Страница 7 из 39
Юта спала на полу, прижав к себе свое сокровище — карабин. Когда невдалеке гулко грохнуло несколько выстрелов, она проснулась вместе со всеми, сонно потерла глаза, не соображая где она.
С силой распахнулась дверь, и вместе с клубящимся морозным паром в избу ворвался молодой партизан:
— Немцы!
— В ружье! — скомандовал негромко командир.
Партизаны повскакали и кинулись к дверям. Юта побежала вместе с ними, но командир остановил ее:
— Останься в избе с девчатами! Готовьте перевязочный материал. Ждите приказа.
Она осталась с несколькими санитарками в избе. Снаружи, со стороны озера, залаял, захлебываясь короткими очередями, пулемет. Ему ответил другой, со стороны леса. Гремела беспорядочная ружейная пальба. В нее вплетались глухие трещотки автоматов.
Идет бой.
Идет бой. А она сидит здесь, будто девчата сами не справятся с бинтами и индивидуальными пакетами. На то они и санитарки!
Сжав карабин обеими руками, она шагнула к двери и выбежала наружу.
«Я иду, Женя, подружка моя. Иду мстить!»
Партизаны пошли в атаку, и вместе с ними пошла бесстрашная маленькая партизанка Юта Бондаровская.
Вражеская пуля настигла ее на краю леса, когда уже была добыта победа в бою. Юта упала в снег и замерла с карабином в руках, лицом к врагу, будто все еще шла в атаку.
Н. Ходза
СЫНОК
В жаркий воскресный день я сидел на берегу Финского залива и наслаждался тишиной. Это было, пожалуй, единственное место, где пляж, даже по воскресеньям, не оглашался звонкими голосами молодежи, где не раздавались глухие удары по волейбольному мячу, не слышался визг ребятишек.
Здесь было тихо, и меня это не удивляло. Я понимал, чем вызвана такая тишина. От берега и до самого шоссе тянулось большое тенистое кладбище. И люди старались не нарушать торжественно-печальный покой этого места. Только жадные чайки, с лета падая за добычей в воду, издавали пронзительный писк.
Солнце пошло на закат, пора было возвращаться домой. Я взглянул на часы — автобус в Ленинград уходил через сорок минут. Можно было не торопиться, и я решил побродить по кладбищу.
Одна из кладбищенских тропок привела меня к зеленой свежевыкрашенной решетке. За решеткой я увидел усыпанную цветами могилу.
На обелиске было написано:
Георгий Федорович
Род. 21.VIII — 1927 г.
Погиб 5.Х — 1941 г.
Разведчик Отечественной войны
Белая черемуха низко склонилась над могилой мальчика. Дерево было буйным, непокорно раскидистым. Я сорвал густо цветущую ветку и положил ее на могилу.
«Мальчик, совсем еще ребенок! — с горечью подумал я. — Проклятая война!»
Я снова взглянул на обелиск и встретился с пристальным взглядом светлых мальчишеских глаз. От неожиданности я вздрогнул и тут же понял, почему не заметил сразу прикрепленного к обелиску портрета мальчика. Весь портрет был покрыт цветами. Свободным оставался только узенький просвет, через который разведчик Великой Отечественной войны Георгий Антоненко упорно, не мигая, глядел сегодня на мир.
Я собирался уже уходить, когда услышал за спиной шаги. У решетки стоял какой-то человек и пристально смотрел на меня. Должно быть, он видел, как я положил на могилу мальчика ветку черемухи. На широкие плечи незнакомца был накинут морской китель. Человек молча прошел внутрь ограды, сел на узенькую скамейку и облокотился на крохотный, врытый в землю столик.
Я понимал, что мне надо уйти, что я здесь лишний, но, сам не зная почему, сказал:
— Ужасно! Мальчик… пионер… Ничего не успел сделать и уж погиб…
Серые глаза незнакомца вдруг потемнели, и только сейчас я заметил, что смуглую щеку его прорезал глубокий рубец.
— «Ничего не успел сделать!» — повторил он мою фразу. — Да что вы знаете о нем, чтобы говорить такое? Что?!
— Я ничего не знаю о нем, но в четырнадцать лет…
— Где вы были во время войны? — перебил меня моряк.
— В Ленинграде…
— Значит, вы помните, как фрицы обстреливали наш город?
— Еще бы! Сколько раз попадал под обстрел! Чудом жив остался. Случайно.
— Случайно? А может быть, вы и сотни других ленинградцев потому и живы сегодня, что жил в Петергофе[6] пионер Жора Антоненко! Потому что не захотел он эвакуироваться в тихий тыл, а остался у стен своего пылающего города!..
— И все же непонятно, как мог спасти меня от смерти неизвестный мне мальчик. Когда? При каких обстоятельствах?
Моряк невесело усмехнулся, вздохнул и вдруг повелительным жестом указал мне на место рядом с собой. Я сел и ждал, что будет дальше. Я почти не сомневался, что услышу сейчас рассказ о мальчике. И не ошибся. Я узнал историю петергофского пионера и записал рассказ моряка слово в слово. Вот он, этот рассказ.
— Война застала меня на флоте старшиной первой статьи. А вскорости, если не ошибаюсь, в конце августа, списали меня в морскую пехоту и назначили командиром полковой разведки. Это были горькие дни. Мы отступали. И докатился наш полк в сентябре от Пскова до Петергофа. Вот тогда я и увидел впервые у нас в штабе Жору, Георгия Антоненко. Поначалу командир полка отказался даже разговаривать с ним. Война — не парад! Нужны солдаты, а не юные барабанщики!
Вышел Антоненко из штаба, а куда идти — не знает. Мать эвакуировалась в Ораниенбаум, в Петергофе — немцы. И решил он заночевать в лесу, в сторожке, чтобы утром пораньше снова прийти в штаб. Потому что не терял мальчик надежды уговорить полковника.
Что случилось дальше, узнал я от Жоры дней пять спустя, когда он уже был в моей разведгруппе. А случилось с ним вот что. В сумерки, по дороге в сторожку, встретил он знакомую бабку — тетю Улю. Она работала в Петергофе, в заводском общежитии. Ее весь Петергоф знал. Почему? А потому, что в этом городе она была единственным неграмотным человеком. Не умела ни писать, ни читать. Сколько раз уговаривали ее учиться, старушка только посмеивалась:
— Я и без грамоты, родненькие, не плохо живу. Зарплату мне платят, как грамотной. Дай бог здоровья Советской власти!
Это у нее была постоянная присказка: «Дай бог здоровья Советской власти!»
И вот сейчас Жора встретил ее в столь необычном месте. Мальчик не удивился. За последние дни все так изменилось, так перемешалось, что ничему не удивлялся. Оказалось, что старушка бежала из Петергофа и сейчас пробиралась в Ораниенбаум.
— В Ораниенбаум, тетя Уля, — сказал Жора, — надо в другую сторону. Заблудились вы…
И он объяснил ей, как пройти менее опасной дорогой. Старушка долго благодарила парнишку, называла себя темной, неграмотной дурой, ругала по-всякому немцев, а потом спросила:
— А ты, родненький, что здесь делаешь, в лесу?
Мальчику не хотелось открывать свое тайное убежище, и он сказал, что на опушке у него назначена встреча с его другом — Лешкой Зайцевым. Они будут пробираться в Ленинград.
Когда паренек добрался до сторожки, в лесу уже стемнело. Он постелил в углу свое поношенное серое пальтишко и улегся. Где-то поблизости немцы вели минометный огонь, из Кронштадта била наша тяжелая артиллерия, в черном небе гудел самолет и рвались огненными брызгами зенитки. Невозможно было уснуть в таком грохоте, и Жора вышел из сторожки. В этот момент в небе повисла осветительная ракета, и он увидел поблизости какую-то фигуру. Это было так неожиданно, что мальчик не поверил собственным глазам. Он уже знал, как обманчиво все выглядит при мертвом, зеленоватом свете ракеты. Это мог быть человек, но мог быть и обыкновенный куст… Где-то на шоссе грохнул снаряд и одновременно со взрывом погасла в небе ракета. Мгновенно все погрузилось в непроглядную темь. Человек или куст? Вдруг враг? Немецкий разведчик? Жора распластался на земле, отполз немного в сторону и выкрикнул на всякий случай:
6
Так раньше назывался Петродворец.