Страница 6 из 9
Именно эта насмешливая и даже, как он без особых на то оснований вообразил, пренебрежительная улыбка, появившаяся на лице, в которое он был уже почти влюблён, и решила исход дела. Она обожгла его, как раскалённое железо. Он мог вынести от девушки, тем более той, которая нравилась ему, всё что угодно, кроме насмешки и пренебрежения.
Кровь в нём вскипела, в горле словно что-то булькнуло, и он, преодолевая чуть заметную дрожь в голосе, наконец заговорил. И, как это часто бывало с ним, едва начав, уже не мог остановиться. Его точно прорвало. Нужные слова, перед тем как будто попрятавшиеся куда-то, теперь приходили на язык сами собой, без всякого усилия с его стороны. Он буквально сыпал ими, болтал без умолку, трещал не останавливаясь, не особенно задумываясь над тем, что он говорит, по опыту зная, что в подобных случаях это не так уж и важно.
И это сработало: она слушала его. Поначалу довольно безразлично, с прохладным, немного рассеянным видом, сохраняя на лице сдержанно-выжидательную улыбку. Но затем, по мере того как он говорил, всё более внимательно, заинтересованно. Улыбка не исчезла с её губ, но стала более мягкой, дружелюбной, словно ободряющей; глаза задерживались на нём со всё большим вниманием и, как хотелось ему думать, симпатией; она кивала, когда он произносил то, с чем, вероятно, она была согласна, и пару раз усмехнулась его более-менее остроумным шуткам.
Всё это – её внимание, её улыбка, её устремлённые на него большие сияющие глаза – ободряло, заводило, возбуждало его. Так неожиданно скоро оказавшись наедине, в довольно интимной обстановке, с той, чья красота и очарование поразили его как громом, мгновенно выведя из равновесия и лишив покоя, он, после небольшой досадной заминки, почувствовал необычайное вдохновение, прилив сил, готовность на всё, лишь ненадолго покинувшие его под влиянием первоначального шока от встречи с неизвестной красавицей. Вновь обретя свойственные ему уверенность в себе, настойчивость и дерзость, помноженные на природное обаяние и неплохие внешние данные, он приступил к ней вплотную, заглянул прямо в её огромные, глубокие как море глаза, в которых он тонул всё безнадёжнее, и, повысив голос, заговорил с ещё большим пылом и красноречием…
А через пару часов, после окончания вечеринки, он проводил её домой – в первый, но далеко не в последний раз. И теперь говорил уже не только он, но и она, рассказывая о себе, своих интересах и увлечениях, друзьях и подругах. А он с наслаждением слушал её неторопливый, приглушённый, всё сильнее околдовывавший его голос.
И затем, когда он уже в одиночестве шёл по пустой ночной улице, думая о своей новой знакомой, то и дело с удовольствием повторяя на разные лады её имя и с приятным волнением представляя себе их следующее свидание, о котором они договорились при прощании, ему казалось, что он не идёт, а летит, что за плечами у него выросли крылья, что в нём заключена невероятная, сверхъестественная мощь и нет практически ничего, что было бы ему сейчас не по силам. И всё время видел перед собой её лицо – то улыбающееся, то чуть задумчивое, то весёлое, то как будто немного грустное – и устремлённые на него внимательные, выразительные, таящие в себе что-то глаза…
Глава 4
Сверкающая красная ракета, озарив лицо Кирилла мрачным багровым отсветом, пронзительно шипя и потрескивая, пронеслась невдалеке от окна и, стремительно взмыв в небо, ослепительно вспыхнула и рассыпалась там снопом розовато-оранжевых искр, от которых через мгновение не осталось и следа. Её короткий, но яркий и шумный полёт сопровождался громкими восторженными воплями, доносившимися из расстилавшейся у подножия дома тьмы.
Звук и сияние взлетающей ракеты и последовавшие за этим крики прервали плавное течение Кирилловых мыслей и вернули его к действительности, весёлой и праздничной для других, скучной и унылой для него. Он равнодушно посмотрел на потухавшие в вышине осколки разорвавшейся петарды, потом бросил рассеянный взгляд на пустынную, укрытую густым белоснежным пологом улицу и, испустив протяжный вздох, медленно побрёл в гостиную. Там после недолгого колебания он снова улёгся на диван и пустым, остановившимся взором уставился в потолок, невольно слушая по-прежнему не утихавшие звуки соседского праздника.
Но спустя какое-то время и эти звуки, и то, что было перед его глазами, стало понемногу бледнеть, заволакиваться дымкой и как будто отдаляться. Веки его постепенно смежились, отяжелевшая голова глубже погрузилась в подушку, по телу разлилась ленивая расслабляющая истома. А мысли опять унеслись в прошлое, правда, на этот раз совсем недалёкое, двухнедельной давности. Но ему почему-то казалось, что то, о чём он вспоминал, было очень давно, что с тех пор прошла целая вечность. Для него, во всяком случае, это было именно так, потому что это были первые за истекшие полтора года две недели без неё…
Это, наверное, могло показаться кому-нибудь странным и не совсем обычным, но действительно всё это время, со дня знакомства и до недавнего разрыва, они почти не расставались, старались как можно чаще и дольше быть вместе, в буквальном смысле не могли один без другого жить. Словно какая-то могущественная неодолимая сила, противиться которой немыслимо и бесполезно, после первой же встречи бросила их в объятия друг друга, связала крепкими, нерасторжимыми узами, сплела их тела и души в единое целое.
Они жили в разных частях города, учились в разных вузах, но виделись, за редкими исключениями, ежедневно и свободное время проводили только вместе. Видеть один одного, быть рядом, постоянно чувствовать присутствие, близость друг друга стало для них настоятельной жизненной необходимостью. Кирилл, – чего никогда не бывало ранее, при прежних его подругах, – порой забывал даже о своих друзьях, так много значивших для него до этого, и всё реже и неохотнее, точно по необходимости, посещал их совместные мероприятия, разного рода гулянки и мальчишники, главным участником и завсегдатаем которых бывал раньше.
Но то было раньше, до встречи с ней. После этого всё стало совершенно иначе. Не сразу, не вдруг. Постепенно, почти незаметно для него. Но наступил наконец такой момент, когда он ясно понял и осознал, насколько он изменился под влиянием этой спокойной, уравновешенной, рассудительной, уверенной в себе девушки с тонкой, едва уловимой улыбкой на губах и глубоким, казалось, проникавшим в самое его сердце взглядом больших лучезарных глаз. Понял, что он совсем не тот, что прежде, не такой, каким был до знакомства с ней, и, очевидно, никогда уже таким не будет. Его жизнь будто разделилась на две части: до и после того, как он увидел, узнал и полюбил её, и он теперь с трудом представлял себе, как мог жить без неё раньше, не видя её каждый день, не чувствуя её рядом, даже не подозревая о самом её существовании.
И в который раз ему приходило на ум, что если бы он преждевременно, до её появления, ушёл с той памятной, так круто изменившей его жизнь вечеринки, или если бы она по какой-либо причине не пришла туда в тот вечер, они, вполне возможно, никогда бы не встретились. И так и не узнали бы друг друга, прошли бы мимо один одного. И ничего в их жизни не поменялось бы, всё осталось бы по-прежнему…
Но всякий раз он прогонял эту глупую, вздорную мысль и даже внутренне усмехался тому, что она могла прийти ему в голову. Конечно же, это было невозможно! Они не могли не встретиться. Не могли не узнать и не полюбить друг друга с первого же взгляда. Так было им суждено, написано на роду. Сама судьба, как ему представлялось, вела их навстречу один одному какими-то заповедными, неведомыми им путями, и их встреча была совершенно закономерна, неизбежна, предрешена.
Ему было с ней так хорошо, легко, уютно, как не было ни с одной из девушек, с которыми он был близок прежде. Может быть, потому, что он стал немного старше, взрослее, серьёзнее, и чувства его сделались острее и глубже, и от любви он ожидал теперь уже не то, или, вернее, не только то, что ждал от неё раньше. Наверное, и поэтому, однако прежде всего потому, – он был убеждён в этом и, скорее всего, не ошибался, – что девушка на этот раз была особенная, заметно отличавшаяся от прежних его подруг. Чем именно она отличалась от них, в чём была её особенность и неповторимость, – и была ли вообще или существовала лишь в его возбуждённом, ослеплённом страстью воображении, – он не мог бы толково и связно объяснить, да и не пытался делать это. Для него это была просто очевидная, неоспоримая истина, данность, почти догма, не требующая доказательств и подтверждений, исключающая малейшие сомнения и колебания.