Страница 22 из 38
Жюстина: – Женева тоже очень красивая. У меня сохранились о ней только смутные воспоминания, но я помню высокое синее небо и горы вдалеке.
Диана: – Мэри права, Лондон и только Лондон. Пускай тут водорослями воняет, но это наши водоросли.
Кэтрин: – Не могу представить себе лучшей рекомендации!
Диана: – Это сарказм, да?
К тому времени, как они подъехали к вокзалу Гар-дю-Нор, Мэри впала в состояние летаргии, обычное для путешественников, долго едущих в поезде. Поезд движется совсем не так, как экипаж, – наши читатели наверняка это заметили, если имели возможность сравнить. В экипаже человека то и дело подбрасывает. Походка лошадей, состояние дорог – все это делает движение резким, непредсказуемым: никогда не знаешь, когда колесо провалится в колею или наедет на камень. А поезд катит по рельсам плавно, с одной и той же скоростью. Под стук колес можно даже заснуть, что Диана так наглядно продемонстрировала.
Неожиданно для Мэри Жюстина толкнула ее локтем и сказала:
– Уже подъезжаем.
Мэри выглянула в окно. Теперь был виден уже сам город, во всяком случае, его многоквартирные дома, первые этажи которых занимали магазины. Вид был похож на лондонский, только более французский, хотя она не могла определить, в чем эта французскость заключается. Мэри встряхнула Диану:
– Вставай. Мы уже подъезжаем.
– Ну так скажи, когда подъедем, – ответила Диана, не открывая глаз.
– Ну уж нет, вставай. У меня из-за тебя нога затекла, теперь будет колоть, как булавками. Садись давай, пока я не встала и не сбросила тебя на пол.
Диана села и сонно протерла глаза.
Нога у Мэри мало-помалу стала отходить. И почему так больно от того, что даже серьезного вреда не причиняет? Ощущение было такое, словно ее колют самыми толстыми булавками и необычайно острыми иголками.
Мадам Корбо наклонилась к ней и похлопала ее по колену.
– It est beau, votre fils, madame. Regardez que les cheveux rouges![8]
Мэри улыбнулась и кивнула, хотя понятия не имела, о чем говорит старушка. Так, поясная сумка на ней, большая сумка у Жюстины. И Диана тут. К несчастью.
Жюстина сказала мадам Корбо что-то вежливое и слегка поклонилась. Когда они вышли следом за ней в коридор, а затем на платформу, Диана спросила:
– Что она сказала? Она что-то сказала про меня.
– Сказала, что ты на вид настоящий сорванец, и это правда! – сказала Мэри. – Идем. Нужно выяснить насчет билетов.
Гар-дю-Нор оказался значительно больше, чем Гар Маритим. Пассажиры были повсюду, шагали во всех возможных направлениях одновременно и переговаривались на непонятных языках. И голубей было не меньше, чем людей. Они расхаживали по тротуару, сидели на фонарях и взмывали высоко под своды вокзала, будто в небо.
Мистеру Джастину Фрэнку пришлось подождать, чтобы забрать свой чемодан. Получив его наконец, он повернулся к Мэри и сказал:
– Думаю, нам лучше нанять носильщика, чтобы доставить его на Гар-де-Лест. Я могу донести, мне нетрудно, но идти далеко – по всей… как тут на карте написано – Rue du Faubourg Saint-Denis. Не хочу показывать свою силу. Чаринг-Кросс – другое дело, там мне нужно было только на станцию чемодан втащить. А тут придется идти с ним по центру Парижа, по оживленной улице. Думаю, это будет бросаться в глаза. Но носильщику нужно заплатить.
Мэри кивнула и дала ему пять франков – больше, чем нужно, но ведь мистеру Джастину Фрэнку деньги еще понадобятся на разные расходы.
Идти оказалось не так уж далеко – два вокзала стояли довольно близко друг к другу. Улица Фобур-Сен-Дени напомнила Мэри Бейкер-стрит: такие же квартиры над витринами магазинов, такие же экипажи и уличные торговцы, даже омнибус проехал мимо. Мэри шла рядом с Жюстиной, и, пока Диана то забегала вперед, то тащилась сзади, разглядывая витрины, спросила:
– А правда, что та женщина в поезде мне сказала?
– Сказала, что у тебя красивый сын, и похвалила Дианины рыжие волосы – cheveux rouge, – рассеянно ответила Жюстина, явно думая о своем – об истории парижской научной мысли, о философах и энциклопедистах. Это так похоже на Жюстину.
Жюстина: – А правда, так оно и было. Ведь именно в Париже зародилось Просвещение. Я думала о таких людях, как Руссо, Дидро, Вольтер, и о том, как они стремились развеять тьму предрассудков и невежества, столько веков окутывавшую человеческий разум, словно паутина.
Диана: – А я думала о том, как хочется есть.
– Сын! – негодующе воскликнула Мэри. – Да как она могла подумать, что Диана – мой сын! Я что, выгляжу настолько старше, что могла бы сойти за мать четырнадцатилетнего мальчика? Да? И вообще, мы с Дианой нисколько не похожи.
– Ну, – проговорила рассудительная, как всегда, Жюстина, – ты всегда такая невозмутимая и серьезная, что нетрудно и ошибиться насчет твоего возраста. А Диана выглядит младше своих лет. Ты, может быть, не заметила, что гладила Диану по голове, пока она спала. Так что я понимаю, почему она сделала такое ошибочное предположение…
Мэри: – Ничего подобного! Может быть, я ей просто волосы с глаз убрала…
Диана: – Можешь оправдываться сколько хочешь, ma soeur[9]. Вот видишь, я тоже умею говорить по-французски! А никто и не заметил, что я говорю по-французски, да?
– Когда мы уже чего-нибудь поедим? – спросила Диана – она опять тащилась позади. – Я видела булочную – ну, по крайней мере, она похожа на булочную, хотя на вывеске что-то непонятное, даже на хлеб не похоже. Но в витрине лежали буханки хлеба и какие-то булочки в форме полумесяца. Давайте зайдем и купим? Я умираю с голоду, серьезно.
– После того, как я выясню, как нам быть с твоим билетом, и ни минутой раньше, – ответила Мэри: она все еще сердилась. – Так что смирись, ждать придется долго. Если собираешься умирать от голода, самое разумное – сделать это до того, как я куплю билет, чтобы деньги зря не тратить.
– Если я умру, вам придется таскать за собой мой труп! – сказала Диана. Но больше не отставала.
Гар-де-Лест был меньше, чем Гар-дю-Нор, но там было так же людно. Он был завален целыми горами чемоданов – очевидно, здешние пассажиры отправлялись в более дальние путешествия. Отсюда поезда уходили на восток, в самые разные города: в Берлин, в Варшаву, в Мюнхен, в Вену и в Будапешт. А Восточный экспресс и вовсе шел до самого Константинополя. Мэри вдруг ощутила прилив восторга: сейчас и она сядет в такой поезд! Да, это вызывало тревожное волнение и восторг. Она чувствовала себя настоящей путешественницей, такой же, как все миссис Майлз-Моубрей мира. Если бы сейчас кто-то предложил ей переход с верблюжьим караваном, она без колебаний взгромоздилась бы на спину верблюда.
Постояв в очереди, к счастью, короткой, она оказалась почти у самого окошечка кассы. Перед ней стояли два студента, те самые, что были на пароме из Дувра в Кале, и вдруг один из них зашарил по карманам, как будто искал и не мог найти бумажник.
Оба отошли в сторону, и один махнул Мэри, чтобы проходила вперед. Она вспомнила, что на пароме они говорили о последних открытиях в области биологии – таким уверенным тоном, какой бывает только у студентов-медиков, и у них еще вышел какой-то спор о вивисекции. Говорили они раздражающе громко.
– Я Мэри Фрэнк, на мое имя должно быть два билета на Восточный экспресс, – сказала она.
– Un moment[10], – сказала женщина в окошечке. Она была молодая и очень миловидная (trés jolie, вспомнила Мэри – так говорила мадам Корбо о своей внучке), но на лице у нее застыло осуждающее выражение, словно она считала, что путешествовать – глубоко порочное занятие, болезнь нашего беспокойного века, когда все вечно куда-то спешат и никто не сидит на месте.
8
Какой у вас красивый сын, мадам. Вы только посмотрите на эти рыжие волосы! (фр.)
9
Сестра (фр.).
10
Минуточку (фр.).