Страница 4 из 10
Кстати, его последователь, автор знаменитой монографии «Якуты» политссыльный В.Серошевский, имевший больше времени для наблюдений, писал: «Я заметил, что, хотя всем подобным фокусам удивляются и охотно на них смотрят, тем не менее от шамана, «настоящего шамана», требуют иных качеств. В Колымском округе я встречался с молодым еще, но ловким шаманом, проделывавшим большинство упомянутых фокусов: он глотал палку, ел горящие уголья и стекло, выплевывал изо рта монету, исчезавшую из его рук на глазах зрителей и т.п. – и все-таки его не считали первоклассным шаманом, между тем как старуха-шаманка, не умевшая делать ничего подобного, пользовалась, видимо, большим почетом и славой. Хороший шаман должен обладать многими необыкновенными свойствами, но главное – умением производить на окружающих более или менее сильное впечатление. Он не кичлив, много о себе не рассказывает, не жаден, не требователен; в обращении с обыкновенными людьми у него не заметно ни особенного высокомерия, ни гордости, а скорее проглядывает сознательное чувство внутренней силы, перед которой невольно преклоняются окружающие и которая рождает к нему доверие и повиновение. «Тот не солжет, тот или откажется, или поможет!» – говорят про такого».
«Мичман флота» Ф.Матюшкин, один из ближайших друзей-лицеистов А.Пушкина, судя по стилю писем-отчетов из Якутии, не был ханжей и академической занудой, да к тому же еще отличался и смелостью. Увидев однажды зимней ночью огонек в глухой далекой тайге, он тут же повернул к нему, несмотря на резкий протест проводника. Последний опасливо утверждал, что в этой юрте живут черти. Вообще-то проводник действительно был недалек от истины – перед ними оказался специальный шаманский чум, где как раз разворачивалось очередное действо. Выскочившие навстречу незваным гостям тунгусы, увидев «русского тойона (господина)», принялись умолять его не мешать шаманить. Матюшкин успокоил их.
«Я не протопоп, – сказал я засмеясь,– и я тоже буду спрашивать вашего шамана о будущей моей участи». Мои слова тотчас же были переведены, и доверие, радость возвратились на все лица. Я вошел в юрту. Несколько женщин сидело вокруг огня, а шаман ходил взад и вперед по разложенным на полу шкурам баранов. Длинные черные волосы почти совсем закрывали лицо его, кровью налившееся, зверообразные глаза сверкали из-под густых нависших бровей. Странная его одежда, обвешенная ремнями с железными, медными и серебряными оконечностями, бубны в правой руке и лук в левой – все, все давало ему какой-то страшный вид (и он довольно был похож на черта московского театра). Упершись головою на лук, он начал кружиться в молчании около одной точки, стал водить руками над головою и делать движения, подобные тем, какие делают наши магнетизеры. После этого вдруг ударил в бубны и стал скакать с чрезвычайным проворством, корпус его изгибался, как змея, голова его обращалась около шеи, как колесо с таким невероятными проворством, что и теперь не могу довольно надивиться. Наконец упал без чувств на землю. Его подняли, все лицо его было в крови, он обтирал оное, и кровь все вновь выступала из-под кожи (какое ужасное напряжение!). Наконец, он совсем встал и уперся на лук – каждый его спрашивал. Ко мне шаман был очень милостив. Если верить словам его, все, все будет успешно и я все время буду здоров и через 3 года в Царском Селе!
«Какую я люблю девушку?» – спросил я у него. «У твоей девушки глаза, как лазурь неба, а волос, как слабый свет луны (светло-русые)» – «Сколько ей лет?» – «Добра ли?» – «Умна ли?» – etc…, etc… «Любит ли и помнит ли меня?» – «Если бы она сама о сем меня спрашивала, я бы ей отвечал».– «Чорт тебя возьми!» – сказал я ему с сердцем. «Я уже и так достояние ада», – сказал он очень хладнокровно. «А я?» – «На тебя они не смеют смотреть, твоя душа не принадлежит им». – «И за это благодарю». Потом его начали спрашивать другие, и когда все вопросы были кончены, он стал выпускать из себя чертей, делая разные кривляния, и дорогие гости его, которых он созывал около 4 часов, вышли из него в 15 минут. Я не суеверен, но если чудеса, которые рассказывают о месмеровом магнетизме не ложь, то…то… Но теперь ведь грех в Петербурге говорить о шаманах».
В конце письма Матюшкин сообщает, что «мелкие обстоятельства, которые со мной случились по приезде моем в Средне– и Нижне-Колымск,– сколько и не были невероятны, но все с удивительною точностию были предсказаны шаманом».
Что же касается обстоятельств крупных, то процитированное письмо было отправлено Матюшкиным из Нижнеколымска в конце 1820 года, в самом начале работ экспедиции под руководством Ф.Врангеля. Впереди «мичмана флота» ждали четыре труднейших и опасных похода через всю Якутию в ее заполярную и арктическую зону, и все они завершились успешно, с хорошими результатами. Он вернулся в Петербург ровно через три года в полном здравии и на крыльях славы, быстро пошел в рост, дослужился до адмирала, стал сенатором и пережил своего ровесника Пушкина на 35 лет. Думается, Матюшкин не раз потом вспоминал предсказания тунгусского шамана и не преподносил их как «фиглярство».
Известно, что, возвращаясь из своих северных поездок в столицу, Матюшкин всякий раз старался встретиться с Пушкиным, с не меньшей радостью стремился к нему и поэт, подолгу расспрашивающий друга-путешественника о далекой таинственной Сибири. Возможно, во время одной из таких бесед Пушкин и «заразился» идеей написать роман о урожденном в Якутске землепроходце Владимире Атласове, которого сам поэт окрестил «камчатским Ермаком». Пушкин успел собрать имевшуюся литературу о Якутии, вступил в переписку с несколькими ее исследователями, но преждевременная и неожиданная смерть не позволила ему осуществить замысел. Думается, что Матюшкин просто не мог не рассказать Александру Сергеевичу о случае с шаманом, обо всех своих последующих встречах с «якутскими волшебниками», об их ритуалах, обрядах и воззрениях. На подобную мысль автора этих строк натолкнули живущие в памяти строфы из знаменитого пушкинского стихотворения «Пророк», написанного в 1826 году. По мнению пушкинистов, создавая его, поэт оттолкнулся от шестой главы библейской книги пророка Исайи, но потом «ушел в сторону», и, по сути, в нем описывается действо, очень похожее на обращение неофита в шаманы. Об этом мы далее еще поговорим подробнее, а пока запомним возникшую ассоциацию. Любопытно, но, уже дописывая эту главу, я вдруг обнаружил в статье известного православного священнослужителя и богослова протоиерея Александра Меня «Доисторические мистики», что и он, рассматривая посвящение шамана, «невольно вспомнил библейского пророка, воспетого Пушкиным, который пережил такое же перевоплощение». А может, толчком послужил не только библейский, но и языческий пророк, так эмоционально и живописно обрисованный только что приехавшим из Якутии Матюшкиным?
Возвращаясь к последнему и его диалогу с шаманом-ясновидцем, отметим, что особенно интересной в их разговоре оказалась одна деталь, поразившая тогда и самого путешественника, – шаман назвал девушку мичмана голубоглазой, хотя в далекой глухой тайге (2000 верст от Якутска) ни он сам, ни кто-либо из его соплеменников прежде никогда не встречали голубоглазых людей. Матюшкину даже пришлось подтвердить любопытствующим тунгускам, что такие «нечеловеческие» глаза и вправду встречаются у русских. Выходит, шаман действительно увидел девушку. А что касается оставленного без ответа вопроса о том, любит ли и ждет далекая зазнобушка Матюшкина, то «волшебник», может быть, просто не стал расстраивать «доброго господина». На такие мысли наводит факт: вернувшись в Петербург и написав отчет, Матюшкин тут же ушел на целых два года в кругосветное плаванье.
Итак, если некоторые заезжие путешественники и исследователи еще могли себе позволить несколько высокомерный и ироничный взгляд на шаманизм, то у местного населения, в том числе и у потомков русских землепроходцев, появившихся в «якольской землице» в XVII веке, было свое отношение к древней религии. Шаманам верили, их уважали и боялись – и при жизни, и после смерти. Надо сказать, что к моменту появления россиян шаманы в Якутии уже не просто существовали, а даже представляли отдельную социальную прослойку. На это указывают списки сбора ясака – «подоходного налога» допетровских времен, где наряду с «князцами», «холопами» и «улусными мужиками» значатся отдельной строкой «оюны». Уже в год закладки первого города-острога на Лене (1632) его основатель Петр Бекетов получил 20 соболей с «Инена оюна». Причем, судя по разбросу величины ясака, шаманы были и совершенно бедными, и состоятельными, как князцы. Может, это зависело от силы и известности ойуна. В ясачной книге Якутии от 1649 года, где записано 1497 плательщиков, значатся имена 43 шаманов, как правило, по одному–два на волость.