Страница 2 из 10
– Что, Ерёмка, нашёл Край Земли? И каков он? Ровный аль с загогулинками?
– Езжайте, езжайте, – сердито отвечает Ерёма. –Дорофею токмо не сказывайте, что меня видели. Ажно проболтаетесь то и вам, и мне не поздоровиться.
– Ото ж, – понимающе кивали мужики и ехали дальше, уже гонца не задевая.
Сидел, сидел Ерёма, да как рассердится, ударил оземь шапкой:
– Что ж это я, как камень придорожный развалился тут! Что мне тот Край Земли! Ежели его никто до меня не видел, то буду первый. За сие почет и уважение. Может, Дорофей мне шапку боярскую пожалует, а может и того пуще! Отвалит мешок серебра и золота, каменьев драгоценных! Стану я богат! Построю дом, заведу Гипотенузу. Буду целыми днями в стоге сена валяться, на небо любоваться. А маманя моя по двору в сафьяновых сапожках и атласном сарафане ходить, да Гипотенузу на лужку пасти. Авось и бычка с коровкой прикупим. Тогда мамане бархатный сарафан сошьем. Чего жадничать? Ежели уж богат, то и жить надо на широкую ногу! Ежели не найду я тот Край Земли, то и к Дорофею нужды нет возвращаться. Подумают, сгинул-пропал гонец Еремей в дальних краях. Погорюют и забудут. Может статься, кроме мамани никто и не помянет меня.
Так Ерёме себя жалко стало, что заплакал.
– Ежели б я знал, что ты такой, Ерёмка, страшливый то ни в жизнь с тобой не пошёл бы!
– Кто это говорит? – удивился гонец, слёзы враз высохли.
Огляделся, а вокруг никого.
– Да я это. Фадиез! Тьфу ты, на такое имечко! Угораздило же царя-батюшку музыкой увлечься. Хорошо, хоть бемолю не назвал, а то с него сталось бы!
Ерёма от удивления только глазами хлопал. Фадиез продолжал:
– Ты, Ерёма, меня больше так не называй. Зови меня просто Дормидонт Любомирович.
Ерёма помолчал, помолчал, да как рассердится:
– Говори, да не заговаривайся! Дормидонт он! Язык с таким имечком сломаешь! Не буду я тебя так звать!
– На Фадиеза я откликаться не буду, – нахмурился пёс.
– Шариком будешь, – сердито буркнул Ерёма.
– Ага, ты меня ещё Параллелепипедом назови! Совсем эта наука вас с Дорофеем ума лишила.
– Шариками всех собак называют.
–Взять тебя, к примеру, Ерёмка, сам рыжий и нос у тебя в конопушках, а поди никто тебя не называет медным чугунком, – проворчал пёс.
– Степаном буду кликать, – ответил Ерёма.
– Тогда уж Степаном Ивановичем, – лукаво взглянул на хозяина Фадиез.
– Не заслужил пока Ивановичем быть! Молодой больно!
– Да и ладно! – обрадовался пёс. – Всяко лучше, а то надо мной даже Гипотенуза насмешничала.
– Чего ты вдруг заговорил человеческим голосом, а раньше молчал? – недоверчиво глядя на пса, спросил гонец.
– Ага, заговори во дворце. Дорофей мне житья бы не дал. Нагнал бы докторов, знахарей, да колдунов. Все потроха наружу вытряхнули бы и прощупали, отчего мы такие умные. А мы с Гипотенузой уже давно и по-аглицки, и по-французски, да кой-чего по-латыни освоили, – с гордостью сказал Степан. – Право дело, свезло тебе, Ерёма, со мной, ох, свезло! И умен я, и смекалист, и ловок …
– И блохаст ты безмерно, – обиженно буркнул Ерёма. – Разважничался, понимаешь, по-французски они с козой мерсикают.
– Да блох-то у меня всего парочка. Для компании, чтобы было с кем за жизнь потолковать.
– Я и гляжу, что лясы точить ты горазд. А Дорофей отправил меня для дела наиважнейшей важности. Время токмо теряю с тобой! – пробурчал гонец. – Смеркается, да и моросит начинается, пора в путь-дорогу отправляться.
– В какую же сторону пойдем? – деловито спросил пёс, почесывая за ухом.
– Вот, Стёпа, – назидательно произнёс Ерёма и даже пальцем перед собачьим носом помахал для внушительности. – Не латынь и не аглицкий языки тебе не помогают. Главное в нашем деле – смекалка. Мы что с тобой ищем? Край Земли. А где же он лежит? Там где солнце закатывается. Раз оно за лес закатывается, туда нам и дорога. Ежели что, там и заночуем, – ответил Ерёма и, подхватив свою котомку, решительно пошёл вперёд.
– Ох, хозяин, пустое дело ты задумал, – вздохнул Степан, семеня за хозяином. – Лес-то непростой, а зачарованный.
– Ты уж, Стёпушка, лучше лапами быстрее шевели, а не бабкины сказки пересказывай.
– Не слыхал что ль? Феофан-охотник наказывал мужикам, чтобы и не думали в лес соваться. Нечисть там куролесит, с пути-дорожки сбивает, на человека беду насылает.
– Это в голове твоей лопоухой беда куролесит. Нашёл, кого слушать – охотника! Да в прошлом годе он рассказывал, что подстрелил горлицу. Она оземь ударилась, в медведя превратилась. Токмо он того медведя на рогатину посадить хотел, как в жабу косолапый оборотился прямехонько в речку поскакал. Там, мол, он жабу эту бородавчатую уж шапкой накрыл, как она извернулась, в речку сиганула. В речке в русалку преобразилась и чуть на дно его не утащила. Вернулся Феофан ко двору дорофеевому мокрый грязный и без добычи. Царь за такое вранье Феофана на кол хотел посадил, шибко осерчали Его Величество. Но видать охотник наш везунчик. Тока царь наш батюшка возжелал дать приказание кол для Феофана тесать, как поднесли ему гуся запеченного, расстегайчики, да кисель клюквенный, и не до Феофана царю стало. Опосля трапезы почивать они отправились. Засим науками своими занялись. Вот потому Феофан на колу до сих пор не сидит, а байки свои рассказывает.
– Так почто ему такие небылицы сочинять?
– Эх ты, мерсикалка французская, простых вещёй не понимаешь! Феофан, небось, нарочно байки рассказывает, чтобы в лес никто не хаживал, птицу и зверя ему не спугивал. А ты уж и поверил, – и Ерёма зашагал ещё быстрее.
Степану ничего не оставалось, как присоединиться к хозяину.
Глава IV
Тучи тяжело ползли по чернеющему небу, накрывая собою Зачарованный лес и дорогу, по которой брели путники. Лес мрачно темнел, всё более походя на громадное чудище, заглатывающее уходящее в ночь солнце. Усиливающийся ветер наполнял воздух вязкой сыростью. Ерёма обеспокоенно поглядывал по сторонам. Вековые дубы натужно скрипели, сопротивляясь непогоде. Дорожная пыль крутилась, поднимаясь всё выше и выше, запорашивая глаза путникам.
– Угораздило же Дорофея Край Земли искать! – ворчал Ерёма. – Тут и ноги стопчешь, и промокнешь, а то ещё и лихоманка скрутит.
– Почто ж ты гонцом при дворе служишь, ежели невмоготу? – отфыркиваясь от пыли, спросил Степан.
– Да разве я малахольный какой, чтоб на печи запросто так сидеть? – осерчал Ерёмка. – Очень даже вмоготу мне служба государева. Особливо, когда Дорофей за добрую весть мешок отрубей пожалует или даже кафтан со своего плеча. Пусть и с заплатами, но зато царский! Однако ж не люблю я, понимаешь, когда склизко, да лапти промокают. Глянь-ка, что у нас над головой делается. Успеть бы добежать.
Степан задрал голову. В то же мгновение тучи болезненно вздрогнули. Молния огненным ножом разрезала небо. От яркой вспышки, осветившей на версту округу, замерли деревья и кусты. Даже старый дуб, сопротивлявшийся непогоде, не смел шелохнуться, уронив обломанные ветви. В следующий миг грохот грома погрузил во мрак всё живое. Потоки воды обрушились на землю. Ерёма, не разбирая дороги, со всех ног припустил к лесу. Степан едва поспевал за ним. Гонец споткнулся о корень, торчавший из земли, с ноги слетел лапоть, и Ерёмка растянулся в полный рост, пребольно ударившись носом.
– Одни убытки от государевой службы! Где теперича в темноте искать лапоть, а он как-никак скороход. Какой же я гонец без скороходов? Насмешка одна! – и он в сердцах пнул дуб. – Чтоб тебя разорвало!
Мрачный купол неба вздрогнул, выбросив из недр своих молнию. Ёе горящее жало впилось в старое дерево, расколов его. Из раскуроченного ствола вырвался жадный язык пламени, охвативший яростным огнем свою жертву. Кора в мгновение обуглилась. Мощные ветви изогнулись, разбросав снопы искр, которые взметнувшись к грозовому небу приобрели ядовито-зелёный цвет.
– Свят, свят, свят, – запричитал гонец, дрожа то ли от страха, то ли от холодного зло хлеставшего ливня. – С такой службой помрёшь ни за грош, да ещё и босым. Стёпка, ты куда подевался? Бросил, значит, друга-товарища, в смертельной опасности?