Время бусово

— Ой! — только и смог выкрикнуть жрец Свир, когда понял, кого, не глядя, так ловко «угостил» локотком. — Ой! — Ойкнул и осел под миш-кой, словно куль рогожевый.

Услышали вскрик жреца рубщики, повскакали со своих мест и ну на мишку шуметь — отогнать пытаются, а самим невдомек, что медведя запах пищи прельщает. Оставил лесной великан обмершего жреца, к ним направился. Те врассыпную — никому не хочется в медвежьих ла-пах побывать, на всю жизнь калекой сделаться, если, вообще, дух не испустить.

Первым опомнился Бродич и метнул со всей силы свой топорик, выхваченный из-за пояса, в медведя. И надо же такому случиться, уго-дил топор медведю прямо в лоб, врубился в кость и застрял в ней. Взре-вел медведь на весь лес, вздыбился на задние лапы, качнулся в сторону обидчика, мол, сейчас разделаюсь с тобой, как бог с черепахой, челове-чешко, и… упал на снег. То ли от боли в ране, то ли от страху, то ли от неожиданности околел.

Долго еще опасались рубщики подходить к лесному великану, бо-ясь мести богини Зеваны, оберегающей всякую лесную, степную или речную живность. Да и медведь был не просто зверь лесной, каких мно-го, а заповедный зверь, всегда называемый иносказательно: мед ведаю-щий. Настоящее название ему только жрецы мудрые знают, только они иногда между собой его настоящим именем называют: орось или рось. В стародавние времена, рассказывают жрецы, голову медведя в огни-щах хранили, чтобы через нее зверь заповедный племени силы прибав-лял, чтобы врагов разных отпугивал. Это потом, когда люди Сварога и иных богов познали, на лесного великана стали охотиться. А раньше — ни-ни!

Долго не подходили куряне к павшему великану, оставив еду и ра-боту и наблюдая за ним со стороны. Но после того, как оклемавшийся жрец Свир прошептал несколько заговоров, набрались смелости и по-дошли.

— Не пропадать же добру, — молвил Бродич и, достав из-под шубы охотничий нож, с которым никогда не расставался, и принялся снимать шкуру с огромной медвежьей туши. — Извини, брат мишка, видно судь-ба твоя такая: не ты нашим мясцом балуешься, а мы — твоим. Надолго ли, жрец, хватит нам этого мяса? — спросил он еще до конца не отошед-шего от страха и переживаний Свира.

— Надолго, — вымученно ответил тот. — Вон, какая гора лежит, чис-то холм, рекомый у нас Чулковой горой.

Жрец не просто так сказал, а с умыслом. Была в окрестностях кур-ского городища Чулкова гора, располагавшаяся недалече от Лысой го-ры, на которой, как и на Красной горе, капище стояло. Только Чулкова гора в отличие от остальных курских гор была полностью покрыта ле-сом.

— Хорошо, — радуется Бродич, работая сноровисто ножом, — что это самец, а не самочка, ждущая приплода. Грех был бы большой.

На земле курян, впрочем, как и на иных землях северских племен, считалось чуть ли не святотатством лишить жизни стельную или же только что разродившуюся детенышем самку любого зверя, будь то медведица или трепетная лань.

— Хорошо, — соглашается жрец Свир.

— Хорошо. — Согласны с ними остальные рубщики леса.

— А что же ты, жрец ученый, мишку заговором не одолел? — Язвят рубщики, потешаясь над незадачливым жрецом. — Ты бы его вещим словом — он бы враз и околел! Ха-ха-ха!

— Да он, жрец наш молодой, с испугу не то что заклинания, но и язык забыл, — смеются добродушно, без злобы и язвительности рубщи-ки.

— Я бы с радостью посмотрел, когда бы на вас медведь насел, — тем не менее, конфузится Свир, — какие бы слова вы тогда вспомнили…

Выручил жреца от насмешливых языков окрик Стара:

— Хватит лясы точить — пора дело делать. За работу.

Перестали зубоскалить, застучали топорами.

Не успел Бродич освежевать медведя, как откуда ни возьмись сам Прилеп явился. Весь улыбчивый и сладкоголосый.

И откуда он только про убитого медведя прознал — непонятно, но с ходу торг затеял:

— Слышал, повезло…

— Не мне и медведю — жрецу, — отшутился Бродич.

— Мясо — куда?

— В казан. Хорошая приправа к каше будет.

— Сколько просишь?

— За что?

— За мясо… — начал издали купец.

— Да нисколько. Это божья добыча. Вот и пусть и идет на божье дело, на общественную нужду, в общий казан.

— Что ж, — согласился Прилеп. — Хозяин — боярин. А шкуру?

— Шкура мне отойдет, как охотничий трофей. Вместе с головой.

— Продай!

— Шкуру?

— Шкуру.

– Нет. Не продам.

— Десять наконечников железных даю, — настаивает купец.

— А хоть десять раз по десять, — отвергает сделку Бродич. — Себе нужна.

— Да на что она тебе? — начинает злиться старшина торговых гос-тей.

— Сгодится.

Рубщики, услышав спор между Прилепом и Бродичем, работу ос-тавили, интересуются, чем дело окончится, устоит ли охотник перед напористым купцом или же сдастся и продаст тому медвежью шкуру, из которой отличная шуба может выйти, если, конечно, с умом подойти.

— Так ты себе еще добудешь, — не отстает Прилеп, возжелав во что бы то ни стало заполучить шкуру зверя, — ведь всему миру известно, что ты знатный и удачливый охотник. — Льстит он.

— Как добуду иную, тогда и продам, — стоит на своем Бродич.

— Так не продашь? — уже откровенно злится Прилеп: уж очень ему шкура приглянулась.

— Не продам.

— Смотри, пожалеешь! — Не скрывает угрозы купец.

— Угрожаешь?

— Советую.

— За совет — спасибо. А угроз я не боюсь. Ибо все мы под Сварогом ходим, все дети и внуки его. И ты, и я. Так-то…

— Тьфу! — сплюнул себе под ноги Прилеп, прежде чем уйти. А ко-гда ушел недовольный, вслед ему раздался чей-то разбойничий свист. Не любили Прилепа куряне за жадность и алчность его.

— Зря ты так, — подошел к Бродичу Сруб. — Уступил бы медвежью шкуру ему.

— Себе сгодится.

— Знамо, что сгодится, — не стал спорить Сруб, — но запомни, зло-памятен Прилеп, обид никому не прощает.

— Спасибо за предостережение, — от души поблагодарил Бродич старшину плотников, пользовавшегося уважением не только у своей плотничьей братии, но и у всех жителей града Курска. — Буду иметь в виду…

— Не за что. Мое дело сказать, твое — принять или не принять ска-занное…

И ушел проверять работу рубщиков.

Вскоре и Бродич, освежив тушу и сбыв ее с рук на руки Свиру, принялся за повал леса, забыв о разговоре со старшиной купцов кур-ских. С тех пор жрец Свир, набравшийся страху от близкого общения с косолапым, прежде, чем приступить к какой-либо работе, тщательно осматривался: нет ли поблизости зверя, нет ли смертельной опасности. Впрочем, опасения жреца были не напрасными — курский край славился всевозможным зверьем.

Зверя было много: то волки коротко взвывали, переговариваясь между собой и собираясь на охоту, то дикие кабаны, не таясь, шумели в соседних кустах, выкапывая из-под снега желуди, то зайцы целыми стайками перемахивали через уже образовавшиеся просеки и поляны. Иногда на делянки рубщиков забегали лесные красавцы лоси, по-видимому, спасаясь от волчьих зубов. Время от времени забредали степные великаны — туры. Огромные и величавые. И тогда лес надолго оглашался звонким стрекотом сорок, извещавшим лесной народ о при-бытии чужаков. Однако приключений больше не случалось.

Плахи старались подобрать одинаковой толщины, чтобы стена бы-ла ровнее и приглядней. Остальной материал то же шел в дело. Тот, что поровней и потолще — для внутренней стены, тот, что потоньше — для настила внутри стены и забрала, а тот, что был крив и кос и на строи-тельство не мог потребоваться, шел на дрова. Зимы на Руси длинные и холодные — топлива надо много…

Заготовленные плахи-бревна рубщики на своих дюжих плечах вы-носят из дубравы на обочину дороги, чтобы их отсюда могли увезти к будущей крепости. В лес ни на лошади, ни на быках не заберешься — снег и бездорожье, вот и приходится бревна таскать на собственном горбу. Русичи испокон веков такие: скотинку жалеют, о себе не думают. Да что тут думать. Если каждый себя жалеть начнет, да о себе мысли всякие иметь, то никакому делу никогда не быть. Особенно, воинско-му… Вот потому и таскают на себе. Впрочем, таскают хоть и на себе, но для себя, не для ворога же… Для ворога таскать не станут: нет в мире силы такой, которая заставила бы русича работать на врага. Тут смерть краше, чем труд подневольный! И о том знают враги. Потому и не берут русичей в плен: все равно никакого толка от таких пленников нет и не будет.