Страница 2 из 8
Благородных кровей, белокурая, с глазами цвета фиалок дочь туманного Альбиона, с первого взгляда покорила сердце уже не надеявшегося встретить настоящую любовь хана. Нет, он не стал совершать прежних ошибок и официально жениться на ней, ограничившись лишь тем, что дал наложнице новое имя — Бановша, что в переводе означало — фиалка. Со своей Бану, как он ласково любил называть возлюбленную, он стал проводить все свободное время, часто отказываясь выезжать на охоту — увлечения, без которого прежде не мыслил своей жизни. Подобно влюбленному школяру, он дарил юной красавице стихи собственного сочинения и баснословной цены украшения.
Страсть к Зейнаб у Шахбаз-хана угасла через пару месяцев, но о ужас, Бановша жила в гареме уже целый год, а счастливая улыбка до сих пор не сходила с лица повелителя, каждую ночь, неизменно призывавшего к себе своего белокурого ангела.
Зейнаб была уже в коридоре, когда, внезапно вспомнив кое-что поспешила вернуться. Открыв резную крышку украшенного самоцветами ларца, стоящего в изголовье ее кровати она извлекла из него небольшой, но очень острый кинжал из дамасской стали. Прижав его к груди, она мстительно ухмыльнулась, представляя, как сверкающую как солнце сталь обагряет алая кровь ненавистной соперницы и ее выродка. Услышав зов служанки, заметившей исчезновение госпожи и вернувшейся за ней, Зейнаб вздрогнув поспешила спрятать грозное оружие в складках надетого на ней роскошного одеяния и не обращая внимания на склонившуюся в почтительном поклоне прислугу денно и нощно охраняющую покои ханской жены, направилась к одному из потайных ходов, которыми был буквально испещрен весь дворец. Пройдя бесчисленное количество ступеней и поворотов они с Гюльсюм, нажав на секретную панель в стене вышли как раз перед покоями фаворитки.
Перед широко распахнутыми дверями уже собралась огромная толпа обитательниц гарема, единственным развлечением в жизни которых была либо смерть, либо рождение очередного наследника. В первом случае, им удавалось вдоволь наесться халвы — невероятно вкусного и сладкого лакомства, которые готовили повара из обжаренной муки и масла с добавлением медового шербета, куркумы и корицы. Во втором же случае, если рождался сын, по приказу хана каждой доставался увесистый мешочек с золотом, который они могли припрятать до тех времен, когда на закате лет им будет позволено покинуть дворец.
Все были так поглощены созерцанием того, что происходило внутри, что никто и не заметил внезапного появления повелительницы. Крепко сжимая изогнутый кинжал, Зейнаб попыталась было осторожно войти внутрь, когда внезапно заметила присутствие человека, один лишь взгляд на которого заставил ее резко отпрянуть назад и бессильно заскрипеть зубами.
Хан. Он был там, с ней. Одинаково относящийся ко всем своим отпрыскам и их матерям, появляясь лишь в самый последний момент чтобы прочитать аяты из Корана и дать очередное имя, на этот раз, он вел себя совершенно по-другому. Ни на шаг, не отходя от своей ненаглядной Бану, он несмотря на протесты лекарей и повитух, рекомендующих ему выйти и переждать роды в своих покоях или саду, до самого конца держал ее за руку тем самым будто бы вливая в нее свои силы, подбадривая нежными словами, что несмотря на крики нежно шептал ей на ушко.
Зейнаб едва не затошнило от таких неприкрытых чувств. Это ее он должен был так боготворить. Это ей, своей законной супруге и матери наследника он должен был посвящать стихи и шептать нежные слова. Ей, а не какой-то худосочной англичанке с фарфоровым кукольным личиком, которое так и подмывало разбить сильным ударом кулака на мелкие кусочки.
Внезапно все словно по приказу смолкли. Наступила такая тишина, что можно было при желании расслышать и писк комара. Но вот тишину нарушил звонкий плач новорожденного. Все замерли, ожидая момента, когда будет провозглашен пол ребенка.
— Примите мои величайшие поздравления, государь, — протягивая повелителю сверток, произнесла пожилая и очень уважаемая повитуха, которая когда-то принимала самого Шахбаз-хана, — у вас родилась дочь.
Дочь. Почувствовавшая невероятное облегчение, Зейнаб едва не расхохоталась во весь голос. Подумать только — дочь. Проклятая англичанка оказалась настолько бестолковой, что не смогла подарить хану сына.
Она уже собиралась так же незаметно удалиться, когда до нее донеслись слова хана, пригвоздившие ее к месту:
— Хвала Всевышнему, у меня родилась дочь. Бану, любимая, разве могла ты подарить большую радость, чем произведя на свет этого ангелочка?
Подумать только, эта негодяйка счастливо рассмеялась. Да-да, именно, и Шахбаз-хан грозный правитель небольшого, но стратегически очень важного государства, слова мальчишка вторил ей в ответ. Крепко прижимая к себе драгоценный попискивающий сверток, счастливый отец согласно исламской традиции произнес над ней молитвы, призванные уберечь новорожденную от дурного глаза и козней шайтана, а затем подняв дочь в вытянутых руках вверх торжественно провозгласил:
— Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного, нарекаю тебя именем — Фарах, что означает — Радость. Ибо нет отныне для меня большей радости, чем ты, дочь моя.
Зейнаб больше было не до смеха. Воспользовавшись поднявшейся суматохой, когда каждый старался приблизиться к малышке и поздравить счастливых родителей, она в вместе с преданной Гюльсюм вернулась прежним путем в свои покои. Слезы жгли глаза, но она даже под страхом смерти не позволила бы себе пролить ни слезинки.
О, она отомстит. Она наберется терпения и будет терпеливо выжидать подходящего момента, чтобы нанести решающий удар всем, кто посмел перейти ей дорогу.
ГЛАВА 2
Гызылдаг. Семь лет спустя.
— Ваше высокородие. Фарах ханым. О Аллах, куда опять подевалась маленькая госпожа? Ну почему ее никогда не бывает на месте? Ох, и достанется всем нам за недосмотр. Госпожа, ну не пугайте вы так свою старую нянюшку, покажитесь…
Зажав ладошкой рот, я весело прыскала со смеху всякий раз, как кто-то из многочисленной прислуги пробегал мимо огромного раскидистого платана, в ветвях которого я пряталась, так ни разу не догадавшись взглянуть наверх.
Поделом им. Нечего было заставлять ребенка с абсолютным отсутствием музыкального слуха, два часа кряду бренчать на лютне и пытаться петь, тем самым мучая не только его самого, но и всех окружающих, что имели несчастье не родиться глухими, и вынужденными терпеливо слушать ужасные завывания что он издавал.
Я искренне не понимала, как игра на лютне могла пригодиться мне в жизни, но, к сожалению, никого кроме меня этот вопрос больше не интересовал. Традиции предписывали ханским дочерям умение петь и играть на музыкальных инструментах, и значит я тоже должна была это уметь. А такая досадная мелочь как отсутствие слуха, по логике моих мучителей, совершенно не должна была беспокоить мою драгоценную персону.
Но меня это беспокоило, и очень. Не в силах больше терпеть этой пытки я, воспользовавшись моментом осторожно улизнула в сад. Забравшись на самое большое дерево, я собиралась просидеть там до тех пор, пока все окончательно обо мне не забудут. А это, увы, вряд ли когда-нибудь станет возможным.
Прежде чем продолжить свое повествование, позвольте мне для начала представиться. Меня зовут Фарах, а если точнее, то Фарах ханым, Шахбаз Шахин-хан гызы, что в переводе на ваш язык означает — княжна Фарах, дочь князя Шахбаза Шахина. Будучи любимицей отца и отрадой очей матери, я, вот уже семь лет кряду вношу хаос и неразбериху в размеренную жизнь всего гарема, переворачивая все с ног на голову к великому неудовольствию его распорядительницы, супруги моего отца грозной Зейнаб — хатун.
Вообще, жизнь в гареме хана, мало чем отличалась от султанского или шахского. Здесь так же царила своя иерархия, согласно которой каждый человек, который здесь находился имел определенный статус. Так к примеру, самым низшим чином были обычные рабыни — бикеч. Именно с этого положения начинали все девушки, попавшие в гарем. Кому-то из них улыбалось счастье подняться по социальной лестнице, но большинство оставалось такими навсегда. В их обязанности входила уборка в помещениях дворца, обслуживание тех, кто находился на более высоком положении, выполнение различных мелких поручений, и все это за мизерное жалование из казны.