Страница 2 из 3
Если же искать во всех этих рассказах общие моменты, то таковым будет глубокий гуманизм этих повествований. Независимо от того, говорили они о ведьмаках, эльфах, мантикорах, леших или кракенах, прежде всего – были это сюжеты о людях, о чувствах более или менее незначительных, – а этому в фэнтези мы как раз и научились у Анджея Сапковского, именно он указал нам, что силой истории является не дракон или охотник за чудовищами, но истина, которая делает историю универсальной. Отчетливей всего это наследие видно в трогательном «Размере повинности» и горьком «Без взаимности», как и в «Иронии судьбы» – уберите чудовищ, рыцарей, королей, и останется то, что говорит с каждым из нас.
Не стану утверждать, будто кому-то из авторов или авторесс, чьи рассказы представлены в этом сборнике, удалось сравниться с силой оригинальных историй Анджея Сапковского. Это было невозможное задание, что я прекрасно понимал, предлагая редакции «Новой Фантастыки» идею подобного конкурса – как редактор отдела заграничной прозы, я прочитал тысячи рассказов, авторства таких мастеров, как Стивен Кинг, Джордж Р. Р. Мартин, Джо Холдеман, Нил Гейман, Филипп К. Дик или Урсула К. Ле Гуин, а отобрал в печать уже больше трехсот из них – и по пальцам одной руки могу перечесть те из них, которые я бы решился без сомнений поставить в один ряд с таким шедевром короткой формы, как «Немного жертвенности».
Потому что ведьмак – только один. Его создатель – Анджей Сапковский. И мы не желаем его замещать, а хотим просто отдать ему дань своего уважения. И лучше всего делать это творчеством.
Марчин Звешховский
Предел чудес
[4]
Ведьмак остановил коня на вершине холма и склонился в седле. Впереди лежали зеленые луга долины Чудовенки, однако путник не столько радовал свой взор, сколько прислушивался.
– Странно, – сказал он наконец.
Потому что странным оно и было – то, что, несмотря на обостренные ведьмачьи чувства, вот уже пару дней он не слышал птиц.
В долине уже вовсю царила весна. Пуща и вьющийся по ней тракт были наполнены жизнью. Кони ржали, насекомые звенели, люди, направлявшиеся к Чудовенке, кричали, орали и пели, и только птицы отчаянно молчали.
– Странно, – повторил Геральт получасом позже. Остановившись отдохнуть на маленькой полянке, он сидел на поваленном стволе дерева и наблюдал за воистину необычным спектаклем.
Неподалеку, среди кустиков сочной зеленой травы, как раз сидели три птицы с темно-бурым оперением. Можно бы сказать, что – ничего особенного; однако были это не птицы нелетающие, а группка канюков. Геральт знал, что долина лежала на обочине обочины и за тридевятью межами, но и в эдаком-то зажопье он, скорее, ожидал бы свистящих раков из пословицы, а не хищника, который изображал бы из себя фазана. Заинтересованный ведьмак некоторое время следил за канюками. Медальон не вздрагивал, не подал знака, что в игру вступила магия. Более того, казалось, что больше, чем каким-либо заклинанием, поведение птиц вызвано страхом. Чего они страшились, и почему страх этот не распространялся на других живых существ – Геральт понятия не имел.
И трижды странность: проезжая дальше сквозь заросли, приближаясь к селению в сердце долины, ведьмак наткнулся на оживший кустарник.
Растущие прямо около тракта сплетенные кустища затряслись, закашляли, ругнулись, свистнули – и на тракт из зарослей вышел мужчина. Перо цапли торчало из надетой набекрень сливовой шапочки, синий же кафтан был лишен одного из рукавов-буфф.
Однако на этот-то раз ведьмак даже не подумал, что происходящее – странное совпадение. Мир, как он убеждался вот уже долгие годы, воистину мал.
– Геральт! – крикнул потрепанный мужчина, отряхнувшись уже от листьев. – Я так и думал, что и тебя искусит ярмарка чудес!
– Привет, Лютик. Я так и думал, что прежде, чем начнется сама ярмарка, ты уже успеешь попасть кому-то под горячую руку.
– Да ладно, ладно, – поэт взмахнул голой рукой. – До Чудовенки я добраться не успел, остановился в соседнем сельце. А туземцы – такие туземцы. Жуткие дикари: в поэзии ни в зуб ногой, а уж тем более – в манерах.
– Есть смысл спрашивать?
– Ты что имеешь в виду, Геральт? Я не сделал ничего предосудительного, поскольку не успел. Все дело в том, что я, видишь ли, охотился на русалок…
– На русалок? Насколько помню, тут, несмотря на реку, русалок никогда не было…
– Эх, Геральт, не нуди. Назови девку русалкой – и никакая река не понадобится! Что плохо, семьи тут плодовиты как зараза, и на одну девицу приходится трое братьев. Да все ужасно грубы. Поймали меня, завязалась драка…
– Да конечно. За драку ты бы заплатил побольше, чем оторванным рукавом.
– Согласен, пусть так. Случилась стычка. Я от них сбежал.
– И каким же чудом, могу я спросить?
– Резво. Вперед, и не оглядываясь. Я тренировался.
Уж в этом Геральт не сомневался. Истиной, известной во всех Королевствах Севера, было то, что девять из десяти странствующих поэтов – неудачники и бесталанщина, рассчитывающие лишь на аплодисменты женской половины публики. Лютик же принадлежал к по-настоящему одаренному меньшинству, что лишь помогало ему в азартном деле воскружения женских головок. А это было неотделимо от опыта молниеносной эвакуации.
– Ну, Геральт! Что так смотришь? Дай-ка залезть на лошадь…
– Если хочешь вернуться в те края, то на охрану не рассчитывай.
– Я ведь не требую, чтобы ты бил морды сельским грубиянам. Довольно будет и глянуть на них косо да ухмыльнуться, как ты умеешь – и у них тут же в портках потяжелеет. Могу просить тебя хотя бы о малости жертвенности?
Геральт вздохнул, а осклабившийся поэт посчитал это капитуляцией. Которой, на самом деле, этот вздох, конечно же, и был.
– Значит, и ты направляешься в Чудовенку, на ярмарку. Покупаешь, Геральт? Или продаешь?
– Мне нечего продавать.
– Ну, а твои услуги? Туда всегда толпой валят те, кому угрожают некие проклятия, заклинания и всякие там монстры. Ведьмак тут пригодится.
– Намекаешь, что меня примут за еще одну диковину? А себя ты видел?
– Да ты в меланхолии, – вскинулся Лютик, но тут же вернулся к безнадежным попыткам разгладить одежду. На некоторое время это его утишило.
Они ехали крутой тропой через молодой подлесок, сквозь завесы нагретого воздуха и клубы лесных ароматов, и во вдруг установившемся молчании Геральта снова прошила игла беспокойства.
– В меланхолии, – повторил поэт. – Но у меня есть на это ремедиум. Представь себе, к Чудовенке я добрался вместе с группкой краснолюдов. Подслушал их немного, поймал пару связок рифм, и теперь вот, сидя в подлеске, где прятался от тех гневливых уродов, творчески все переделал. Теперь у меня на вооружении есть куплет…
– Слышишь?
– Что? Я ничего не слышу.
– Именно.
– Геральт, не пугай меня! Ты что-то почувствовал?
– У тебя музыкальный слух. В здешних местах ты со вчерашнего дня. И не заметил ничего необычайного?
– Мы в долине Чудовенки, и полно тут чудов-венков…
– Нет-нет. Послушай. Вот сейчас.
Лютик покрутил головой, скривился, пожал плечами. Однако удивил Геральта, обронив небрежно:
– Ты о птицах? Ха, обижаешь меня, ведьмак. Сей феномен сразу же обратил на себя мое внимание, едва лишь я с краснолюдами съехал с холмов и углубился в лес.
– И?
– Что – «и»?
– Никого больше это не удивляло?
– Может, и удивляло. Однако время мое – замечу, ценное до чрезвычайности – полностью поглощали совсем иные дела.
– А птичье молчание – разве не хорошая тема для баллады?
– Легко узнать невежду! Никогда, Геральт, не сумеешь ты объять своим циничным разумом поэзию. Баллады, скажу я тебе, пишутся не о необычностях, но о банальностях. Искусство же состоит в том, чтоб сделать их небанальными. Тривиальное перековывается в экзотическое, отвратительное в прекрасное, ложь в истину…
4
Kres cudów copyright © by Piotr Jedliński, Warszawa 2017.