Скудельница

Сом выбрался из лодки и сделал несколько шагов по чавкающей земле, следом за ним пошёл Храп.

От кромки болота, куда взгляд ни кинь, на полверсты болотное редколесье – хвощ, березки низкорослые да мелкий лохматый ельник. Кое-где открывались небольшие залысины опушек.

Ярыга вытащил долблёнку на берег.

Сом сделал шаг в сторону, наступив в вязкий мох. Под ногой хлюпнуло.

– Стой, – окрикнул Храп. – Нечего там делать. Чуешь, вонь какая?

– Нехорошее место, братие, уйдем отсель, – бубнил Сом, пробуя ногами дёрн. – Твёрдой земли тут нет, одно сплетенье травы, корней и мхов. Эва, как почва качается под ногами. Другое место поищем!

– Ещё чего! – недовольно заворчал Ярыга. – Умаялись, отдохнём.

Храп шагнул на сырую, почти незаметную в высокой траве тропинку, вьющуюся между низенькими сосенками, криво торчащими с обеих сторон.

Тропа привела к невысокому холмику, обходя который, они наткнулись на позеленевшего каменного истукана, глядевшего на небо чёрными провалами глаз.

– Неужто мольбище идольское? – испугался Ярыга, пялясь в пустые глазницы идола. – Мало иноки-черноризцы шастали по лесам, низвергая столбы, выворачивая камение и в воду их метали!

– Разве ж всех-то низвергнешь! – отозвался Сом, указывая рукой в сторону. – Гляньте-ка, что это там? Никак гроб?

Стефан присмотрелся. Поодаль ваялась разбитая перевёрнутая лодка, похожая на опрокинутую домовину. Сом торопливо перекрестился и, затравленно глядя на неё, сказал:

– В позатом году в Свирской слободе, говорят, в пруду гроб всплыл, а из него мертвец торчит.

– Пустое, – успокоил Ярыга, – видишь ведь, что лодка. Ну, садитесь, братие, согреемся хоть.

Он засуетился, сгрёб немного сухих прошлогодних листьев и мелких сучков, добавил пригоршню ломкой хвои, достал трут, кремень и ударил кресалом. Загорелся слабый огонёк.

Храп присел на днище лодки. Сом примостился рядом на поваленном трухлявом стволе.

Усталые братья жались к огню, наливали дымящуюся похлёбку, сваренную Ярыгой из овсяного толокна. Накрапывало.

Где-то в глубине болот раздался протяжный звук, похожий на церковное пение или на бабий плач – глухой, монотонный, как будто бы он с трудом пробивался сквозь толщу глины.

Братья переглянулись.

– Прошлым летом, – дрожащим голосом пробормотал Сом. – Родион-лесник в бучиле утопился. Так теперича, говорят, его душа жалобится, стонет из бучила…

– Много беспокойства и страстей от самоубивцев бывает, – подтвердил Ярыга, суетясь у костра. – Ино место ночами лезут прямо в окошки.

– Тьфу ты! – сплюнул Храп. – Ну, что заладили – гробы да покойники!

– Чур меня! – побледнев, пролепетал Ярыга, глядя куда-то поверх кустов. – Чур!

– Да что ты как язычник поганый чураешься! – прикрикнул на него Стефан.

– Вы чьи будете? – неожиданно раздался над их головами глубокий низкий голос.

За спиной Ярыги стоял рослый, оборванный, заросший длиннорукий мужик.

– Родион-утопленник! – шарахнулся Сом, от страха даже не в состоянии перекреститься.

– Родион, Родион, выходи из круга вон! – прогудел мужик в бороду, серьёзно глядя холодными голубыми глазами.

– С нами крестная сила! – запричитал Сом.

– Эх, Васька-васёнок, худой поросёнок, ножки трясутся, кишки волокутся – почём кишки, по три денежки, – пропел Родион, широко улыбаясь. – Да не тряситесь вы, ничего я вам не сделаю. Мы ж теперь, считай, побратимы. Неспроста вы, видно, на наших болотах очутились.

Мужик опустился на землю рядом с костром, аккуратно, обеими руками пристроив негнущуюся левую ногу.

– Никак древяница у тебя заместо ноги? – опасливо кивнул на неё Ярыга.

– Ага, – кивнул мужик, – Ногу-то я ещё при князе Станиславе потерял.

Сом, крепко зажмурясь, шептал молитву, прося избавленья от наваждения.

– Вишь, как получается, – балагурил, между тем, Родион. – Хорошо-то как, что мы с вами встретились. Я ведь про это болото всё знаю. Знаю, где анцыбал водится. Знаю, где форонтовы ведьмы колдуют. Знаю, где некрещёных младенцев топят.

Он назидательно поднял указательный палец.

Вдруг над топью пронеслась звонкая дробь дятла и тут же потонула в протяжном женском плаче:

– Ооо-ой-ы-ой-ыо-о-оеее...

– Слышите? – вздрогнув всем телом, прошептал Стефан.

– Это трясина поёт, – успокоил Родион. – В топь завлекает. Ты её не слушай, она щас затихнет. Пойдёмте-ка лучше в мою в землянку.

Родион поднялся и кивнул, приглашая идти за собой. Стефан заметил, что лицо у него бледное и влажное.

Несмотря на неловкую деревяшку, передвигался Родион бойко, и вскоре ушёл вперёд.

Бледный свет разливался по болотистому редколесью. Невдалеке на берегу, в притопленной ложбинке, едва возвышаясь над землей, поднимался холмик сажени три высотой. На вершине торчала корявая сосна. Сбоку зиял раскоп, где виднелись почерневшие бревна подпор. Из щели под бревнами струился синеватый дымок. Рядом стоял заброшенный колодец со срубом из чёрной ольхи.

– Куда ты нас привел? – медленно спросил Храп.

– Это место вам для постоя, – растянул рот в улыбке Родион. – Лучшего в нашем болоте не найти.

Из раскопа донеслось тихое пение, можно было даже различить отдельные слова, – ласковые, страшные, сводящие с ума:

– Оой-ты-гостюууй, гос-тюууй…

Пытаясь найти какой-то другой исход, Стефан озирался вокруг. В развилке двух сосновых веток он заметил чёрную иконку. Он поднял руку, чтобы перекреститься, но он не успел, потому что Родион, положив ему на локоть тяжёлую ладонь, пригласил:

– Ну, милости прошу. А то позднему гостю – кости!

Улыбка Родиона казалась злой ухмылкой.

– Был царь Додон, костяной строил дооом, назвал гостееей, да набрал костеееей, – пропел он и осторожно, словно не желая попасться кому-то на глаза, нырнул в щель под бревнами наката.

Стефану стало жутко. Так жутко ему бывало только в детстве, когда иной раз мать посылала его, маленького, отнести ужин отцу в кузницу. Идти приходилось через погост, где зловеще скрипели в сумерках кресты, а он бежал, слушая гулкие удары собственного сердца. С годами он научился проходить это расстояние медленнее, приучая себя не трусить.

Стефан полез в тёмную дыру за Родионом, следом сползли Ярыга и Сом.

Стефан огляделся в полумраке.

Они стояли в тесном помещении, опоясанном вдоль стен скамьёй в одну доску. В центре стол. Дощатый потолок кое-где пропускал воду, она капала со свисающих корней на выстланный камышами земляной пол.

В дальнем углу Стефан разглядел то ли иконостас, то ли алтарь. Висела там всего одна чёрная доска или икона, почерневшая от времени, потому что лик изображённый на ней, был почти неразличим. На полу под иконой, на плоском камне, вбитом в землю, зловеще светились багровые угли.

У очага сидела старуха в чёрном монашеском платке. В одной руке она держала длинную иглу, в другой куклу, от вида которой у Храпа застучала кровь в висках. Выпятив нижнюю губу, старуха что-то пробормотала себе под нос и поднесла к кукле иглу.

Стефан поднял, было, руку перекреститься, но старуха повернула голову и посмотрела мимо него тёмными провалами глаз.

– Неча тут кресты чертить, – прошипела она. – Нет у нас образов!

Ярыга толкнул Стефана в бок.

– Язычники поганые, – шепнул он ему в самое ухо.

Сом то и дело мелко крестился, беззвучно шевеля губами.

Старухино лицо осталось невозмутимым. Она осторожно встала, словно боялась уронить что-то, и двинулась в угол. Когда она проходила мимо, Храп заметил, что она глядит прямо перед собой мутными, выморочными глазами, не обращая внимания на гостей, как будто они бывают здесь так часто, что перестали её интересовать.

Стефан продолжал следить за старухой.

Делала она всё, по-прежнему глядя прямо перед собой, но несмотря на это, быстро находила и брала в руки нужные вещи.

– К столу садитесь, – приказала она, что-то доставая с полки.

Стефан опустился на скамью, Сом и Ярыга сели рядом. Старуха взяла связку лучинок, с треском переломила, подожгла, и, выждав, пока разгорятся, ловко воткнула в стену. Потом выложила на стол краюху хлеба и небольшую лепёшку масла, завёрнутую в тряпицу. Храп рассматривал её, пока, наконец, не понял, что старуха слепа.