Страница 13 из 15
– Противник нацизма? – майор Яхвин все больше воодушевлялся. – Коммунист?
Противник ли он нацизма? Юрген никогда не задумывался над этим. Вернее, он никогда не ставил перед собой этот вопрос в такой прямолинейной простоте. Да, он не заходился криками восторга на нацистских парадах, не вопил истошно «Хайль Гитлер!», ему претила навязчивая нацистская пропаганда и он ненавидел гестапо, отобравшее у него отца и высосавшее все жизненные силы из матери. Но он не был противником этой системы, ведь противник – этот тот, кто борется против, так он понимал это слово. А он не боролся. Он просто жил внутри этой системы, жил наособь, он – сам по себе, нацисты – сами по себе. Жил как миллионы других немцев, которым судьба определила Германию конца тридцатых – начала сороковых годов двадцатого века как место и время жизни, и которые отнюдь не сетовали ни на это место, ни на это время, а многие так и наслаждались этой жизнью, полагая, что она намного лучше, чем за двадцать лет до этого. По крайней мере, полагали до прошлой зимы.
– Нет, – ответил Юрген на первый вопрос и сразу на второй: – Не коммунист.
– Социал-демократ? – поскучнел Яхвин.
– Nein, Rowdy, Raufbold[4], – ответил Юрген.
– Bandit? – уточнил переводчик, неуверенный в значении услышанных слов.
– У нас своих бандитов хватает, – скривился майор.
Пленный потерял для него всякий интерес, он был не по его части. Но Яхвин все же задал Юргену положенные вопросы о численности батальона, подчинении, перемещениях, командирах, вооружении, настроении военнослужащих. И хотя майор был ему неприятен, Юрген не стал напускать туману, честно отвечая на все вопросы. Но результат был тот же, то есть никакой. Ведь Юрген последние недели и месяцы провел именно что как в тумане, ничего не замечая вокруг, и теперь он выплеснул этот туман на майора. Тот побарахтался в нем некоторое время и, не нарыв ничего путного, поспешил выбраться на свежий воздух.
– Чистосердечный болван, – сказал Яхвин своему помощнику, – и они мнят себя нацией господ! Чистосердечный… – раздумчиво повторил он. – А ну-ка попроси его рассказать, как он в плен попал. Не поймаем ли мы тут другую рыбку?
Юрген рассказал. С прежней искренностью. Об их атаке и о контратаке иванов, о том, как его отоварили по кумполу и как он без сознания какое-то время провалялся, как решил схорониться от пулеметного огня в противотанковом рве и свалился точнехонько на русского медведя, а тот его скрутил после яростной схватки, и «Хенде хох» помянул, и «Гитлер капут», а потом рассказал о минометном обстреле, при котором полегли все товарищи ивана, и как тот один держался, пока подкрепление не подошло.
– Все точно, – сказал Яхвин с явным неудовольствием и приказал: – В лагерь!
Сержант вскочил, высунулся из палатки, громко крикнул:
– Каримов! Абдуллаев!
Прибежали два солдата. На взгляд Юргена, они были похожи, как близнецы, во всяком случае карабины в их руках различались между собой куда больше, один был с заржавевшим затвором, ложе второго было побито, как будто им долго что-то забивали.
– Этого – к рядовым фашистам! – сержант ткнул пальцем в сторону Юргена.
Das war ein Lager
Это был лагерь. Третий лагерь в его жизни, тюрьма не в счет.
На краю леса была расчищена площадка длиной метров в пятьдесят и шириной в тридцать, из земли торчали обломанные побеги кустов, нижние ветки нескольких елей на высоту человеческого роста тоже были обломаны и свалены в кучу. Площадка по периметру была обтянута веревкой со свисающими красными флажками. Дальше простиралось огромное, как море, ровное поле с редко разбросанными островками кустов, покрытое нетронутым снежным настом. Поле жирной черной чертой прочерчивала раздолбанная дорога, по которой пришли иваны. Из дороги там и тут торчали обломки бревен, их подкладывали под колеса увязавшей в грязи техники, подумал Юрген. У дороги, на краю поля, стоял пост, три солдата о чем-то оживленно разговаривали, опираясь на уставленные в землю винтовки и изредка поглядывая на огороженную площадку. Еще один пост виднелся метрах в двадцати за дальним краем площадки. Там тоже было три солдата, им тоже было о чем поговорить.
Не было ни бараков, ни забора, ни сторожевых вышек, и тем не менее это был лагерь, потому что наличествовали все необходимые атрибуты. Была граница лагеря, самовольное пересечение которой расценивалось как побег. Была охрана, имеющая право пресекать попытку побега стрельбой на поражение. И были заключенные. Их было около шестидесяти человек. Как понял потом Юрген из обрывков разговоров, они были захвачены в плен во время утреннего боя, когда иваны неожиданно напали на идущую по шоссе колонну. Они же и расчистили эту площадку. А теперь понуро стояли, сгрудившись в центре и боясь подходить к ограждению, и вяло переговаривались, гадая о своей будущей судьбе, в который раз переливая из пустого в порожнее: расстреляют, не расстреляют. На Юргена они не обратили никакого внимания, им было не до него.
Юрген потоптался немного на площадке, постепенно приходя в себя от шока плена. Первым свидетельством этому послужил нестерпимый позыв помочиться. Юрген автоматически огляделся в поисках нужника и ничего, естественно, не углядел. Тогда он направился к ограждению на дальнем конце площадки. Беспечно болтавшие часовые сразу встрепенулись, скинули рукавицы, схватились за винтовки. Юрген жестом показал, чего он хочет. Один из часовых махнул ему рукой, дескать, давай, выходи, и тут же вскинул винтовку, задвигал согнутым указательным пальцем, как бы нажимая на курок, крикнул «паф, паф» и рассмеялся, еще шире растянув лунообразное лицо. Рассмеялся, впрочем, беззлобно, отметил про себя Юрген. И тут же одернул себя: он и выстрелит тоже беззлобно, просто следуя приказу. И также весело рассмеется, попав в цель. Если, конечно, попадет.
У Юргена не было ни малейшего желания проверять это предположение. Он просто взял и помочился, глядя в глаза часовым и норовя попасть струей за ограждение. У них в порту такой поступок сочли бы за вызов и оскорбление, с этого начинались многие драки, а эти часовые не только стерпели, но пуще рассмеялись.
Юрген побрел обратно к центру площадки, чувствуя, как ноги наливаются свинцом – еще одно реакция отходящего от шока организма, который вспоминает об обычной усталости. Он выбрал несколько пушистых еловых лап из кучи, бросил их на землю и сел, привалившись спиной к стволу дерева. Закрыл глаза, чтобы не видеть безрадостную действительность, и постарался отгородиться от нее еще больше, перенесясь воспоминаниями в прошлое. Но явившиеся картины прошлого тоже были безрадостными.
Призыв в армию был для него как гром среди ясного неба. Укрывшись за непробиваемой стеной голубого военного билета, он наверстывал упущенное за месяцы тюремного заключения. Благо, от девушек отбою не было, они тоже не хотели упускать лучшие годы жизни в ожидании вернувшихся с фронта. Да и сколько их вернется? Ведь число погибших с началом похода на Восток резко возросло. Поэтому набрасывались на отпускников, ни на миг не отпуская их из своих объятий, или на «недостойных», как Юрген. Это он для дядек из военного ведомства был не достоен, а на их девичий вкус очень даже достоен.
В один из дней конца лета 42-го Юрген с приятелем отправились с компанией девушек за город, в Гестхахт, где они отлично провели время, купаясь нагишом в Эльбе и кувыркаясь на мягкой подстилке из сосновых иголок. Вернувшись домой, он застал мать сильно расстроенной.
– Вот, почитай, – сказала она, положив перед ним номер «Фёлькишер Беобахтер», – не нравится мне это.
Речи фюрера, равно как и официальная газета национал-социалистической партии, матери никогда не нравились. Удивительным было то, что она вдруг предложила прочитать их сыну. Но Юрген, пребывая в веселом расположении духа, не насторожился и небрежно прочитал отчеркнутое место: «Каждая война ведет к негативной селекции. Позитивный отбор умирает. Но уже выбор опасного воинского пути является отбором. Смельчаки будут летчиками, пойдут в подводники. Однако теперь войска сами кидают клич: кто пойдет добровольцем? И всегда найдутся бравые ребята, которые откликнутся на него. В это время только подлые мошенники могут заботиться о своих душе и теле. Тот, кто оказался в тюрьме, получил гарантию, что с ним ничего не случится. Если подобное будет продолжаться три-четыре года, то будет нарушено равновесие нации: одни будут гибнуть, а другие сберегать свою жизнь! Сейчас тюремное заключение уже не является наказанием. И в то же время в Волховском котле солдаты лежат на голой земле, без сна, подчас без еды…»
4
Нет, хулиган, драчун (нем.)