Точка Зеро

Когда-то давным-давно мы с Лешкой зашли в кафе-стекляшку. Я села за столик, он отправился за мороженым, а ко мне пристроились двое парней лет двадцати и начали настойчиво клеиться. Я намекнула, что не одна, на что парни кивнули: ясно, такая девушка должна быть со… спонсором. В это время подошел «спонсор» — тощий школьник в спортивных штанах. Парни усмехнулись и отвалили, а Лешка с точно такими же нотками в голосе поинтересовался, что было нужно «этим козлам».

— Кстати, я очень плохо танцую, — сказала я, чтобы сменить тему.

— Да ладно, — хмыкнул Тони. — Маргарет служила при дворе, значит, должна была танцевать прекрасно. Выходит, что и ты тоже.

Первым танцем был вальс, который Маргарет танцевать точно не умела. Поэтому Тони отправился за шампанским, а я, спрятавшись под лестницу от потенциальных кавалеров, смотрела, как Питер открывает бал с женой французского посла.

Внезапно огненно-рыжее пятно привлекло мое внимание. Лохматая борода доктора Фитцпатрика в сочетании с фраком смотрелась сюрреалистично. Джонсон, который от гостей отличался лишь цветом жилета и бабочки, слушал доктора, и его брови удивленно карабкались все выше и выше.

Это была довольно странная пантомима. Фитцпатрик что-то доказывал, размахивая руками. Джонсон досадливо хмурился и от чего-то отказывался. Доктор настаивал. Джонсон начал сердиться. Доктор тоже рассердился и выдвинул какой-то убойный аргумент, после которого Джонсон осекся, и лицо его приняло растерянное выражение. Потом он что-то спросил, и тут уже смутился Фитцпатрик. Он начал суетливо что-то говорить, но Джонсон отмахнулся, повернул голову и в упор посмотрел на меня. С явным раздражением.

Обернувшись, Фитцпатрик увидел Питера, который как раз провожал на место свою даму, и махнул ему рукой. Питер подошел, и пантомима продолжилась, уже с тремя участниками. И хотя я находилась достаточно близко, музыка мешала расслышать хоть что-то. Впрочем, мне все было ясно и так. Доктор убеждал Джонсона пройти обследование, тот отказывался, а затем поинтересовался, откуда дровишки — кто рассказал о его проблемах. Фитцпатрик начал что-то врать, но Джонсон сообразил, кто слил информацию. Поставил точку в споре Питер, категорически приказав Джонсону отправиться в клинику в самое ближайшее время.

— Что тут такое? — спросил Тони, вернувшийся с двумя бокалами шампанского.

— Джонсон теперь меня ненавидит, — вздохнула я, сделав глоток, и хотела уже рассказать, в чем дело, но передо мною возник вездесущий министр чего-то-там-такого.

— Разрешите пригласить вас на танец, миз? — с поклоном поинтересовался он, предлагая руку.

Дебретт приводил всего несколько веских аргументов для отказа, но ни один из них не подходил. Поэтому я отдала Тони свой бокал и безропотно пошла танцевать. И — вполне ожидаемо! — оказалось, что танцую я превосходно. Конечно, при жизни Маргарет были совсем другие танцы, но держаться легко и грациозно, приноравливаться ко всем движениям партнера и при этом с улыбкой слушать его сорочью болтовню у меня получалось очень даже хорошо.

И понеслось… Не успевал закончиться один танец, как меня уже приглашали на следующий. Если кавалер еще не был мне представлен, он подходил с кем-то другим, кто уже удостоился этой чести, и после экспресс-знакомства я снова оказывалась среди танцующих. Тони выпил свой бокал, потом мой и, наконец, потеряв надежду вклиниться между двумя кавалерами, пригласил Люську.

— Одну минуточку, миз! Пожалуйста! — откуда ни возьмись рядом очутился фотограф, во что бы то ни стало жаждущий запечатлеть меня в объятьях слащавого красавца, ни фамилии, ни статуса которого я не запомнила.

— Могу я узнать ваше имя? — спросил фотограф, сделав несколько снимков.

Коварно улыбнувшись, я представилась. Фотограф озадаченно попросил to spell[2]. Вместо этого я взяла с подноса проходящего мимо официанта салфетку, прищелкнула пальцами, требуя ручку, и написала крупно: Miss Svetlana Zakhorzhevskaya. Выглядело это не менее страшно, чем звучало.

— Завтра ты будешь во всех газетах, — все с теми же нотками «что было нужно этим козлам?» сказал Тони, танцевавший поблизости с субтильной блондинкой в платье цвета лососины.

Время бежало быстро, и мое наслаждение триумфом сменилось глухой досадой. До полуночи оставалось всего ничего, а я так ни разу не потанцевала с Тони. Он больше уже не пытался опередить других желающих, а просто стоял в углу и хмуро смотрел на меня, расправляясь с очередным бокалом шампанского.

Наконец церемониймейстер объявил последний танец. У меня чуть слезы не брызнули от разочарования. И тут Тони поставил бокал на поднос официанта и быстрым шагом направился ко мне. Одновременно с доктором Фитцпатриком.

— Прошу прощения, доктор, мне очень жаль, но я обещала этот танец мистеру Каттнеру, — промямлила я.

— Ничего страшного, мисс, — кивнул Фитцпатрик, уступая место Тони.

Это был очень странный танец. Тони каменно молчал, и от его рук, обнимавших меня за талию, разливалось не привычное тепло, а жесткий, горячечный жар. А у меня желание мешалось с уже привычной тревогой и чем-то похожим на тот ужас, когда в полной темноте вдруг слышишь непонятный шорох. Тони прижал меня к себе сильнее, чем это допускалось бальным этикетом, и я почувствовала, как подгибаются колени.

Часы на башне пробили полночь, и оркестр заиграл гимн. Тони смотрел на меня в упор, взгляд его был холодным и злым. Что-то такое трусливо дрогнуло во мне, я отвела глаза и уставилась на музыкантов. Как только отзвучал последний аккорд, Тони потащил меня за руку к выходу. Когда он открыл дверь, я вспомнила, что все-таки забыла сумочку на специальном столике, но подумала, что вряд ли кому-то понадобится мой старый телефон и полупустая пудреница.

Мы спустились с крыльца, и Тони поволок меня к гаражу.

— Сейчас же фейерверк будет, — жалобно пискнула я, но он не слышал. Или не слушал.

Я едва поспевала за ним, спотыкаясь на высоких каблуках. У лестницы, ведущей к конторе и квартире, мне все-таки удалось стряхнуть оцепенение. Вырвав руку, я остановилась и спросила, задыхаясь:

— Ты что, с ума сошел?

Он все с той же бешеной злобой впился губами в мои губы, да так, что мне стало больно. И тут только я поняла, что он не только взбешен, но и пьян до такой степени, что едва держится на ногах.

— Отпусти меня, идиот! — зашипела я, опасаясь, что кто-то услышит.

Если кто-то и услышал, то уж точно не Тони. Пробормотав что-то неразборчивое, он потащил меня вверх по лестнице. Каблук застрял в решетке ступеньки, и, чтобы не сломать его, я поспешно выбралась из туфель. Острая решетка впивалась в ступни сквозь чулки. С трудом попав ключом в замок, Тони открыл дверь и втолкнул меня вовнутрь.

Я даже не поняла, как оказалась сидящей на кровати. Тони поспешно срывал с себя одежду, бросая ее на пол. Когда на нем остались только брюки, он одним резким движением двумя руками сдернул с меня перчатки, так же резко расстегнул молнию на платье и стряхнул его с меня. За платьем на пол полетел бюстгальтер.

— Прекрати! — закричала я. — Я не хочу!

Промелькнула мысль, как по-идиотски я выгляжу: в чулках, стрингах и графских фамильных драгоценностях. И следом другая: а ведь я думала, что никогда больше не испытаю того, что было со мной тринадцать лет назад, — грубости, безразличия к моим чувствам, фактически насилия. И третья: всего-то месяц назад мы впервые были близки, и он был так нежен, так внимателен, что каждая моя клеточка тянулась к нему, как цветок к солнцу. Или это произошло в прошлой жизни?

Я тихо плакала, сжавшись в комок, а Тони стоял перед кроватью на коленях, уткнувшись лбом в мои ноги.

— Прости, — шептал он. — Пожалуйста, прости меня.

Я коснулась его волос, он поцеловал мою ладонь, тяжело поднялся…

Его выворачивало наизнанку в туалете, я придерживала ему голову и думала: какие принцы, какие кони — сплошная проза жизни. Месяц назад я сама обнимала унитаз в своей ванной. Романтика, чего уж там.