Земля в иллюминаторе

Глава 3 УКРАДЕННЫЕ ДУШИ

Новая занятость отца мгновенно обрушила на плечи Хинты дополнительные заботы.

– Если все удастся, мы даже заработаем на этой напасти, – за завтраком объявила ему мать. – Я возьму на себя сверхурочную работу в птичнике, Атипа найдет шесть часов в день, чтобы батрачить на Джифоя, и нам обоим заплатят большие надбавки. Но ты должен почти полностью взять на себя хозяйство.

– И младшего, – угрюмо добавил Хинта.

– Он никогда тебе не в тягость. Да и выбора нет.

Так Хинта против своей воли получил в безраздельное пользование ключи от гаража и четырех теплиц, а в придачу – дополнительный счет в кошельке, специально для закупок с продовольственной базы.

– Главное, ни в коем случае не выходи за пределы поселка, – на прощание наказала ему Лика. – Возвращайся домой до темноты и старайся держаться рядом с вооруженными людьми – благо они на каждой улице.

– Я не дурак, – ответил Хинта. Однако, забрав Иджи из гаража, пошел не прямиком в теплицы, а повернул в центр Шарту, к административному комплексу, где жили Тави с матерью. Позвонить другу Хинта долго не решался, так что сделал вызов лишь, когда оказался на соседней улице.

– Привет. Ты как?

– Привет, – эхом отозвался Тави. – Не знаю. Не могу понять. – В его голосе появилась какая-то мертвая интонация, которая немного напугала Хинту: выбитый из колеи, он на время забыл все слова, которые готовил. – А ты как?

– Нормально. Нет, плохо. Я вчера хотел тебя найти, но отец не позволил. Я как будто бросил тебя одного, и мне от этого не по себе.

– Ты не бросал. А искать было бесполезно – мама увела меня домой до конца голосования.

– Ты помирился с ней?

– Это нельзя так назвать. Скорее, я заключил с ней соглашение о мире... ну, или лучше сказать – соглашение о вооруженном паритете. Похоже, прежним все уже не будет.

– Ты под домашним арестом или что-то вроде того? – расстроенно и растерянно предположил Хинта.

– Нет, – снова с какой-то странной интонацией возразил Тави. – Она не наказывала меня раньше и тем более не будет теперь.

– Тогда что делаешь?

– Не допрашивай, а? – устало осадил его Тави. Несколько секунд они молчали – слишком долго, и Хинта начал чувствовать, как падает в пропасть тихой паники, но Тави все-таки ответил. – Ничего я не делаю. Пытаюсь убраться в своей комнате.

– Она дома?

– Нет. У нее завал работы. Почти все ее лаборанты теперь в патрулях, а на их месте должен кто-то быть.

– Просто я с братом подхожу к центру Шарту, и очень хотел к тебе зайти. Потом у нас куча дел, но полчаса есть. А может быть, ты пойдешь с нами.

Тави почему-то замялся.

– Ладно, – наконец, согласился он. – Я, наверное, даже хочу, чтобы ты это увидел – меньше придется объяснять.

– Увидел что?

Но Тави резко оборвал вызов – чего раньше не делал вообще никогда. Хинта, подгоняемый необъяснимой тревогой, пошел быстрее.

Тави открыл ему сразу. Стоя внутри шлюза, Хинта сквозь прозрачное оконце увидел его лицо: отсутствие улыбки, взъерошенные волосы, заметная полоса красноты под левым глазом – след вчерашней пощечины. Это был незнакомый Тави, очень красивый, печальный и повзрослевший. Глядя на него, Хинта вспомнил, как вчера оружие изменило Риройфа, и подумал, что война создает в Шарту новые лица. Потом внутренние двери шлюза открылись, и Хинта подтолкнул Ашайту, чтобы тот шел вперед. Младший протанцевал в глубину прихожей – она была длинная, с двумя выходами: один, через который вошли Хинта и Ашайта, вел на улицу, другой, лишенный шлюза, открывался во внутренние коридоры административного центра.

– Рад тебя видеть, – стягивая маску, улыбнулся Хинта.

– И я, – ответил Тави. Он был в красивой кофте с эластичной напенкой – мягкий неглубокий барельеф у него на груди изображал шесть величайших героев Джидана. Джилайси Аргнира получил свое место с левой стороны композиции, прямо над сердцем мальчика.

Хинта привычно шагнул вслед за братом и потянулся к застежкам у того на скафандре, но Тави его остановил.

– Знаешь, не раздевай его. Я сейчас понял, что хочу уйти отсюда. Я ведь тебе и твоим делам не помешаю?

– Отец в патрулях, а меня сослали работать в теплицах. Так что, если ты готов там со мной сидеть, то... – Хинта не сказал «это будет здорово», потому что эти слова не слишком подходили к обстоятельствам.

– Готов. Где угодно, только не здесь. Но сначала ты посмотришь на мою комнату.

– Ладно, – удивленно согласился Хинта. Они прошли немного вглубь квартиры, и он замер на пороге спальни друга. Пол был усыпан обломками сбитых с потолка пластин полупрозрачного пластика. Среди пестрого крошева катались шарики сорванных лампочек; некоторые из них до сих пор светились – догорающие искорки убитой красоты. Так же выглядело и все остальное – сметенные стеллажи, сбитые с подвесок барельефы. Только центральная композиция с двуликим Джилайси стояла нетронутой, и обе половины его лица-лика с безмолвной яростью и горем взирали на разруху.

– Это она сделала? – пораженно спросил Хинта.

– Мама это начала. А потом мы крушили мою комнату вместе.

– Но зачем? В смысле, если она – от злости, то зачем ты сам?

– Пойдем отсюда, ладно? – Уголок рта Тави слегка дернулся. – Не хочу сегодня это убирать. Может быть, я вообще не стану это убирать. Буду так жить.

– Ладно.

– Мне надо переодеться, и мы уйдем. Ты можешь пока зайти на кухню. Там на столе недоеденные руши и стакан детского кифа. Мама оставила мне к завтраку – но я его не пил... – Заканчивая говорить, Тави через голову стянул свою кофту и, спотыкаясь, осторожно пошел по хрустящим обломкам к платяному шкафу.

– Ладно, – автоматически повторил Хинта. Мгновение он смотрел на тонкую белокожую спину друга – конопушки у Тави были не только на лице, но и по всему телу, особенно много над лопатками и на пояснице – а потом направился на кухню, где обнаружил руши: несколько маленьких сладких колечек на большом формовочном подносе. Хинта вспомнил, что так и не угостил ими Ашайту – пакет, который ему вчера подарил Тави, позже забрала мать, и он, забытый, остался лежать в вакуум-консервной камере у них дома. Вместо того чтобы съесть сладости, Хинта завернул их в бытовой пакет и упрятал в карман скафандра. Их с Тави разговор по-настоящему продолжился уже на улице.

– Странно, – запирая шлюз, объяснил тот, – но вчера я стал крушить свои любимые вещи, потому что у меня не осталось другого способа достучаться до мамы. Я никогда не видел ее такой. Она кричала, покраснела, стала некрасивой. Мне не удавалось вставить ни слова. И тогда я вместе с ней начал все швырять и бить.

– И это помогло?

– Да. Когда я начал все ломать, она почти перестала это делать и начала слышать, что я ей говорю.

– У тебя раньше было очень хорошо, – с горечью сказал Хинта. – У нас дома никогда так не было.

– Знаешь, ведь это были не только мои вещи, не только мой труд – мы с мамой делали все это вместе. Лампочки на потолке появились сразу после переезда в Шарту. Подвесные панно мы вырезали еще несколько лет. Мама увлекалась вместе со мной. Это было такое счастливое время. Я очень ее любил. Мне казалось, мы с ней особенные, и никогда в моей жизни не будет другого такого удивительного человека, как она. Но я ошибался. Все меняется. Люди меняются. Одни приходят на место других. Но так жаль, что какие-то вещи в этот момент теряют смысл.