Чеченский порог

Однако, как сказал бы лучший друг Толик: "Человек предполагает, а Бог располагает!" В процессе обучении у него приключился вынужденный перерыв.

В ночь, когда рота почти в полном составе заступила в наряд, Димке выпало быть дневальным по роте, и сержанты устроили ему тёмную. Во время двухчасового отдыха они накинули на спящего курсанта одеяло и били и пинали его до тех пор, пока он не прекратил сопротивление и не затих. После чего, пригрозив наряду, разбежались по объектам, где несли службу. Однако второй дневальный оказался парнем смелым, угроз не испугался и вызвал дежурного по части. ЧП получило огласку. Димку унесли в санчасть, где вызванный по тревоге врач привёл его в чувство.

*

Димку не повезли в госпиталь, а оставили в санчасти. К счастью, серьёзных повреждений и увечий у него обнаружено не было. Однако сотрясение мозга и сильные ушибы были зафиксированы.

Он пролежал в отдельной палате несколько дней и потихоньку начал поправляться. В глубине души парень был рад, что его не беспокоили, хотя это казалось ему странным. Его зверски избили, а вокруг тишь и гладь… Врач части относится к нему так, как будто пациент лежит с обычным насморком. Никаких дознавателей, следователей, как показывают в кинофильмах, не было и в помине. Сослуживцев к нему не пускали. Невольно напрашивался вывод: командование факт избиения стремится скрыть. И это было обидно.

Его подозрения подтвердились, когда в палату пожаловал командир роты капитан Фоменко. Он принёс коробку конфет, пакет с фруктами и "привет" от личного состава роты. Лицо капитана излучало доброжелательность.

– Ну, как ты…, оклемался?..

– Всё нормально. На живом всё зарастёт…

Димка отвёл глаза. У него не было желания беседовать с ротным. Его глодала обида.

– Молодец, что не пал духом! Ты это…, Кузнецов…, – как-то не очень уверенно, видимо оттого, что ему никогда не приходилось упрашивать подчинённого, заговорил Фоменко. – Постарайся не делать из этой драки поспешных выводов… Они, в принципе, нормальные парни… Ошиблись…, с кем не бывает по молодости?..

Димка враз разволновался:

– Ошиблись?! Нормальные?! Вы, товарищ капитан, всё время твердите: плох тот солдат, что не может постоять за себя… Я способен постоять за себя! Но когда человек спит, он беззащитен, как младенец. Какие же они нормальные? Только подонки могут избивать толпой беззащитного. Их надо судить! Чтобы другим неповадно было!

– Я понимаю твоё состояние… Они действительно поступили, как подонки. Но они не преступники! Они такие же солдаты, как и ты. У них есть отцы, матери…, и если ты их посадишь, то испортишь им всю жизнь. Тюрьма никого не исправляет…

– Я посажу?! Это я их должен посадить?! А может, товарищ капитан, это дело командира… отдать их в руки правосудия?

– Конечно, это в моей компетенции, – Фоменко начал злиться и заговорил в обычной своей манере, резко с надменной ноткой, – но от тебя зависит: поднимешь ты шум или нет. Если поднимешь, испортишь парням судьбу. Ты хочешь, чтобы это было на твоей совести?

– Нет, товарищ капитан, это будет на вашей совести! Они почувствуют безнаказанность, окончательно распояшутся и кроме бандитов из них ничего не выйдет!

– Ты как разговариваешь с командиром?! – не выдержал и грубо оборвал его Фоменко. – Ты что, сопляк, учить меня будешь?

– А вам, товарищ капитан, никогда не устраивали тёмную? Очень это болезненная и обидная штука…

– Кузнецов! – взорвался Фоменко, – Хватит болтать! Засунь свой язык в задницу! Предупреждаю, если поднимешь шум, тебе создадут такие условия, что сам в петлю залезешь!

– Вот с этого и надо было начинать, – горько усмехнулся курсант. – А то… молодец, не пал духом… Не переживайте, я понятливый. Не стану я на них жаловаться, если только они никого больше трогать не будут.

– Вот это другой разговор, – сразу успокоился капитан. – Я с ними сам поговорю. Больше они бить никого не будут… Будут действовать только по уставу.

Димка тяжело вздохнул. Он хорошо знал, как "действуют" сержанты по уставу.

Курсант Кузнецов не стал заявлять на обидчиков. Однако полковник Матюшин это дело без последствий не оставил. Он провёл внутреннее расследование. В результате сержантов, участвовавших в избиении, не стали судить, но разжаловали и рядовыми отправили дослуживать срочную службу в войска. Капитану Фоменко было объявлено служебное несоответствие.

На вопрос сослуживцев, почему не написал заявление в военную прокуратуру и не отдал обидчиков под суд, Димка ответил просто: " Тюрьма никого не исправляет. А жизнь их чему-нибудь да научит!"

Прав он был или не прав, судить сложно. Во всяком случае, жизнь не стала учить теперь уже рядового Рябова. Она просто вычеркнула его из своих списков. В новой части он продолжил внедрять "дедовские" традиции. Внедрял настолько активно, что за месяц до демобилизации его застрелил в карауле не выдержавший издевательств молодой солдат. То, что Рябов пророчил Димке, сбылось в отношении его самого. Он не дожил до "дембеля" и уехал домой в "цинке".

А в курсантской роте стало спокойнее. Курсанты осваивали воинские науки, готовились к выпуску и гадали: кого куда направят служить дальше.

После вынужденного перерыва быстро втянулся в общий ритм и Димка. Он потихоньку привыкал к армейской жизни. Реже стал тосковать по дому. Не с таким пессимизмом, как осенью, стал думать о Маринке. Письмо ей он так и не написал. Лучший друг, студент сельскохозяйственной академии Витька сообщил, что Маринка звонила и просила Димкин адрес. Димка выжидал и надеялся, что девушка напишет ему первой.

Глава 2

Так же, как армейская служба сходу взяла в оборот новобранца Дмитрия Кузнецова, закружила столичная жизнь и Марину Серову.

Её состояние в точной степени соответствовало пришедшему в наш язык из Греции слову "эйфория". Девушку не покидало приподнятое настроение, состояние беспечности и благодушия, что объективно никак не могло соответствовать миру, в котором она теперь жила.

Происходило это от недостатка опыта и знания законов этого мира, а равно и от её юношеского романтизма, который окрашивает действительность исключительно в розовый цвет. Потому за внешним великолепием, богатством и роскошью она не смогла разглядеть цинизм и жестокость мегаполиса, его полное равнодушие и презрение к людям, не обладающим богатством, властью и славой.

Молодой студентке, прожившей свою короткую жизнь во второразрядной европейской стране и отдалённой российской деревне, столица нравилась всем.

Нравился сам город с его роскошью, универсальностью и обилием объектов практически из любой сферы деятельности человека.

Нравился институт, который давал знания и возможность сделать блестящую карьеру не только в России, а и в самых передовых и "продвинутых" станах большого человеческого мира. Она была довольна тем, что её обучают умные, опытные, повидавшие этот самый мир специалисты и преподаватели.

Ей чрезвычайно импонировало то, что рядом учатся дети российских знаменитостей. Чьих только отпрысков не собрал в своём чреве престижный МГИМО! Дети дипломатов, режиссеров, космонавтов, артистов, художников, политологов, журналистов, и даже писателей, в первую очередь, тех, кто доказал власти свою преданность и лояльность. Правда, здесь наблюдался отрицательный момент, огорчавший юную студентку. При личном знакомстве потомки знаменитостей, уловив тот факт, что Марина всего лишь дочь третьеразрядного помощника третьеразрядного посла, моментально теряли к ней интерес. У некоторых даже проглядывало откровенное пренебрежение. Но до поры до времени, девушка воспринимала это как должное. В этой среде она была человеком новым, и интерес к себе нужно было еще завоевать.

Ей нравилась их московская квартира, оформленная по всем законам европейского ремонта. У нее была своя, очень уютная комната. Уголок, в котором она чувствовала себя полноправной хозяйкой. В переднем углу стоял телевизор с большим экраном, видео приставкой и проигрывателем для дисков. Комната была обставлена удобной, подобранной по цвету мебелью. Два мягких кресла, шкаф для любимых книг. Просторная кровать и гардероб с разнообразной и модной одеждой. По этой части шефство над дочерью взяла мать. Марине нравилось одеваться по моде, а возможность одеться красиво в столице была действительно прекрасной.