Шемячичъ

Василий Иванович представил ему свою супругу Ксению, статную черноокую красавицу. Кормилица внучка Авдотья поднесла под благословение крохотный комочек, закутанный в пелены и одеяльце. Взглянув на внука, старый князь молча прослезился, радостно кивал главой. Но, радуясь, говорил мало, да и то шепотом. Словно взял на себя обет молчания. Или боялся громким словом спугнуть счастье освобождения из вражеского полона. О своей супруге княгине даже не спросил, словно ее не существовало. Не поинтересовался он и бывшей зазнобой Настасьей Карповной и детками ее. Возможно, все расспросы-вопросы до лучших времен отложил. Потом, сославшись на усталость, решил удалиться в опочивальню на отдых.

— Хочу вздремнуть, — улыбнулся по-детски виновато. — Отдохну немного, окрепну… — и уж тогда разговоры станут впору. А пока — дань сну.

— Поспи, поспи, батюшка, — поддержал его Василий Иванович с супругой и домочадцами. — Разговоры от нас не уйдут.

Слуги быстро взбили перины и подушки, застлали новые хрустящие покрывала, отвели старого князя в опочивальню.

— Отдыхай, батюшка-князь…

«Слава Богу, — радовался Василий Иванович, — что родитель избавил от лишних объяснений. Конечно, отсрочка недолгая, но все же… Не обухом все же по темечку…»

Прошло несколько дней, прежде чем старый князь Иван Дмитриевич окреп настолько, что мог самостоятельно, без помощи слуг, передвигаться по княжескому терему. Но по-прежнему речей о своей княгине либо о Настасье Карповне не заводил. Возможно, воздерживался тревожить больное, а то и отболевшее…

Не начинал разговоров на эту тему и Василий Иванович, пославший с нарочным весточку матушке в Краков о возвращении батюшки из татарского плена. Нарочным вновь был шляхтич Януш, едва переведший дух после своей миссии в Крым. Разбитной поляк, как не раз уже отмечали с долей ревности и зависти другие дворовые люди да и бояре, становился правой рукой князя Василия. Поручая новое дело Кислинскому, молодой рыльский князь надеялся, что мать, получив грамотку, тут же поспешит в Рыльск или в Новгород Северский, чтобы лично объяснить свое долгое отсутствие.

Домочадцы, конечно, шептались меж собой, живо обсуждая слухи и сплетни. Но, жалея старого князя, при нем помалкивали, считая, что не с их малым умишком вмешиваться в княжьи семейные дела.

Поднабравшись сил, Иван Дмитриевич в сопровождении слуг стал выходить из терема во двор замка. И каждый раз посещал замковые церкви Ивана Рыльского и Спаса, где подолгу усердно молился. Со временем смог подниматься на крепостную стену. Оттуда, если не было дождливо или слишком ветрено, часами любовался городским посадом, время от времени крестясь на купола Покровской, Успенской и Рождественской церквей. Но больше всего его внимание задерживал вид Волынского монастыря. Глаза князя тогда увлажнялись не только влагой, но и внутренним теплом, кроткой любовью.

О чем в эти часы и минуты размышлял Иван Дмитриевич ведомо было лишь ему да Господу Богу. Василий Иванович со своими вопросами в смятенную душу родителю не лез — это как в грязных сапогах да в божий храм. Только наследишь да испоганишь, а доброго ничего не сделаешь. При этом с тревогой ждал того часа, когда батюшка, наконец, потребует объяснений. «Хотя бы матушка побыстрее вернулась, — мыслил он смятенно. — Тогда, смотришь, все бы само собой и разрешилось… А то уже невмоготу нести тяжкий груз молчания и неопределенности».

Дни шли, а от матушки и посланного к ней Кислинского ни слуху, ни духу. Но вот как-то в душный июльский полдень, когда Василий Иванович находился на посаде и следил за отделкой каменного дома, строительство которого шло к завершению, прискакал нарочный и сообщил о возвращении Кислинского.

— Один прибыл или с матушкой? — поинтересовался Василий Иванович, направляясь к коновязи.

Там, в окружении других лошадок, на которых прибыла княжеская свита, соскучившись по хозяину, нетерпеливо постукивал копытом его гнедой конь Буян. Буяну надоело хлестать себя по бокам хвостом, отбиваясь от назойливых оводов, и он с радостью бы пустился в долгую скачку, появись хозяин.

— Один, — тут же односложно ответил нарочный.

— Почто так?

— Не могу знать, — поджал губы и вздернул крутыми плечами слуга. — Мне Кислинский ничего не сказывал.

— А сам прибыть сюда уморился что ли? — съязвил, серчая, князь. — Или высоко взлетел, что и государь ему не государь?.. Сам себе владыка?..

— Так ранен он, — поспешил с разъяснениями нарочный. — Говорил, что за Путивлем напали на него с воями разбойные людишки. Едва отбились…

— С этого бы и начинал, — попенял князь слуге. — А то мя да мя — и ничего окромя… — передразнил мямлю. — Ладно, — вскакивая в седло, повелел сопровождавшим, — поскачем в замок. Там все и выясним.

Дворовые без слов взлетели птицами в седла. И вот уже кавалькада всадников, распугивая кур, копошившихся в дорожной пыли, несется по посадским переулочкам к горе Ивана Рыльского.

Януш Кислинский действительно был ранен то ли копьем, то ли рогатиной в бедро. Он и сам того не заметил, когда на сумрачной лесной дороге на него и сопровождавших его княжьих людей неожиданно напали тати — лихие разбойные станичнички. Видимо, жаждали поживы. Одет-то Януш был по-польски щеголевато. Вот и привлек внимание безбожных людишек. Только жажда жизни у Януша оказалась посильнее растерянности. Выхватив саблю, он дотянулся ее концом до одного из татей, и тот, заорав диким голосом, рухнул под тот же куст, откуда и выскочил прожорливым зверем. То ли крик вожака, то ли сверкание четырех сабель (сопровождавшие Януша тоже обнажили клинки), то ли то и другое разом, но это заставило татей отступить в лесную чащу. И только после этого Януш обнаружил рану. Перевязав ее кое-как снятым с пояса кушаком, чтобы не текла кровь, он со своими товарищами продолжил путь.

И вот постанывая, Кислинский сидел в подклети, ожидая прибытия молодого князя. Старый же, когда ему стали докладывать о возвращении посланцев из Кракова, обеими руками стал отмахиваться: «Это дело князя Василия». И его тут же оставили в покое, послав нарочного за Василием Ивановичем.

— Слышал: ранен, — войдя в подклеть, начал разговор со своим служивым Василий Иванович.

С появлением князя в подклети терема дворовые люди, не дожидаясь приказа, тут же поспешили покинуть ее.

— Есть малость, — попытался встать с лавки Януш. — Тать, пся его кров, успел пырнуть…

— Да ты уж сиди, — махнул князь рукой, не чинясь. — И обскажи порядком: как добрались? Что княгиня?

— Туда добрались хорошо, — поморщившись от очередного приступа боли, приступил к ответу Януш. — Не сразу, но разыскали княгиню Аграфену Андреевну. Живет она в частном доме, но почти ежедневно бывает в королевском замке, — пояснил, не дожидаясь очередного вопроса. — Жива, здорова. Одета всегда изящно, в лучших нарядах, привозимых из Парижа…

— Это неважно, — поморщился князь. — Важно, почему она не в Рыльске. Или в Новгороде Северском пожелала остаться?..

— Прошу прощения, государь, — вновь сделал попытку встать Януш. Однако, застонав, тут же присел на лавку, покраснев от смущения, как девица во время сватовства. — Но и в Новграде ее ныне нет.

— Это как понимать? — повысил голос князь, не забыв, однако, сделать знак рукой, чтобы его поверенный не вскакивал, а отвечал сидя.

— А так, что отказалась она возвращаться сюда. Заявила, что я, холоп, ей, княгине, не указ. Что приедет, когда пожелает, — скороговоркой выпалил Януш.

— Да ты хоть сказал ей, что князь Иван Дмитриевич, муж ее, из плена вернулся? — горячась, схватил за плечо Кислинского Василий Иванович.

— Сказал.

— И что она? — спохватившись, отпустил Шемячич плечо слуги.

— Ответила, что рада, что сама не раз о том хлопотала перед королем…

— И только? — стараясь скрыть нарастающее возмущение, задал очередной вопрос князь.

— Еще пообещала вернуться… как только уладит там с делами.

— С какими делами?