Пирамида

– Вы одиноки, Джон? – вдруг спросила Элиза совсем невпопад моим веселеньким мыслям.

– Нет! – резво ответил я. (Через год я понял, насколько врал самому себе.)

Вдоль улицы подул ветер и о лобовое стекло зашелестел песочек. Элиза насмешливо глянула в мою сторону:

– Пыль в глаза? – то ли спросила, то ли заключила она. Но я уже понял, что все ее слова нужно было относить на мой счет. Явления природы ее не беспокоили. Во всяком случае ветер беспрепятственно забавлялся полями ее шляпы, а она даже не поднимала руки, чтобы придержать их.

В мои сорок с небольшим лет пускать пыль в глаза уже перестало быть хобби, которому посвящаешь досуг или специально выкраиваешь время. Для меня это стало привычкой, к тому же, помогающей в работе. Я пожал плечами и положил левую руку на руль.

– Едем?

Она не ответила, но наконец-то сняла свою шляпу и положила ее на колени. Когда она опускала голову вниз, длинные волосы полностью скрывали щеки, и пришлось бы вытянуть шею, чтобы заглянуть в лицо за этой натуральной чадрой.

– В Бостон – сказала она, доставая из сумочки перламутровую заколку. После этого она как бы забыла обо мне и занялась своими волосами, пряча их под шляпой. Мне ничего не оставалось делать, как отвернуться и включить зажигание.

Никогда я еще не был таким послушным. Я поехал в Бостон, прогнав вспомнившиеся на долю секунды деловые встречи этого дня. Но разве это было послушание? Можно ли сказать о бревне, увлекаемым течением, что оно "послушно" реке. У него уже нет выбора и, безусловно, нет сознания, чтобы соображать о конечной цели плаванья. Только более мощная воля, сторонняя могучая сила может вырвать его из воды и тогда хрустальные капли, падающие обратно в реку, станут слезами, пролитыми над оборванной чудесной связью.

Я не был послушен. Я делал то, что хотел и чувствовал, что постепенно приближаюсь к какой-то своей еще не понятой мечте. Следующим шагом на этом пути было положить руку на бедро Елены. Это было легко – чуть ошибиться при переключении передач. Я так и поступил – перенес ладонь немного дальше и прикоснулся к ней. Меня постигло разочарование – плотные колготки не пропускали тепла тела. Елена немного отодвинулась на сиденье и я отдернул руку, пробормотав нелепые извинения.

Довольно долго – до самого выезда из города и даже после, мы ехали молча. Однако молчание не было в тягость мне, тем более, что изредка мы обменивались улыбками, для которых, впрочем, не было никаких поводов.

– Остановимся – сказала наконец Элиза каким-то бесцветным голосом, как будто одинокая капля упала на песок, вызывая удивление не столько своим появлением, сколько тем, что одна.

Мы неслись по крайней левой полосе, и мне понадобилось несколько минут, чтобы перестроиться направо.

– Свернем.

Я свернул на ближайший съезд и медленно поехал по неширокой дороге, по бокам которой стоял густой лес в великолепном осеннем облачении. Пахло упавшими листьями и чем-то еще, что навевает тоску, доводящую до самоубийства, на длинноволосых худых наркоманов, а в здоровом теле вроде моего рождает радость от соприкосновения с величием живой природы.

– Остановимся – снова тихо, но уже с еле заметной настойчивостью повторила Элиза.

Я стал медленно тормозить, разглядывая обочину. Съехать можно было не везде. Но Элиза сама схватилась за руль и резко дернула его на себя. На скорости тридцать миль в час мы вылетели с дороги и подняв тучу песка и сосновых иголок застряли между уходящих в высь бронзовых стволов.

– Мы так убьемся – выдавил я из себя. Пришлось повертеть головой, чтобы шейные позвонки встали на место.

– Что ты сказал, Джон? – Элизы уже не было в машине. Она стояла возле нее и отряхивала плащ. Ее шляпа исчезла и шикарные золотые волосы снова свободно спадали на плечи и за спину. Перламутровая заколка, которая раньше сдерживала их, лежала на открытой крышке бардачка.

Я повторил свои опасения, но она насмешливо глянула на меня и отвернулась.

– Я не уверена в том, что погибнуть так легко – сказала она.

– Влюбиться намного легче – это уже были мои слова. Я обошел машину и обнял Элизу за плечи. Чертовски захотелось зарыться носом в ее волосах и я не смог побороть этого искушения. Странно, но сначала мне показалось, что у ее волос не было никакого запаха. Но потом я вдохнул поглубже и нашел его. Как будто легкий ветерок доносил аромат цветущего розария, не смешивая его с пряным настоем осеннего леса.

Мы провели там целый день и, честно говоря, чертовски вспотели. Дорога, к счастью, оказалась не слишком оживленной. Только дважды кто-то останавливался и интересовался нашей машиной. Приходилось подниматься с расстеленного плаща и выглядывая из-за капота, отсылать непрошеных гостей по их делам.

Потом мы не поехали в Бостон, а вернулись в Нью-Йорк. Я – влюбленный так, что горели уши. Она – слегка опьяневшая то ли от коньяка, то ли от свежего воздуха, то ли тоже от любви. Элиза закурила сигарету, входя в отель, и портье злобно посмотрел в мою сторону, ибо я шел слишком близко от нее. Надо ли говорить, что мой двухместный люкс пришелся как нельзя кстати.

Второй раз мы встретились в Чикаго. Я сидел в недорогом, насквозь сыром номере Harrison Hotel на одноименной улице и разговаривал с двумя парнями из пуэрто-риканской мафии, которые любезно – за небольшие деньги – согласились позабавить меня своими байками и добавить в мою новую статью немного крови и перца. Те, кто бывал в Чикаго, знают, что отель этот находится практически на границе белой и черной части города. Вид из окна был соответствующий – пустая парковка и кирпичная стена с огромным красным крестом, нарисованным пару-тройку десятилетий назад. Немного левее изгибались петлей фермы и рельсы сабвея. Когда зазвонил телефон, я взял трубку и отошел к окну. Но едва я услышал милый голос, как военно-приграничный пейзаж расплылся и даже как бы исчез. Я видел только удивительно синее небо над ним.

Я быстро закончил разговоры с молодыми гангстерами, распрощался с ними, посоветовав не быть столь откровенными в других местах, и выставил их за дверь. Потом сбрил трехдневную щетину и спустился вниз.

Ехать было минут сорок – немного за улицу Девон, заселенную, как я знал, эмигрантами из России. Спокойный и приличный район. Трудности могут возникнуть только в случае, если забыл купить англо-русский разговорник. Но мне было легче – необходимый дом находился напротив церкви, к которой вели указатели прямо с Девон.

Я припарковался между старым огромным бьюиком и новой маленькой хондой, громко хлопнул дверцей и через небольшой ухоженный дворик подошел к двери под железным козырьком. Дверь была не заперта и за ней оказалась узкая деревянная лестница, которая заскрипела на все лады, будто приступающий к репетиции струнный оркестр, едва я ступил на первую ступеньку.

Тут же сверху над перилами показалось круглое старушечье личико, обрамленное пепельными волосами и имеющее тот марципановый розовый, истино американский цвет, какой приобретают в Америке все пенсионеры. Я не знаю, почему так происходит, но как только человек перестает работать, бороться каждый день за себя завтрашнего, он превращается в отражение яблочно-вишневого пирога, который каждое утро готовит вместе с популярным телеведущим.

Старушка встретила меня на верхней площадке. Была она маленького роста и совсем не говорила по-английски. Вместо этого она приветливо и безостановочно улыбалась и кивала головой, приглашая последовательно совершать ряд действий, похожих на некий обряд – я снял ботинки, надел мягкие тапки, затем был препровожден в ванную комнату и вымыл руки, и только после этого, чувствующий себя как будто после причастия, был запущен в комнату.

Элиза была здесь. Она сидела в глубоком кресле качалке, укрытая шерстяным пледом, и читала письмо, когда я вошел. Конверт лежал у нее на коленях, а лист бумаги легонько подрагивал, зажатый тонкими пальцами. Я остановился на пороге. Было жаль шагнуть дальше и разрушить установившуюся в комнате гармонию. Вся комната освещалась только одной лампой с большим матовым плафоном, стоящей на невысоком шкафчике сбоку от Элизы. Это было удобно – свет падал как раз на письмо. И кроме этого, он еще так чудесно переплетался с золотыми ее волосами, что создавалась иллюзия нимба над ее внимательным в чтении лицом.