.

Американец, не добившись аудиенции у богдыхана, уехал в Тяньцзинь, обменялся с верховным комиссаром Гуй Ляном ратификационными грамотами Тяньцзиньского договора, заключенного в прошлом году, и отбыл в Шанхай. Там он занимался тем, что вооружал наёмников для борьбы с повстанцами-тайпинами, помогал Цинам усидеть на троне.

В июле Николай получил карту новой пограничной линии. Её прислал граф Муравьев, находившийся в Печелийском заливе на пароходе «Америка» и ожидавший известий о ходе переговоров. Карту доставил его гонец – грузинский князь Додешкилиани, красавец гигантского роста, в казачьей папахе и с огромным кинжалом за поясом. Если бы не его воинственный вид и начальственный рык феодала, китайцы вряд ли пропустили бы его в Пекин. Они всячески мешали Игнатьеву поддерживать связь с русскими судами в Печелийском заливе – боялись дать лишний повод англичанам и французам требовать учреждения в Пекине своих постоянных представительств. Китайцы ревниво оберегали столицу от пришлых людей. Блюли её недосягаемость и неприкосновенность.

Понимая, что генерал-губернатор Восточной Сибири глубоко озабочен благополучным разрешением Амурско-Уссурийской тяжбы, связанной с его именем, Николай подробно описал ему свою встречу с неистовым Су Шунем, признался в безуспешности дальнейших переговоров с китайским правительством и прямо указал на беспросветность своего положения в Пекине. Зная, что граф Муравьёв опасается вмешательства англичан в наши дела и допускает захват ими приморских портов, он посоветовал занять все удобные высоты побережья военными постами и водрузить на них русские флаги. Иначе англичан вряд ли удержишь от разбоя. «Не могу избавиться от мысли, – писал он Муравьёву, – что переговоры союзников с маньчжурами сорваны. Война неизбежна».

Поставив точку, Николай запечатал конверт и передал его гонцу.

– Скажите графу, что я не отступлюсь. Буду биться с Цинами за новую границу насмерть.

– Вах, – воскликнул князь. – Ви настоящий горец!

Проводив его, он вышел во двор. Приблудный пес, улегшийся возле ворот посольства, в холодке, спасаясь от жары, приподнял ухо, скосил глаза в его сторону и лениво зевнул – клацнул зубами: ловил мух. Жара… Тени от караульных казаков короткие – солнце в зените. Хорошо, что казаки сделали навес для лошадей, иначе скакунам пришлось бы тяжко, угорели бы на солнцепеке. Вокруг посольства, под его стенами колготились нищие, делили добычу, валтузили друг друга. Чаще колотили скопом: трое одного. Побирушки осаждали не только Южное подворье, где клянчили у казаков конский навоз и тут же продавали его местным штукатурам, подновлявшим стены глинобитных мазанок. Смешанный с глиной и половой, он хорошо «держал углы», не размокал в сезон дождей. Бездомные попрошайки осаждали все постоялые дворы, харчевни, магазины; толпились у портняжных и обувных мастерских, возле больших и малых кузниц, где изготавливались обручи для бочек, ковались подковы и гвозди. В воздухе висел угарный чад, с ним соседствовали звон наковален и чужая брань молотобойцев. Между крохотным базарчиком, примкнувшим к Южному подворью, и длинным лабазом, забитым всякой всячиной, начиная от овечьей шерсти, сваленной в тюках, и заканчивая медом в банках, облепленных мухами, находилась лавка древностей и ювелирных украшений. Там продавались ваньки-встаньки, куклы-неваляшки и матрешки в виде толстых нарумяненных сановников и миловидных красоток с белыми лицами. С утра до вечера возле ворот посольства толпились офени и лотошники, торговавшие китайским чаем, табаком и спичками.