Страница 60 из 62
- Герцогиня спасена, она берет мыльную ванну!
- Здесь нет журналистов? - спросил один из профессоров.
- Этот негодяй егерь выбросил всех, - сказал Тамбурини.
Остальные не успели оглянуться, как профессор исчез. Другой с горечью сказал:
- Я охотно отказываюсь от гласности. Я не придаю значения тому, чтобы знали, что я присутствовал при смерти герцогини.
И он, выпрямившись, вышел. Тот, который говорил все время, сказал:
- Я исполню свой долг: я приду опять через три четверти часа. Больше часа пациентка не проживет.
Доктор Джиаквинто ждал, пока закрылась дверь. Тогда он разразился.
- Эти задирающие нос всезнайки! Хотят поучать старого практика! Сначала они определяют болезни, которые могут убить лошадь, а потом хотят вылечить их мыльной водой.
- Скажите правду, доктор, сколько времени протянет больная?
- Я честный человек... Ваше сиятельство, не плачьте же так! - крикнул он обезумевшему Рущуку. - Завтра за завтраком ее светлость подпишет свое завещание.
- Вы убеждены в этом?
- Заставим герцогиню для верности завтракать уже в три часа. До тех пор я сохраню ее вам и святой церкви, или делайте со мной, что хотите, монсеньер! Я дам ей мускус и опиум, я буду впрыскивать ей эфир до тех пор, пока она не затанцует и не запоет!
- Было бы большим несчастьем, - просто пояснил викарий, - если бы бедной женщине не удалось спасти свою душу и если бы церкви не достались эти деньги - столько денег!
- Я тоже хотел бы, - жалобно сказал Рущук, - чтобы она употребила разумно свои деньги по крайней мере после смерти.
- Она сделает это, господа, - воскликнул доктор.
- Она не сделает этого, - неслышно решил Зибелинд. - Если бы она скрепила все свои страдания и свое смирение христианским завещанием, это было бы прекрасно. Она не сделает этого. Я никогда и нигде не видел такого язычника, каким была эта женщина.
- Поэтому ее имущество употребят на обращение язычников, - мудро подняв палец, сказал Муцио, стоявший подле.
- А чудесная речь, которую я держал бы над гробом этой величественной обращенной! - сказал викарий, скрестив руки и склонив голову. - Я сказал бы...
- Комната больной заперта, - прошипел доктор, сильно ожесточенный. Он постучал изо всех сил.
Проспер приоткрыл дверь и объявил довольно вежливо:
Ее светлость очень устали после ванны, они хотят отдохнуть часок. После этого ее светлость попросят к себе господина доктора.
И он закрыл дверь.
- Они оставили нас в покое? - спросила его герцогиня. - Тогда давай сюда, Проспер.
В передней Тамбурини, Муцио и доктор переглянулись: "Ничего не поделаешь!" Затем викарий подал знак, и они все трое рядом опустились на колени, сложив руки ладонями вместе. Зибелинд бросился за ними на землю в зловещем экстазе. Рущук, прерывисто вздыхая, с трудом преклонил колени. Викарий монотонно и громогласно произнес:
- Пресвятая дева Мария, помоги этой бедной душе в последний час найти путь благодати.
* * *
Чтобы не слышать голосов навязчивых посетителей, она приказала перенести кровать в следующую комнату. Это был зал, поддерживаемый множеством колонн, со сверкающим мозаичным полом.
Она лежала на высоковзбитых подушках, с телом, размягченным ванной, с быстрым, очень слабым пульсом и не шевелилась, стараясь сохранить эту тихую, безбольную усталость - последнее проявление светлой жизни - на ближайшие полчаса. Потом - она предчувствовала это - наступит внезапное угасание... А ей надо было сделать еще многое.
- Дай сюда, Проспер.
Егерь подал ей поднос с письмами. Якобус просто сообщал, что посылает свою картину.
Джина писала из Генуи, из больницы. Они умирает вместе с ней. "Нино предшествует нам. Я поспешила сюда, чтобы, осужденная сама, принять своими устами его последнее дыхание. Если бы я могла прижаться ими и к вашим!
Та картина осуществилась: он идет со своей лампадой впереди нас, женщин. Я думала, что он осветит нам поле искусства: нет, сад, куда мы следуем за ним, принадлежит смерти. Но мы следуем за ним!.. Пошлите ему несколько слов, которые ободрили бы его!"
- Господин фон Зибелинд, - сказал Проспер, - просит вашу светлость прочесть эту записку; он говорит, что это важно.
Зибелинд писал:
"Я должен сообщить вам тяжелую весть, моя совесть требует этого. Я не имею права щадить вас. Я не хочу отнять у вас оправдания страдания и красоты полного поражения.
Он погиб в Генуе, в доме разврата. Он спускался по темной лестнице; с балок над ней на плечи ему упал маленький, горбатый человек; он уселся на него верхом, опрокинул его, душил его за горло и нанес ему несколько ударов ножом. Утром его нашли ограбленным и полумертвым где-то в канаве".
Она велела подать себе бумагу и перо и написала, опираясь на руку Проспера:
"Вот видишь, мы встречаемся в смерти. Я знаю, я буду стоять перед тобой в последний момент, так же, как и мой последний взор будет устремлен на тебя. Вот каков следующий раз, в который ты верил, - и мы будем счастливы. Будь уверен, что я никогда не любила никого, кроме тебя!"
- Это пусть отнесут сейчас же на телеграф.
Егерь отдал телеграмму с другого входа лакею. Затем он поставил перед ней картину Якобуса. Она велела повернуть все выключатели. Большие пучки электрического света резко разорвали сумрак. Засверкала холодная роскошь зала. И среди этой яркой белизны герцогиня увидала внезапно раскрывшееся лицо своего последнего преображения.
Она стояла в высоком челне на туманном море; на плоской груди был бледно сверкающий панцирь, на черных волосах шлем, тускло выглядывавший из облаков, а усталая бледная рука обхватывала рукоять меча. Она была девственница, опустошенная всеми силами знойной жизни и уходившая из нее в блеске другой, неприкосновенной чистоты.
Художник изобразил больше, чем ее жизнь, и больше, чем ее смерть. Из этого белого лица, в холодном спокойствии глядевшего поверх жизни, посылали свой последний привет великие грезы столетий. Это гладкое вооружение и этот холодный меч сверкали непобедимой гордостью. И бледность смерти призывала на это лицо вторую невинность. Это было снова лицо двадцатилетней беспечной победительницы. Чего тогда не знала нетронутая - то забыла умирающая. Жизнь, которая тогда еще улыбалась за ее плечами, исчезла с поля зрения ее больших, неподвижных светлых глаз. Теперь в них, как созревшая жатва, вставала смерть. В глазах умирающей Асси проходило длинное похоронное шествие всех тех, в ком она уже жила прежде.