Страница 17 из 21
Взгляд Ванды зацепился за икону в углу спальни, она решила прогуляться хотя бы в церковь – по крайней мере святые на иконах не будут смотреть на неё с укором. Ванда не считала себя рьяной эктарианкой, вроде Марции, но любила саму атмосферу внутри соборов, любила слушать музыку на службах, любила росписи и мозаики, украшавшие купол или стены храмов. Там она никогда не ощущала себя лишней, Бог никогда не отворачивался от неё, не называл предательницей. Правда, он и не отвечал на её призывы к мести. Сегодня она не будет просить о мести, решила Ванда. Она просто посидит там, помолчит и наденет что-нибудь, чтобы её не узнали.
В чёрном плаще, с серым платком на голове она походила на многих женщин, сновавших по улицам. Ванда накинула капюшон – моросил дождь, чужие взгляды ей тоже ни к чему, – и ступила на грязную мостовую. Она шла в полном одиночестве, оставив любимую кобылу и слуг дома: ей не хотелось привлекать внимание.
Миновав несколько закрытых храмов, Ванда добралась до церквушки, где отпевали отца. Это была одна из немногих работающих церквей – даже величественный кафедральный собор закрыли. На коронации Кэйрона доминиарх Теодор посмел прочесть проповедь о языческом зле и прямо в лицо новому королю заявил, что любой, кто отринет истинного Бога, будет проклят вовеки. На следующий день его нашли мёртвым, назначать нового доминиарха не стали. Указом короля кафедра упразднялась, собор закрывался, лишь в нескольких церквях продолжали совершаться службы. Кэйрон не хотел слишком уж накалять и так непростую обстановку. Храмы отныне запрещалось делить на зарианские и эктарианские. Обе веры уравнивались в правах с теми, кто исповедовал языческую веру. Указ короля запрещал всякую вражду, что не мешало верующим резать друг друга в подворотнях. Каждый день находили несколько трупов с разных сторон. Если убийц ловили, то казнили независимо от веры. Волхидская площадь преобразилась после казни Фелмана. Тихо, почти без суеты, опустевшие торговые ряды убрали, эшафот разобрали. Сканты запретили устраивать тут рынок и казни. Поговаривали, на площади восстановят святилище двенадцати богов. Такие святилища сканты собирались создать по всей стране, как сказал Кэйрон.
Небольшая церковь Св. Рагмира стояла недалеко от Волхидской площади. Ванда вошла, не снимая капюшона. Немногочисленные прихожане украдкой оглядывались по сторонам, следя за новоприбывшими. Ванда надеялась, что её не узнают. Знакомых она, по крайней мере, не видела, зато отметила: среди прихожан есть и эктариане, и зарианцы. Те и другие молча косились друг на друга, не пытаясь начать резню.
Ванда медленно, не оглядываясь, ступала по мозаичному полу центрального нефа, потом свернула направо, к своей любимой картине, написанной сто лет назад. Ванда любила эту картину – небольшую, изображавшую Миру с маленьким сыном Зарией на фоне одинокой скалы. Автор картины сумел передать чувства матери к ребёнку, а не к сыну Божьему. Ванда, которая не знала матери, именно такой и представляла её. Каждый раз, бывая в Нортхеде, она старалась прийти в эту церковь. К счастью, картину никто пока не тронул. Ванда замерла у неё, скинув капюшон.
Ванду воспитывали эктарианкой, с детства отец приучал её обращаться к одному Богу. В её мире обитали и другие боги – более приземлённые, варварские, по-своему привлекательные. Они жили в сказаниях и легендах, покровительствовали кланам и силам природы – их поминали больше по привычке, чем из веры. В вопросе погребения мёртвых, однако, старые традиции оказались прочны. Георг называл их суевериями, пережитками прошлого, горцы же свято чтили обряды и провожали покойников на тот свет в соответствии с древними обычаями. Двенадцать богов были неотъемлемой частью жизни в Серебряных горах, но, в отличие от Макса, Ванда никогда не жаждала ради их возвращения убить привычную веру. Её коробило то, как сканты и Кэйрон обращаются с храмами и священниками, но она старалась не слишком задумываться о последствиях. Будь что будет!
Ванда погрузилась в молитву – облегчение не наступало. О чём просить Бога? О смерти мужа? Об его унижении? Но Бог вряд ли услышит такую молитву, а сердить его сейчас Ванде не хотелось, тем более, всё чаще в голову лезли не слишком привычные мысли: а вдруг Кэйрон и Георг правы, и нет никаких богов? Иначе почему одни боги уходят без борьбы, уступая место другим? Почему одна вера порождает непримиримых врагов? Вообще-то, ей было всё равно – пока боги в её жизни появлялись лишь на картинах да иконах. Макс утверждал, что говорил с богами, она верила по глупости, но куда это его завело? Ванде, как никогда, хотелось сейчас узреть истинного Бога, ощутить его силу. Пусть он покарает её за преступления – ей надо знать, существует ли он или это лишь сказки.
Выйдя из церкви, Ванда с удивлением поняла, что уже вечер. Она простояла внутри полдня и не заметила этого. Она пошла ко дворцу, потом свернула на Проточную улицу, вышла на Соборную площадь, недалеко от которой стоял её дом. У кафедрального собора суетились люди. Ванда остановилась. Крики и проклятия, раздававшиеся повсюду, заставили её прислушаться.
– Святотатцы! Разрушители! Прочь отсюда! – толпа скандировала эти и другие – куда менее приличные – слова в сторону каменщиков, устанавливавших на площади какие-то конструкции. Их охраняли стражники Марика Седого. Насколько поняла Ванда, рабочие собрались рушить кафедральный собор.
Это монументальное сооружение строили более века, закончив при Айварихе. Подобных храмов немного насчитывалось и в южных странах, а уж построить такое на севере стоило огромных усилий и средств. Похоже, сканты уломали Кэйрона отдать им это место под алтарь. Ванда не любила собор – такой же холодный, гордый и красивый, как Георг, – но вид лопат, кирок и других инструментов вызвал у неё приступ раздражения: зачем разрушать всё вокруг? Сами-то они пока ничего не построили!
Она увидела, как из собора выносят мозаики и картины, складывая их под навес, защищавший от дождя. Эти работы признанных мастеров стоили баснословных денег. Кэйрон как-то пообещал продать их, если потребуется. Кажется, он не шутил насчёт продажи. Недавно он жаловался на отсутствие поступлений в казну, упомянул, что в Рургарде встали почти все рудники. Ванда знала: рудники работают, просто вожди кланов не торопятся отдавать добытое серебро и другие металлы непризнанному ими королю. Насколько она знала, четыре клана из двенадцати признали новую власть, остальные остались верны Дайрусу и Георгу, как наследнику Валера. Кэйрон по этому поводу постоянно предъявлял претензии скантам, будто они имели власть в Рургарде. Никто не имел там власти – Кэйрон этого не понимал. Её семья смогла объединить кланы, после смерти отца и мятежа Макса от видимого единства не осталось следа. Кэйрон может до посинения требовать присяги, но ему придётся сначала подчинить себе горцев, как сделали когда-то потомки Свенейва. Да и то власть короля Сканналии была скорее номинальной – горцы жили по своим законам.
Тем временем рабочие бросили вынутые мозаики посреди Соборной площади. Ванда сжала кулаки. Неужели Кэйрон не понимает, что так он проблем не решит? Она скривилась. Если этот идиот не способен заставить людей платить налоги, то картины ему не помогут.
– Госпожа сожалеет об утрате эктарианских святынь? – она обернулась на смутно знакомый голос. За спиной стоял Фил Дурошлёп, с любопытством следя за происходящим. Отряд Марика занимался, помимо охраны рабочих, охраной дорогой утвари, расшитых золотом и драгоценными камнями церковных облачений. Их складывали в повозки и под охраной отправляли в сторону дворца. Судьба усыпанных жемчугом одеяний Ванду не трогала, зато когда у мозаики с пола отбили кусок, она едва не обругала рабочих. Очевидно, Фил это заметил. Она плохо его знала: он владел известной пивной, популярность которой после прихода Кэйрона к власти среди обычных горожан упала, зато стражники и сканты посещали её исправно. На втором этаже там был отличный бордель, как говорили. Фил не получил никакой особенной должности при дворе и болтался там-сям.