Страница 51 из 60
- Ой! - побледнела Зинка.
- А я же не один. Со мной и Звенигора, и Рожков... Надо и за ними присматривать, чтоб, не дай бог, не убило которого, - входил понемногу в роль Иваник, поняв, что все его опасения оказались напрасными, а главное его слушают. - Да я не лыком шит! Ка-ак развернулся!..
Вокруг Иваника начала собираться толпа: каждому интересно знать, что расскажет о войне бывалый человек.
Звенигора, улыбаясь, покачал головой и перестал прислушиваться к выдумкам маленького вояки. Как раз подъехали подводы с ранеными, и Арсен помог Роману слезть с воза. Он заметил, как его друг переглянулся со Стешей и как она сразу побледнела, заметив запекшуюся черную кровь на повязке, что закрывала чуть ли не полголовы Романа. "Гм, и когда это они успели?" подумал Арсен, а сам невольно повернулся к Златке. Заметила ли и она?.. Златка, конечно, не была лишена наблюдательности, но ее, очевидно, занимали совсем другие чувства, - она не сводила глаз со своего любимого. Лицо ее светилось радостью.
Наконец Арсен отважился спросить:
- А где же пан Мартын?
- В хате. Плох пока, - ответил Якуб.
- Так пошли же к нему!
В комнатке, украшенной зеленью свежего манника, пахучими травами и ветвями деревьев, на белых подушках лежал Спыхальский. Его трудно было узнать: исхудал, пожелтел, глаза лихорадочно блестели. Увидев Арсена, попытался приподняться, но не смог и только болезненно, виновато улыбнулся.
- Пан Мартын! Друг, ну как ты тут? - кинулся к нему Арсен, пожимая лежащие поверх одеяла похудевшие руки.
- Живем, брат! - прошептал пан Мартын, и в его глубоко запавших голубых глазах блеснула слеза. - Еще живем...
2
В комнатке жизнь боролась со смертью. На стороне жизни стояло могучее здоровье пана Мартына, знания и мастерство Якуба и деда Оноприя, заботы Златки, Стеши и Яцька, отцовская поддержка Младена и материнское сердце Звенигорихи. На стороне смерти - одна-единственная маленькая, круглая, как горошина, свинцовая пуля, что застряла где-то глубоко в груди пана Спыхальского и настойчиво толкала его к могиле. Эти две силы были брошены на чаши весов - которая перетянет.
Пан Мартын чувствовал себя совсем плохо. Часто горлом шла кровь. Чтобы не стонать от острой боли, он прикусывал губы так, что они чернели. Его непрерывно бил озноб и мучила жажда. Яцько то и дело приносил из погреба холодный резко-кислый квас, и пан Мартын, цокая зубами о глиняную кружку, тяжело дыша, жадно пил. Почти ничего не ел, только пил.
- А, черт побери, чем только человек живет! - пробовал шутить, съедая за день две-три ложки жиденькой пшенной каши с молоком.
Стеша и Златка ни на минуту не отходили от него. Целыми днями попеременно сидели возле, подбивали подушки, меняли окровавленные и загрязненные сорочки и простыни. Яцько дежурил ночью.
Дед Оноприй с Якубом ходили по-над Сулой, по рощам и оврагам - искали целебные травы и коренья. Потом варили ароматные настои, которыми трижды на день поили раненого, готовили мази.
Но все это мало помогало. Пану Мартыну становилось все хуже и хуже. На спине, под лопаткой, образовался большой нарыв. Сначала он был красный, потом посинел, наконец, стал багрово-сизым. Его жгло как огнем, и пан Мартын, не имея отдыха от нестерпимой боли ни днем, ни ночью, извелся вконец.
На второй день после приезда Арсена, видно потеряв терпение, он взмолился:
- О добрейший пан Езус, спаси меня или забери скорее мою душу! Умоляю - не мучь больше!.. Ведь видишь: это такое лихо человеку, что лучше конец!..
Якуб долго осматривал нарыв, потом начал молча копаться в своих вещах. Из кожаного мешочка вытащил тонкий блестящий ножичек с острым, как бритва, лезвием.
- Надо резать, - сказал тихо.
Дед Оноприй сокрушенно покачал лысой головой.
- Ай-яй, это же не трухлявый пень, а живое тело, Якуб. Подождем, пока само прорвет... Разрезать никогда не поздно, ваша милость. Зашьешь ли потом? Подождем, говорю тебе!
Якуб заколебался. Но Спыхальский лихорадочно зашептал:
- Режь, Якуб! Режь до дзябла! Все едно смерть!..
- Но это будет очень больно, дружок, - начал отговаривать его дед Оноприй.
- И так не легко... Уж вшистки54 силы истратил, терпя. Но надеюсь, что едну минутку злой боли переживу, черт побери!
Арсен взял его на руки - вынес во двор. Здесь было солнечно, тепло. Гудели на пасеке пчелы. От Сулы веял душистый осенний ветерок. Пан Мартын вдохнул его полной грудью и закашлялся. Капли крови упали на широкий деревянный топчан, на котором он сидел, поддерживаемый Арсеном.
Пан Мартын ничего не сказал. Только по изможденной желтой щеке медленно покатилась одинокая слеза и исчезла в давно не стриженных, обвислых усах.
Якуб снял повязку. Большой, как слива, нарыв на спине раненого блестел зловеще и багрово.
- Ну, держись, друг Мартын! Да укрепит тебя аллах!
В руках Якуба сверкнул нож.
Женщины убежали в дом. Яцько сморщился и, часто моргая, выглядывал из-за дверей. Арсен крепче прижал к себе Спыхальского, положил его голову себе на плечо. Дед Оноприй держал наготове кусок белого полотна и горшочек с мазью.
Якуб сжал зубы, твердо провел ножом по нарыву. Спыхальский вскрикнул. Из раны хлынула густая, черная кровь. Что-то гулко щелкнуло о топчан.
- Аллах экбер! Пуля?! - удивленно и радостно воскликнул Якуб. - Это же чудесно, ага Мартын! Пуля вышла! Смотри!
Он вытер тряпкой окровавленную пулю, подал Спыхальскому. С лица Якуба не сходила радостная улыбка. Спыхальский тоже улыбнулся. Взял пулю, подержал на ладони, оглядел со всех сторон, а потом крепко зажал в кулаке.
- А, клята! Теперь ты у меня в руке, а не в груди! Выживу - привезу в подарок пани Вандзе... Скажу: "На, жинка, подарок от турецкого султана, чтоб он пропал! Это вшистко, что заработал на каторге турецкой..." Ух, как мне теперь хорошо стало! Уж не печет под лопаткой... Дзенкую бардзо55 тебе, пан Якуб... Если и помирать придется, то не страшно... Ибо легко мне стало... Поживем еще, панове, поживем!
- Слава богу, ему полегшало, - прошептал дед Оноприй, намазывая кусок полотна коричневой мазью и прикладывая к ране.
Спыхальский облизал пересохшие губы и вытер ладонью вспотевший лоб. Ему и вправду сразу стало легче. И впервые за многие дни в его сердце загорелась искорка надежды. Он попросил, чтобы его отнесли снова в комнату. Ему вдруг захотелось спать.
3
Спокойствие, радость и дух влюбленности поселились в беленькой хатке над тихой Сулой. Оба раненых - и Роман и пан Мартын - постепенно поправлялись. Прозрачная медвяная осень с багряным золотом лесов, бабьим летом и неповторимыми запахами опят, кисло-терпкой калины и приятного, горьковатого дымка на огородах долго была теплой, сухой и содействовала поправке больных. Роман быстрее встал на ноги, а пан Мартын до самых филипповок56 лежал на кровати, и живой блеск очей и, главное, усы, которые постепенно, неведомо какой силой, снова начали набирать свой прежний огненный, особенно на кончиках, цвет и упругость, что поднимала их кверху, неопровержимо свидетельствовали о том, что дела бравого поляка пошли на поправку.
Он даже влюбился... в Стешу. Понимал, что безнадежно, но ничего не мог поделать с собой. Невольно с нежностью поглядывал на девушку, выпячивал грудь, подкручивал усы. Красота Стеши не на шутку встревожила впечатлительного и влюбчивого шляхтича. Однако девушка будто не понимала всего этого и не замечала пламенных, как думал сам пан Мартын, взглядов. Ее глаза искали васильково-синие глаза Романа и с радостью встречались с ними.
Тогда пан Мартын обиженно отворачивался от Стеши и начинал беседу со старой Звенигорихой и дедом Оноприем. Излюбленной темой их разговоров были приключения Арсена в Турции и других далеких краях. Об этом Спыхальский умел рассказывать красочно и захватывающе. Конечно, если дома не было Арсена.
- Ваш сын, пани-матка, самый первый на свете рыцарь! - выкрикивал пан Мартын. - Однажды в бою возле турецкой речки Кызыл-Ирмак мы с ним вдвоем уложили не менее сотни янычар! Арсен набрасывался на них, как лев, как тигр, и крошил, бил, рассекал их саблей до пояса, нех буду проклят, если брешу!.. А на море! О, если б вы могли видеть, как он справлялся с разбушевавшейся стихией! Трое суток не выпускал из рук руля, пока не привел корабль к берегу... Потом нас всех освободил из неволи турецкой, нечестивой... Привел к родной земле и здесь, под Чигирином и на Днепре, храбро бился с нехристями, прославился среди товариства как непобедимый воин. Правду говорю, как перед богом!