Тьма века сего

— Наши молодцы, — пробормотал Мартин, так и не сумев скрыть зависти и нетерпения в голосе. — Но на что эти придурки надеялись, если…

Договорить он не успел, а Курт не успел понять, что вдруг случилось — просто еще один ошметок тени снова пронесся перед взором, тут же расчленившись не то на две, не то на три части, мелькнули чьи-то глаза прямо напротив — почему-то только глаза, без лица — мелькнули и исчезли, что-то мутно блеснуло, а потом ударило в плечо, едва не вывихнув сустав, и он отлетел назад, ударившись оземь спиной и затылком. Тело уже вскочило на ноги — само, не дожидаясь указаний разума, и сознание едва поспевало за ним, торопливо подсказывая то, что успело запечатлеть: трое в черном, с замотанными лицами, короткий клинок у самого лица, удар Мартина, откинутый полог шатра… и никого рядом.

Изнутри донесся вскрик, что-то покатилось и громыхнуло, и Курт бросился вперед, выхватив оба кинжала на ходу и едва не запутавшись в тяжелом пологе.

Это заняло не больше пяти мгновений, и за эти мгновения в шатре все успело встать с ног на голову. Висконти мешком лежал на полу у одной стены, опрокинутый стол — у другой, Альта скорчилась над неподвижным телом Фридриха, прикрыв его, как наседка — атакованного коршуном птенца, а Йегер теснил прочь от нее что-то черное, что просто должно было быть человеком, но стоило зацепить его взглядом — и все расплывалось, и почти исчезало, и оставался лишь неясный темный морок. И еще два таких же смазанных черных пятна мелькали призрачным маревом далеко от входа — у опрокинутой лежанки за сорванным с петель занавесом, и Мартин с Хагнером метались между ними, почти такие же неуловимые глазом.

Курт рванулся вперед, черная тень отшатнулась от Йегера, и снова у самого лица блеснуло оружие; он отпрянул, едва успев, взрезав воздух кинжалами почти наугад и ни во что не попав, бывший зондер ударил тоже — и тоже промазал, и тень, на какой-то миг ставшая человеком, тут же снова расплылась, стерлась, как смазанный угольный рисунок. Курт успел увидеть растерянность на лице Йегера, успел заметить, как одна из теней между Мартином и Хагнером пошатнулась и бесформенной кучей осела на пол, и успел уловить, как тень рядом снова возникла, но уже не напротив, а на шаг дальше, прямо у неподвижного тела Фридриха…

Альта двигалась медленно. Он мог бы поспорить, что — медленно, во много раз медленней неуловимой тени. Он мог бы разглядеть, запомнить и описать каждое ее движение — вот она распрямилась, отняв ладони от головы человека на полу, вот она обернулась, вот приподнялась на коленях, подняла одну руку, выставила перед собою ладонь, словно церемонная дама, возбранившая ухажеру приблизиться еще на шаг, вот растопырила скрюченные пальцы, будто пытаясь вцепиться ими в воздух, вот вторая рука выдернула кинжал из ножен на поясе Фридриха…

Медленно, невероятно медленно. Медленный громкий выдох вырвался из ее легких, как тихий крик. Медленно поднялась вторая рука, сжавшая оружие. Невероятно медленно.

Невероятно. Но она успела. Успела раньше, чем Йегер и Курт сделали шаг к черной тени. Раньше, чем черная тень успела сделать последний шаг к телу на полу.

Тень застыла, будто налетев на незримую стену, зашаталась и рухнула набок, как-то разом, вмиг став человеческим телом с широким кровавым разрезом поперек живота и странно, неестественно вывернутой шеей.

Альта отвернулась, бросив на пол кинжал, и склонилась над своим подопечным снова, будто эта вынужденная заминка была чем-то неважным, будто пришлось отмахнуться от комара, взявшегося зудеть над ухом, и на то, как второй черный силуэт кубарем прокатился рядом, даже не обернулась. Вдогонку темному клубку метнулся Хагнер, на ходу наотмашь ударив лангшвертом, и клубок развернулся, разметав в стороны ноги и руки — вполне человеческие, а вот головы не было никакой, и из широкого обрубка на застеленный толстым ковром пол била струями вполне человеческая красная кровь.

Несколько мгновений в шатре висела тишина, в которой было слышно, как тяжело дышит Хагнер, и неподвижность, не нарушаемая ничем, а потом полог шатра махнул в сторону, и внутри стало тесно, как в бочке, от вооруженных людей, и шумно, как на площади в рыночный день, Курт отшатнулся от чьего-то клинка, Йегер бросился наперерез, преградив путь солдату с нашивкой баварского легиона на рукаве…

— Halt[175]! — выкрикнул кто-то из-за спин ворвавшихся, и всё замерло, и тишина вернулась вновь — раскаленная, хрупкая…

— Свои, — сказал еще кто-то, и тишина стала холодной и тяжелой, и из-за спин солдат протолкался вперед человек с Сигнумом expertus’а, молчаливым взглядом найдя Курта.

— Жив, — ответил тот на немой вопрос. — Альта работает.

Тот кивнул, обернулся на Висконти, и тишина нарушилась снова — сиплый вздох разорвал ее напополам, и Альта, покачнувшись, упала поверх неподвижного тела своего подопечного, оставшись лежать без движения.

Кто-то из солдат порывисто шагнул вперед и тут же остановил сам себя, кто-то охнул, expertus бросился к ней, но Мартин успел первым; подхватив сестру за плечи, он перевернул ее лицом вверх и громко, торопливо объявил:

— Живы оба!

Expertus сдержанно кивнул, присел рядом на корточки, коснулся ладонью лба Фридриха, замер ненадолго, удовлетворенно и одобрительно шевельнул губами и обернулся к Альте.

— Что с ней? — требовательно спросил Мартин, и тот, снова на мгновение замерев и вслушавшись, ровно отозвался:

— Упадок сил. Ее серьезно вымотало. Но опасности для жизни не вижу. Что с мессиром Висконти?

— Живой, — откликнулся Хагнер, — в беспамятстве. Один из них мощно ему вмазал, хорошо, что не клинком, но чудо что шею не сломал…

— Фридрих. Как.

На чуть слышный шепот Альты обернулись все, и все притихли, глядя, как ее ресницы дрогнули, веки тяжело приоткрылись и сомкнулись снова, и в тишине все такой же сдержанный голос expertus’а ответил:

— Жить будет.

— Я его сделала… — белые, как у мертвеца, губы растянулись в усмешке, и Альта с усилием открыла глаза снова, не глядя ни на кого, смотря в пространство перед собой. — Я дотянулась до этого гада. Я его прикончила…

Потом Витовт скажет, что не бежал с поля боя, а отступал. Что это был запланированный ход. Скажет, что не бросил мстиславскую и смоленскую хоругви своими телами прикрывать его позорное бегство, а заманивал тевтонцев на себя. Он много чего скажет потом… Пусть. Никто не требовал от него гласных признаний в трусости. Победителю легко быть великодушным. Пленному легко позволить маленькие слабости.

Потом…

Потом никто не скажет, что фон Юнгинген провел одну из лучших своих битв, но орденские рыцари едва не испортили всё тем, что забыли о главном оружии, приносящем им победы и позволявшем эти победы удержать — о дисциплине. Никто не скажет, что без поддержки имперской конницы Ордену, увлекшемуся разгромом литовцев, точно впавшее в раж ополчение, настал бы конец. Никто не скажет, что стыдно напоминать самым прославленным воинам Европы банальную истину «на открытой спине надо иметь глаза». Потом, остыв, рыцари вспомнят об этом сами и будут благодарны союзникам за это снисходительное молчание.

Потом…

Потом магистр скажет, что панцирная пехота райхсвера на польских позициях переломила ход битвы, и учитывая скупость фон Юнгингена на похвалы, это можно будет считать настоящей одой союзнику. Потом никто не станет рвать друг у друга из рук главную победу в битве при Грюнфельде — смерть Ягайло.

Потом…

Это будет потом. А сейчас Фридрих видел, как внук Гедимина дорого продает свою жизнь. Сейчас король польский и великий князь литовский устилал трупами землю подле себя, и порой казалось, что можно видеть зримое подтверждение слухам и донесениям, и что-то незримое впрямь хранит его от ран, и клинки невозможным образом огибают его. Сейчас Фридрих видел, как тевтонец и баварец прорвались и наседают, прорубаясь сквозь защиту королевских саргибинисов. Сейчас Фридрих пытался прорваться сам.

175

Стоять, ни с места, не двигаться (нем.).