Страница 7 из 8
Матьё Дрейфус начал борьбу за оправдание брата, но без особого успеха. Собственно «дело» началось два года спустя. Старт кампании дала изданная в Брюсселе в ноябре 1896 г. брошюра «Судебная ошибка. Правда о деле Дрейфуса». Ее написал Бернар Лазар, труд которого «Антисемитизм и его причины» (1894), призванный оправдать евреев, неожиданно стал настольной книгой антисемитов вместе с «Еврейской Францией» Эдуара Дрюмона. Утверждения о невиновности Дрейфуса переросли в нападки на армию, правительство, националистов, антисемитов, на всех, кто осмеливался утверждать обратное.
Документы и обстоятельства дела были обнародованы лишь частично – военные берегли свои секреты, – поэтому стороны не располагали убедительными доказательствами. Спор принял эмоциональный характер. Армию противопоставляли народу, офицеров Генштаба как армейскую элиту – армии в целом, военный суд – гражданскому, чиновников – министрам из числа политиков. Однако дихотомия дрейфусар – антидрейфусар не сводилась к противостоянию левых и правых: среди первых было немало убежденных в виновности осужденного.
«Дело Дрейфуса стало для нашего поколения, для французов 1897–1910 годов, – утверждал Моррас полвека спустя, – тем же самым, чем война 1870 года для наших отцов, война 1914–1918 годов для наших племянников[22], война 1939–1945 годов для наших внучатых племянников. Эта бескровная гражданская война решила нашу судьбу» (PJF, 101). Однако Марсель Деа, политический активист из поколения «племянников», утверждал, что «дело» затронуло лишь «активную фракцию общества» (выражение Б. Акунина): «Большинство французских семей никоим образом не делилось по принципу “за” или “против” Дрейфуса, оно не было ни про-, ни антиеврейским и вообще не имело представления о евреях, за исключением нескольких хорошо известных банкиров или коммерсантов» (DMP, 14).
«Предполагаемая “измена” капитана Дрейфуса, – констатировал Широн еще через пятьдесят лет, – стала делом государственной важности, а затем привела к настоящей гражданской войне, интеллектуальной и политической. <…> Позиция в “деле Дрейфуса” стала критерием порядочности и залогом приверженности демократии, как позже позиция, занятая при режиме Виши, определяла выдачу патентов на политическое благородство при освобождении» (VMB, 182).
Дрейфусары не просто заявили свою позицию, но выступали так, «как будто вся французская интеллигенция была на их стороне. Вот их тактика: с одной стороны, армия, с другой – интеллигенция, здесь – казарма, там – Сорбонна» (PDD, 71). «Нам говорят, что у этих либералов есть чувство морального единства, – негодовал Моррас. – Но они больше не изгоняют несогласных; они их просто опускают до уровня животных» (QFA, 200). Особенно сильным было их влияние в системе образования. «Дети, возвращаясь из лицея, спрашивали: “Папа, правда, чтобы стать умным, надо быть дрейфусаром, а не патриотом?”» (MMB, 79), – вспоминал Моррас почти через полвека. «Мы в самом разгаре битвы, – сообщал он 29 ноября 1897 г. аббату Пенону. – К ней применимы древние слова о могилах и очагах. Если иудейско-протестантская братия захватит их, это конец. Шлю вам пачку газет. Если есть время, читайте в хронологическом порядке; увидите, что мне кое-что ясно в этом деле» (СМР, 425).
Жорж Клемансо, сделавший свою газету «L'Aurore» трибуной дрейфусаров (13 января 1898 г. он опубликовал открытое письмо Золя президенту Феликсу Фору «Я обвиняю!..» и придумал его заглавие), «с почетом вернулся в политическую жизнь, откуда его вытолкнула причастность к панамскому скандалу»[23] (VMB, 177). И тот же Клемансо заявлял в кругу друзей: «Если бы не Дрюмон, какую отличную антисемитскую газету я мог бы издавать вместе с полковником [Мари-Жоржем] Пикаром» (МСВ, 142) – главным защитником Дрейфуса среди военных, получившим благодаря «делу» мировую известность.
Несчастный офицер, разжалованный и отправленный на каторгу, оказался разменной монетой в политической игре. «В “деле Дрейфуса” Дрейфус не более чем предлог, – заявил Баррес. – Дрейфусары едины во мнении, что он им не интересен и не вызывает симпатии» (МСВ, 190–191). Он лишь повторил слова адвоката Фернана Лабори: «Дрейфус больше не интересует меня, потому что он перестал быть символом» (SDN, I, 36). При восстановлении на службе в 1906 г. реабилитированный офицер не получил положенного по выслуге лет повышения в звании. Премьер Клемансо и его военный министр Пикар (тот самый!), нажившие на «деле» внушительный политический капитал, не вмешались, и Дрейфус в знак протеста вышел в отставку.
«Если индивидуализм прав, – писал Моррас в 1908 г., – то справедливо и правильно всё сломать, перевернуть и поставить вверх дном, дабы предотвратить осуждение одного невесть кого, – допустимо привести в смятение общественное мнение, армию, законы, разрушить мир, оборону и безопасность страны» (MPR, 73). Фамилия Дрейфуса здесь не названа, да в этом и нет необходимости: речь не о человеке, а о прецеденте. Моррас нашел удачную формулировку своей позиции: «Если бы Дрейфус случайно оказался невиновным, его следовало бы сделать маршалом Франции, но расстрелять дюжину его главных защитников за тройное зло, которые они причинили Франции, Миру и Разуму» (ASF, 55).
Капитана обвинили в шпионаже в пользу Берлина, поэтому германская тема стала главной. «Отдадим должное людям Вильгельма, – писал Моррас. – Они быстро поняли, какую выгоду можно извлечь из наших внутренних раздоров не только для свободного роста своей империи, но и для нашего ослабления. Можно уверенно заключить, что с 1898 по 1912 г. они не переставали извлекать выгоду из наших внутренних разногласий и слабостей, порожденных “делом Дрейфуса”» (ASF, 59).
В результате «дела» контрразведку передали из военного министерства в Министерство внутренних дел, а статистический отдел Второго разведывательного бюро Генерального штаба расформировали, поскольку директор Бюро подполковник Юбер-Жозеф Анри был обвинен в фальсификации документов с целью доказать реальность германского шпионажа (указанный документ относился к периоду после осуждения Дрейфуса). 31 августа 1898 г. арестованный Анри покончил с собой в тюрьме: одни утверждали, что его замучила совесть, другие – что его довели до самоубийства или даже убили по приказу командования, дабы не допустить огласки подлинных обстоятельств. Для антидрейфусаров он стал героем и мучеником с участью более трагической, чем у самого Дрейфуса.
Известие о самоубийстве Анри потрясло Морраса, который немедленно вернулся в Париж из Лондона, где осматривал греческие древности в Британском музее (больше ничего его в Англии не интересовало). Написанные им в качестве отклика статьи в «Gazette de France» сразу принесли автору громкую славу. «Молодые интеллектуалы жадно бросились читать Морраса, – вспоминал через четверть века Доде. – Каждый не без смущения чувствовал, что эти убористые столбцы, источавшие разум подобно кислороду, – не просто красивые фразы, не просто ритм, как говорил Баррес, но действие. <…> Только Моррас показал глубокое, подлинное значение акта отчаяния, предпринятого Анри» (LDM, 135–136).
«Противники и ложные друзья указывали на них лишь как на оправдание “патриотической фальшивки” и ее автора, но едва ли читали их. Между тем как целое они важны для понимания происхождения “Action française”» (РВМ, 157), – констатировал Пьер Бутан, впервые давший их подробный обзор (РВМ, 593–610; далее цит. без сносок). Обратимся к ним и мы, тем более что статьи никогда не перепечатывались.
«Анри мог быть только преступником или жертвой, – пояснил Моррас в 1930 г. – Если он жертва, а он ей и был, об этом требовалось сказать в полный голос. Об этом надо было кричать и писать аршинными буквами на стенах». 6 сентября 1898 г. в статье «Первая кровь» он признал, что подполковник подделал один документ – по образцу и с использованием подлинных, которые знал, но не мог предъявить суду из-за угрозы международного конфликта, – причем лишь для командования и суда, а не для огласки. Моррас сравнил его с «облегченными» изданиями античных классиков для детей. В его глазах Анри выступил защитником Франции и ее армии и мужественно принял ответственность на себя.
22
Отсылка к тому, что у Морраса не было своих детей.
23
Начатый в 1892 г. разоблачениями Э. Дрюмона скандал вокруг краха Всеобщей кампании Панамского межокеанского канала (основана в 1880 г., обанкротилась в 1889 г.) выявил многочисленные факты коррупции чиновников, депутатов и журналистов. Считается крупнейшей финансовой аферой XIX в. во Франции; слово «Панама» стало нарицательным. Баррес посвятил панамскому скандалу роман «Их лица» (1902).