Страница 5 из 15
– Интересно? Всего лишь? – начал заводиться Лумумба.
– Учитель хочет сказать, что нельзя переть в чужой монастырь со своим самоваром, – опередил я лавину упреков, сравнимую с падением Пизанской башни. – Здесь свои законы, и не зная их, мы можем наломать дров и разозлить всех местных. А мертвецы не любят, когда их злят.
Никаких благ цивилизации в виде белых штанов и осликов на пристани Нила не обнаружилось. Да и от самой пристани остались лишь гнилые мостки. Вокруг, в липкой и вонючей грязи, нежились крокодилы. Сначала я принял их за бревна, но когда попробовал наступить на одного и он открыл пасть… В общем, башмак удалось спасти только чудом.
– Сик транзит глориа мунди, – печально заметил Лумумба. – Пристань Гизы всегда была довольно оживленным местечком. Отсюда начиналась куча маршрутов по Долине Мертвых. Она всегда кишела охотниками за сокровищами, гробокопателями и прочим сбродом, как амбар – крысами. Каждый день из Каира прибывали сотни лодок. Но нет больше верблюдов, разбойников в малиновых фесках, с черными, свисающими на грудь усами и кривыми ятаганами; нет европейцев в пробковых шлемах, с револьверами и фотоаппаратами, нет торговцев поддельными редкостями, ловких мальчишек, готовых своровать даже седло из-под погонщика ослов… Никого нет. Остался только песок.
– И мумии, – добавила Машка.
– Дались тебе эти мумии, – потерял терпение наставник. – Ни одной ведь еще не видели…
– Увидим, – мрачно пообещала напарница. – И тогда живые позавидуют мертвым.
Я привык ходить пешком. В Москве, например, использовать магию в бытовых целях запрещено, а иметь автомобиль, или хотя бы собственный велосипед, могли единицы. Даже товарищ Седой ходил пешком. Когда не ездил на правительственной "Чайке", конечно.
Но: несколько километров по каменным мостовым, под сереньким, сеющим дождик Московским небом, и столько же по раскаленной белой пустыне, под раскаленным белым небом, с которого безжалостно палит раскаленное белое солнце, а в морду, как бы ты не повернулся, дует раскаленный ветер… Это, как говаривал отец Дуршлаг, две большие разницы, дети мои.
***
В узкие улочки Каира мы вползали на закате. Еле живые, с болячками на губах и тоннами песка в желудках. Я сгорел до тла – а еще говорят, жар костей не ломит. Машке тоже досталось: нос облупился, из щек впору свекольный суп варить, а веснушек столько, что их можно использовать вместо карты звездного неба. Она еле волочила ноги – оба ножа и связку гранат напарница бросила еще в самом начале пути, на берегу Нила.
Рукояти пистолетов непримиримо торчали из-за ремня. Машенька заявила, что скорее съест крокодила, вместе с зубами и шкурой, чем расстанется с прощальными подарками Олега и Сигурда…
Кудри наставника тоже запылились, в уголках глаз прорезались тонкие лучики морщин, на висках залегли синеватые тени.
– Вот я интересуюсь, – язык двигался с трудом, скорее напоминая старую губку для мытья посуды, нежели орган общения. – Вы говорили, Каир – столица Египта, деловой центр. Но я не вижу здесь никакого центра. Везде – сплошные окраины.
– Скорее, это козий выгул, чем столица, – прохрипела Машка, кивая на стадо тощих парнокопытных, обросших клочкастой, в репьях, шерстью.
Козы мирно щипали пыльный чертополох на обочине грунтовки. Судя по высоте бурьяна, проросшего между колеями, она уже и забыла, как выглядят автомобили.
– И что дальше? – устало спросил я, плюхаясь на обочину неподалеку от коз.
Лумумба оглядел пейзаж. Город был печальным, желтым и пыльным, как построенный из древних обувных коробок крысиный лабиринт. Узкие улочки, слепые провалы окон… В дымке над плоскими крышами плыл тонкий, как игла, минарет.
– Туда! – сказал бвана, указывая на минарет, как Александр Македонский на Индию.
– С какого перепуга? – вяло отреагировала Машка.
– Эх вы, горе-путешественники, – наставник вздернул нас на ноги, как щенят. – Это – Каирский археомагический музей. Башня на месте, а значит, внутри кто-то есть.
Музей встретил нас распахнутыми настежь дверьми, сумрачными залами и гулким эхом. То было циклопическое сооружение. Огромные колонны портика могли заменить собой титанов, поддерживающих Небесный свод.
По ступеням мог запросто маршировать кавалерийский полк при полном параде и с лошадьми в придачу. А уж внутри… Чем-то интерьер музея напоминал недоброй памяти пирамиду Хеопса – тот же кровожадный стиль настенной росписи, тусклый, скудно отмеренный сквозь узкие бойницы свет и запах запылившихся веков.
Проходя в высокие двери, мы казались муравьями, рискнувшими пробраться в человеческое жилище.
Зато внутри было сумрачно и прохладно. После раскаленной печи мы будто попали в отлично работающий электрический холодильник. Из глубин центрального зала веяло прямо таки пронизывающе.
Сделав несколько робких шагов, мы остановились, придавленные мрачным наследием древних веков. Вдоль стен, на гранитных постаментах, высились золоченые саркофаги, на крышках которых Время навеки запечатлело лица древних фараонов. Глаза их выражали смертельную скуку, а царственные губы сжимались так, словно августейшие особы сплошь страдали запором.
Где-то наверху раздались шаги. С колонны, украшенной стилизованными лотосами, сорвалась стайка нетопырей.
По центральной, освещенной дымными факелами лестнице спустился господин в малиновой феске, белоснежной рубашке с широкими рукавами и длинным, до колен, подолом. Поверх рубахи на нем была бархатная зеленая жилетка. Горбатый нос, тонкая бородка и жесткий, оценивающий взгляд придавали незнакомцу вид торговца рабами.
– Созидающий башню жаждет напиться молока от сосцов пятнистой коровы, – сообщил он.
– Разрушающий башню плюёт в колодец собственного безумия, – откликнулся наставник.
– Ветхие дети играют на пустошах моего разума, – посвятил нас в интимные подробности своего внутреннего мира горбоносый.
– Пантера, откусившая мою голову, скоро проснется и захочет пить, – не остался в долгу бвана.
Увидев незнакомца, Лумумба повёл себя очень странно. Не знаю, как объяснить… Он одновременно и напрягся, и расслабился. Знаком приказав нам оставаться на месте, учитель пошел навстречу горбоносому.
Сойдясь посередине обширного зала, каждый принял стойку "Пачад" и уставился в глаза противнику. Я на всякий случай задвинул Машку себе за спину.
К счастью, после нескольких томительных минут взаимного устрашения, предписанных протоколом встреч высшего уровня, магистры расступились.
Горбоносый, совершенно не стесняясь, снял феску и принялся вытирать ярким полосатым платком лоб. Бвана ограничился тем, что расстегнул верхнюю пуговку на сорочке.
– А вы меня не разочаровали, коллега, – наконец нарушил молчание горбоносый. – Именно таким я вас и представлял.
– Имею счастье испытывать те же чувства, – церемонно ответил наставник. – Рад с вами познакомиться, достопочтенный Роман-заде.
– Взаимно, майор М'бвеле.
– Предпочитаю, чтобы меня звали Лумумбой, – чуть поморщился наставник. – Если вас не затруднит.
– Отчего-ж, если вам так удобнее…
По опыту, эти харцуцуйские церемонии могли тянуться до морковкиного заговенья, а пить хотелось неописуемо. Да и душ принять не помешает.
Я кашлянул. Звук взорвался под сводами зала, будто слон, страдающий избытком газов. Даже Машка подскочила.
Ко мне обратились строгие взоры.
– Разрешите представить: мои ученики, – объявил Лумумба после некоторой заминки. – Мы тут попали в э… затруднение.
– Да, к сожалению, у нас тут э… неспокойно, – наклонил голову Роман-заде. – Местные реалии, знаете ли.