Страница 57 из 69
В итоге всех бесед-переговоров решили торить путь не прямо через степь, хорошо известный как русичам, так и половцам, а по правобережью Дона, где стопа русского человека давно, почитай, с времен Святослава Храброго, не ступала. Правда, с тех же самых времен в одной из излучин Дона стоял русский град Белая Вежа, бывшая столица Хазарии Саркел — царский город. Но половцы еще в начале этого века «выжили» всех русичей из данного града и его окрестностей, а беловежцам пришлось искать себе приют в Черниговской земле.
К середине апреля воинство было готово выступить в поход на поиск Тмутаракани. В Новограде Северском, в Путивле и в Рыльске комонные дружины только и ждали клича от Игоря, чтобы начать движение для встречи в условленном месте.
Всеволодово же воинство, также сплошь конное, уже стояло в Курске, готовое по первому же его слову начать поход. Однако решили обождать еще одну седмицу, чтобы Игорь смог отметить день своего ангела в родном граде. И вот 23 апреля, на Юрьев день, после молебна в соборе, под благовест колоколов и шелест знамен Игорь тронулся в поход. А через несколько суток и Всеволод покинул Курск со своей дружиной.
5 мая они встретились на берегу Оскола. И здесь стояли двое суток, отдыхая, деля войско на полки. На полк северцев с князем Игорем во главе, на полк рылян, в котором старшим был князь Святослав Ольгович, на полк путивлян со своим князем Владимиром Игоревичем, на полк курян и трубчевцев. Отряд черниговских ковуев во главе с воеводой Ольстином составлял пятый полк. А шестой полк состоял из лучников, собранных из всех княжеских дружин. Именно им предстояло первыми вступить в сражение, на расстоянии осыпая врагов сотнями стрел.
Пока десятские и сотские расставляли по местам воев, пока воеводы рядились, какому полку идти в челе, а какому прикрывать тыл, кому быть на левом крыле — ошуюю, а кому на правом — одесно, Игорь поведал о странном знамении, случившемся 1 мая.
— Знаешь, брате, — не сказывал, скорее печалился Игорь, с головы до ног закованный, как и сам Всеволод, в светлую бронь, — не успели мы перейти Малый Донец, как случилось знамение. Ясный солнечный день потихоньку скатывался к вечеру. Зной спал. На лазурном небе ни единого облачка. Солнышко катилось по небесному лону, как румяный колобок по столешнице, легко и весело, не обжигая жаром своих лучей. И вдруг какая-то тень, черная и непроглядная, невесть откуда взявшаяся, стала накатываться на солнечный диск…
Не поверишь, как на наших глазах стало темнеть, словно белый день, забыв черед, подчиняясь какому-то волшебству, начал превращаться в ночь. Притихли птахи, так весело щебетавшие еще минуту назад, затаились в траве даже кузнечики, прервав свое стрекотание. И вот уже в небе не солнце, а рогатый месяц, на конце рогов которого зловеще засветились огненно-красные угли. На небесной зыби появились бледные, словно перепуганные чем-то, звездочки.
От всего виданного в очах стало зелено. Такое сложилось впечатление, словно ожили древние сказы русичей о том, как в языческую пору злой крокодил солнце красное проглотил.
Страх напал на воинство наше. Все стали осенять себя крестным знаменем и молиться истово, как перед концом света. Что скрывать, оробел малость и я, но виду не подаю. Грех князю проявлять свою робость пред дружинниками. Однако тело робеет, а ум ищет ответа. И вспомнилась мне древняя притча, сказываемая слепым гусляром о том, как новгородский князь Бравлин, за полвека до Аскольда и Рюрика, водил словен с Волхова на Корсунь и Сурож грады в Тавриду. Как на Днепре, называемом тогда Непром-рекой, его дружину постигло сразу же два знамения: среди зимы вдруг началась весенняя оттепель да такая, что некоторые деревья пустили не только листочки, но и цветы. Вторым же было подобное нашему: солнце вдруг покрылось черной мглой…
До сего момента он, Всеволод, только внимательно вслушивался в слова Игоря, но тут перебил брата, ибо не доводилось ему, курскому и трубчевскому князю, ранее слышать подобное:
— И что?
— А то, что в дружине Бравлина находился ученый волхв по имени Златогор. Вот он и растолковал эти знамения в пользу словен. Князь Бравлин, доверившись толкованиям волхва Златогора, продолжил поход и одержал победы над ромеями, взяв Сурож и осадив Корсунь.
— Вон оно как! — восхитился Всеволод.
— Тут и я на возглас самых робких: «Князь наш! Не сулит нам добра сие знамение», ответствовал: «Братия и дружина! Тайны божественной никто не ведает, а знамение творит Бог, как и весь мир свой! А что нам сим знамением дарует Бог — на благо или на горе — увидим».
— Красно сказано, брате, — был восхищен Всеволод. — Красно! Так даже Бояну Вещему вряд ли удалось бы сказать! А он, как говорят переимщики его дела, был скор и находчив на красное словцо.
— Может, оно и красно сказано, — куда сдержанней рек Игорь, — только на душе, брате, остался осадок. Неприятный осадок… смущающий разум, холодящий сердце.
— И чем же знамение закончилось? — поспешил возвратить брата к сути дела Всеволод, которому уже не терпелось узнать концовку происшествия, а также в какой-то мере сгладить неприятные воспоминания Игоря о том вечере.
— Закончилось же все, Всеволод, тем, что мгла сползла с солнышка, вновь засиял свет небесный, защебетали радостно птахи, еще пронзительней застрекотали кузнечики в травах. А потом наступил настоящий вечер, заставивший дружины стать на бивуак.
— И все?
— И все, — подтвердил Игорь и продолжил далее: — Утро следующего дня наступило как обычно, и ничто уже не говорило о вчерашнем знамении. Словно его не было на самом деле, а оно нам привиделось. Но осадок… осадок-то…
— Не кручинься, брате, — приобнял Всеволод Игоря за косую сажень рамен. — Я хоть и не волхв Златогор либо Всеслав Полоцкий, признанный чародеем и кудесником, в одну ночь доскакивавший от Киева до Тмутаракани и вертавшийся назад, однако скажу: как бы ни сложилось хмуро в начале нашего похода, конец-то будет куда как светлее. К тому же ни я, ни мои вои, будучи в пути, такого знамения не видели. Так что оснований для кручины, как мне, брате, кажется, нет.
— А тут хоть кручинься, хоть не кручинься, а поход продолжать надо, — осторожно, чтобы не обидеть резкостью движений, освобождаясь от объятий, изрек Игорь. — Не возвращаться же нам с пути, не повидав врага. Не то, что люди, куры на смех поднимут…
Затем было неторопкое движение северских ратей, построенных в боевой порядок по безлюдной весенней степи, только что начинающей покрываться буйством красок. Восьмого мая, в четверг, высланные Игорем вперед легкие конные разъезды, возвратившись под вечер, когда пора было становиться на ночной отдых, донесли, что у реки Комариной, называемой половцами Сюурлий, стоят несметные орды половцев, приготовившихся к битве.
— Все мужи, от мала до велика, ездят в поле при оружии, а вежи свои, опаски ради, отослали далеко назад, — доложили разведчики князьям и воеводам, собравшимся на совет по слову Игоря. — Либо, князья наши, поезжайте без промедления, оставив сон и отдых для другого раза, либо возвращайтесь домой — неудачное для нас время…
— Откуда ж они сведали про нас? — то ли задал вопрос, то ли спросил сам себя вслух рыльский князь Святослав, услышав слова разведчиков.
Святослав Ольгович в свои восемнадцать лет порывист, словно вешний ветер, горяч, как костер. Его безусое лицо, в котором и следа от бабки-половчанки Аеповны не осталось, полно юношеской отваги, желания сеч и битв. Рвется в бой — удержу нет. Под стать ему и Владимир Игоревич, но присутствие отца заставляет его быть более сдержанным в речах и поступках.
— А в Степи глаза и уши повсюду, — заметил хмуро воевода ковуев Ольстин Олексич. — Коршун парит — видит, лиса бежит — слышит, мышка шуршит — чувствует. А раз коршун, мышь и лиса все видят и слышат, то и половцы тоже. И в первую очередь их шаманы, которым ведом язык птиц и зверей…
«Кому как не тебе, воевода, знать про то, — усмехнулся про себя Всеволод, заметив по поведению Ольстина, что тот не прочь и повернуть коней вспять. — Ведь вы, ковуи, с половцами одного корня-рода ягода — степняки». Но вслух молвил примерно то же, что совсем недавно ему рек Игорь: