Жена Болотного царя

— Дар пастуха велик, и каждый, наделенный этим даром, способен подчинить себе любое животное и любую нечисть. Особенно талантливые пастухи способны влиять даже на людей… Такая сила находится в их руках, но используют ее они лишь на совах. Тебе не кажется это странным?

Я пожала плечами.

— Совы податливы, их сознание мягко и согласно принять волю другого существа. Работать с ними просто и безопасно.

— Мне нужно вам посочувствовать? Связались с нечистью, рискуете своей жизнью…

— Я осознаю последствия своих действий и не прошу жалости, — спокойно ответил он. — Я лишь хочу, чтобы ты знала: моя жизнь защищена не больше, чем жизнь каждого из жителей поселения. И я надеюсь, ты поймешь, у меня есть такое же право на месть, как и у тебя.

Я молчала, желая, чтобы наш разговор поскорее закончился и я смогла бы бежать к Ксэнару и все ему рассказать. О том, что он со мной сделает, после того как узнает правду, не думала. Страшно было об этом думать, но и скрывать этот жуткий секрет я уже просто не могла. Не могла рисковать чужими жизнями…

Словно почувствовав мое намерение, а может, разгадав мой нетерпеливый брошенный на дверь взгляд, Арис спросил, прищурившись:

— Ты должна понимать: это будет ошибкой. Мне никто не сможет помешать, но тебя накажут. Предательства болотники тебе не простят.

— В таком случае мне лучше молчать. Я же не хочу умереть какой-нибудь страшной смертью.

Вышло Сэнаргранно и неправдоподобно, маг мне не поверил.

Ксэнар успел создать о себе впечатление спокойного и во многом (за исключением воспитания своей дочери, пожалуй) здравомыслящего царя. Не возникало сомнений — он даст мне все объяснить… Потому угроза Ариса меня не очень напугала.

И он это понял.

Вздохнул тяжело. Огорченно покачал головой и в одно мгновение оказался рядом со мной:

— Тогда ты не будешь возражать, если я помогу тебе в этом, — проговорил он, нависая надо мной. В утреннем теплом полумраке зрачки его глаз угрожающе затлели, наливаясь магией, голос приобрел особую силу. Он заговорил, и во мне больше не осталось упрямства, чтобы противиться его словам. — Ты никому и никогда не расскажешь о нашем сговоре. Что бы я ни делал и что бы ни велел делать тебе, все это правильно и справедливо.

Я сидела неподвижная и горько жалела о том, что не попыталась сбежать, когда была возможность.

— Этот разговор ты забудешь.

Мне не нужна была эта сомнительная радость — знать, как чувствуют себя совы при общении с пастухом. Знать, что Арис способен повелевать не только нечистью, но и людьми, мне тоже не было нужды.

— И амулет, — я почувствовала, как маг осторожно заправил прядь мне за ухо, — никогда не снимай его. Надень.

Я не хотела, но сопротивляться его приказу просто не представлялось возможным.

— Спи…

Утро мое началось ближе к обеду, с больной головы и странного беспокойного чувства, быстро списанного мною на кошмар прошедшего дня.

ГЛАВА IX. Ночное чаепитие

Они не разожгли костер, не разбили лагерь, даже не выставили дозорных, а меня просто привязали за ногу к дереву, чем и ограничились.

— Мы не должны были бежать! — в ночной темноте было сложно разобрать, кто из двоих темноглазых говорит, но мне почему-то казалось, что это тот, который не хотел меня тащить с собой, когда они отступали в лес.

— Тебя ранили, — спокойно заметил второй, — ты был не в состоянии контролировать свою часть отряда. Я чувствую, что даже сейчас ты с трудом удерживаешь их.

— Алани промахнулись, — огрызнулся раненый.

— Мы не знаем, сколько еще зарядов у них осталось. Ты ослаблен, второй удар должен был убить тебя.

В ответ послышалось злое рычание.

Они, конечно, не знали, что у оборотней было всего три кристалла и, судя по всему, теперь их осталось только два, а у Ксэнара появились большие проблемы, так как гуманоидов было тоже двое, что исключало любой шанс на еще один промах.

— Мы должны были держаться до последнего. Это наш долг, — непримиримо прохрипел первый. Ему было больно, отчего слова были очень неразборчивыми.

Голова у меня болела не переставая, а переводчик продолжал работать. Почти дымился, но упрямо не хотел отключаться.

— Это наша ошибка, — не согласился второй, — именно нетерпение является причиной наших поражений.

— Те слухи, о твоих предках, это ведь правда? — в голосе раненого слышалась злая усмешка. — Что среди них был человек. Грязная кровь. Ты ведешь себя не как достойный сын высшего Кара. Что за хозяйка могла осквернить себя связью с человеком?

— Ты обвиняешь меня? — от угрозы, проскользнувшей в холодном голосе, мне сделалось не по себе. И не только мне, раненый сбавил тон и почти мирно произнес:

— Я ранен, я не могу тебя обвинять.

В воцарившейся тишине было очень хорошо слышно, как сопит войско этих двоих. Пока главные выясняли отношения, простые монстры отдыхали. А я страдала, боясь шевелиться и глубоко дышать. С каждым неосторожным вдохом бок напоминал о себе острой болью, мне было плохо, страшно и хотелось пить.

— Твой питомец еще не сдох? — раздался насмешливый вопрос, когда я уже почти уплыла в горячую полудрему.

Зашуршал сброшенный на землю плащ, а ко мне подошел черноглазый гуманоид. Присел рядом и зажег на ладони небольшой огонек. Синеватые отблески играли на странном символе, покоящемся на узкой груди, кожаный доспех странно смотрелся на этом существе, подчеркивая его нездоровую худобу. Никаких украшений на нем не было, только подвеска, замысловатостью линий очень напоминая кельтские символы.

— Рана серьезная, — с неудовольствием констатировал он, разглядывая почерневшую от крови рубашку, — Ана-Са, кажется, у нее кровь черная.

— Кто бы сомневался, — проворчал раненый, которого звали Ана-Са, — грязные, ничтожные создания.

— Мне нужна мазь, — вслух сообщил этот ненормальный, продолжая меня рассматривать. Ответом ему было возмущенное требование не переводить ценный продукт на такое никчемное создание как я.

— Лучше таруша какого-нибудь излечи, — взмолился Ана-Са из темноты, — их много раненых.

Я молчала и лежала, не чувствуя в себе сил даже попытаться отползти, когда черноглазый хмырь вернулся ко мне с какой-то деревянной баночкой. Сил хватило только на протестующее мычание, когда он задрал рубашку, чтобы осмотреть бок.

— Сэнар-Са, — позвал раненый, пока меня осторожно обмазывали прохладной мазью, почему-то тонко пахнущей сырой землей, — зачем она тебе? Мы не можем ее даже допросить.

— Я не знаю, — просто признался Сэнар-Са, размазывая свой «очень ценный продукт» по моему боку, — но если мы хотим завоевать эти земли, нам нужно научиться понимать их жителей.

— Глупости, — фыркнул Ана-Са, которого я уже подумывала про себя звать просто Ана. Создавалось впечатление, что все эти «-са» не часть имени, а что-то другое. Титул какой-нибудь, быть может, ранг, или просто вежливое обращение, — мы уже однажды захватили эти земли.

— Это было слишком давно, — Сэнар поднялся, возвращая меня в темноту. Светлячок, горевший над худым плечом, пока он обрабатывал мою рану, уплыл вместе со своим хозяином, — сейчас же мы не можем пройти дальше первого круга.

— Если бы проход был открыт дольше, — проворчал Ана, — мы бы смогли провести больше воинов.

Сэнар ничего на это не ответил, и разговор завял сам собой. Лежа в темноте, на голой земле, привязанная к дереву, я недолго прислушивалась к себе, пытаясь понять, куда ушла боль и не убьет ли меня непонятная мазь. Если верить ощущениям, все было очень хорошо, даже голова стала меньше болеть.

Но на этом все хорошее закончилось. Дальше было только плохое.

Начиная от подъема на рассвете, когда еще даже солнце не совсем встало, а так, робко привстало, размышляя, стоит ли подниматься, или можно еще отдохнуть, и заканчивая неудобным местом впереди Сэнар на тощей шее его оленя.

Рана закрылась и почти не болела, что было удивительно и очень приятно, но мигрень за несколько часов короткого тревожного сна не прошла, и каждый шаг рогатого скакуна отдавался тупой болью в затылке.