Страница 17 из 44
На все провокационные вопросы они отмалчивались, а когда я заговорила о варварских условиях труда, и о том, как сложно, должно быть, приходится им без простой человеческой благодарности, вручили пирожок (видать, чтобы замолчала уже) и выставили вон из кухни.
Я бы, наверное, обиделась, но пирожок оказался слишком вкусным.
Уж чего у домовых было не отнять, это дара так сговориться с продуктами, чтобы приготовленные из них блюда были диво как вкусны.
И пирожок, выданный мне на дорожку щедрой нечистью поражал воображение вкусом. Я поняла это с первого укуса и все не решалась сделать второй, осознавая, что за ним непременно последует третий, а там и до четвёртого недалеко, а за четвертым пятый, и в итоге пирожок кончится. Момент этот я пыталась отсрочить до последнего, бездумно бредя по открытой галерее, что тянулась вдоль полюбившегося мне сада. Заросший, одичавший, поражающий воображение не хрупкой красотой нежных цветов, но сокрушительной стойкостью упрямых сорных трав и лохматых, неуступчивых кустарников, он был прекрасен.
Любуясь этой естественной красотой, я совершенно неожиданно наткнулась на одну крохотную, совершенно невозможную неправильность: на ступенях беседки, почти неразличимой за укрывавшей её зеленью, сидел Кощей. Опутанная плющом, спрятанная за высокой травой и нависшими, тяжелыми ветвями деревьев, она вросла с этот сад, стала его частью. И Бессмертный, потревоживший этот сонный покой, казался неуместным, вызывающим и слишком заметным, в зеленой, дремучей гармонии.
Неизменно утомленный, даже изможденный, он сидел там, совершенно один и ничуть не казался страшным. Скорее потерянным. Обломок камня в траве.
— И все же, тощий совсем. — неодобрительно пробормотала я.
Змеи заботились о своем государе, как могли, искренне хотели помочь, даже составили какой-то своей план для этого. Правда, так и не признались до сих пор какая роль отведена мне… Кощей был им дорог, но на явное желание своего царя умереть от истощения они почему-то закрывали глаза. Будто бы это их ничуть не заботило. Непонятное проклятие занимало все думы братьев, не оставляя места для такой мелочи, как плохой аппетит и больной вид государя.
Зато, как выяснилось, это заботило меня. Ну не было во мне силы пройти мимо человека…ммм, нечеловека, кажущегося таким голодным.
Крепче сжав пирожок, безрассудно соскребя остатки смелости со стенок своего трусливого нутра и загнав подальше панические мысли, я направилась к Кощею.
Мне бы хотелось, чтобы шаг мой был уверенным, но глупый страх не давал этому сбыться и приближение моё, почти сразу замеченное Бессмертным, без всякого стеснения можно было назвать — неловким подкрадыванием.
Кощей молчал. И я молчала. Молча дошла до беседки, робко присела рядом с ним, с запоздалым ужасом осознав, что места для нас двоих маловато и я, в общем-то, задеваю его локтем. И нервным, дерганным жестом располовинила пирожок. Больший, не надкусанный кусок протянула Кощею.
Щедрость мою он встретил с подозрением. Выразительно приподнятая бровь чуть не сгубила моё самообладание, но я выдержала это испытание с достоинством:
— Вам кушать надо.
— Полагаешь?
— Ну… — я кашлянула, — говорят, от длительного недоедания можно умереть.
— И?
— Если по вам судить, то вы очень давно голодаете.
— И ты решила меня подкормить? Как бродячую собаку? — в голосе его, в лице, в едва заметной, почти призрачной улыбке не было ничего издевательского, но я все равно вспыхнула. И без того дурой себя чувствовала, а после вопроса этого и вовсе в глупости своей уверилась. Решила заботу о нечисти проявить…тьфу.
Сижу тут с протянутой рукой, страх свой перебарываю, а он?
Издевается он.
Будто легко мне было добровольно к самому Бессмертному приблизиться.
— Знаете что! — руку отнять я не успела. Длинные, тонкие пальцы перехватили мою кисть, придерживая. Я чувствовала прохладу его кожи, он — испуганное биение моей жизни, запертой в жилах.
— Не злись. — попросил Кощей, отнимая гостинец. — Спасибо.
— А…га.
Ели мы в полной тишине. Он был тих и задумчиво пережевывал пирожок, я не чувствовала вкуса.
— У вас домовые в нечеловеческих условиях трудятся. — заметила нервно, когда с пирожком было покончено и сидеть вот так дальше уже не имело смысла. А встать и просто уйти не получалось.
На меня посмотрели странно, с недоумением, удивлением и одновременно насмешкой. Будто вопрос был глупым и Кощей совсем не ожидал его услышать, но был почти уверен, что я в любом случае скажу что-нибудь… не особо умное. И я не обманула его ожиданий.
— Разумеется, они же нечисть. — ответил Кощей, и я не нашла, что ему возразить.
Смогла только сделать вид, что ничуть и не смутилась вовсе. Полагаю, вышло не очень.
Еще с минуту мы сидели в напряженной тишине. Я судорожно пыталась придумать предлог для того, чтобы уйти — неправильным казалось сделать это молча.
Кощей молчал.
— И часто вы сюда приходите? — спросила я, не имея сил и дальше сидеть в тишине.
— Когда забываю что жив. — просто ответил он.
— О…
Живым. Снисходительное хмыканье удалось подавить с трудом. Знала я один хороший способ, позволяющий себя живым почувствовать. На мне его не раз дядька Емельян испробовал. Помнится, во времена моего ленивого детства, когда порой нежелание идти на тренировку делалось особенно сильным, я с несчастным видом заявляла, что умираю, что недолго мне осталось, и что эти остатки отпущенного мне времени я хочу провести в уединении. На понимание я особо не надеялась, просто очень хотелось поныть.
Дядька такие мои порывы давил быстро и просто. Щипал больно за обидное место, наслаждался моим визгом, а потом говорил:
«Больно? Чувствуешь? Силы на визг есть? Значит жить будешь. Значит марш на полигон!»
Я бы не постеснялась провернуть этот трюк с вечно находящейся при смерти от ужаса Бежаной, или даже с простым в общении Горынычем. Но не с Кощеем. Потому что он царь. Потому что он самый страшный злодей. Потому что едва ли он начал бы визжать или ругаться. Потому что щипать его было банально не за что, ну не за кости же, в самом деле.
Кашлянув, я ухватилась за последний интересующий меня на данный момент вопрос, как за спасительную соломинку, решив для себя, что если и на этот раз все закончится неловким молчанием, то просто встану, извинюсь и уйду.
— А Лихо… — я хотела узнать, что с ней стало, и совсем не ожидала услышать уверенное:
— Вой ее отыщет.
— Что? — опешила я.
— Что? — не понял Кощей.
— Лихо прячется? — я не верила, что спрашиваю это. — От вас?
Он кивнул.
— И вы не можете ее найти?
— Я мог бы, — пожал плечами Бессмертный, — но Вой чувствует перед тобой свою вину, за волков и хочет хотя бы так заработать прощение.
— То есть, вы рискуете моей жизнью, чтобы вашему сотнику было спокойно? А что вы для тысячника сделали бы, интереснно?
— У меня нет тысячника. — признался самый страшный и, как показывает жизнь, самый ненормальный государь, на земле русской.
Мне сложно было представить, чтобы все наши царства боялись Бессмертного из-за верной ему армии волков-оборотней, насчитывавшей всего сотню воинов, но все боялись. И несмотря на плодородность земель Тринадцатого государства, никто не спешил идти на Темного царя войной. Даже самый сильный, да поверх того еще и самый вспыльчивый, и скорый на расправу Медный царь батюшка — наша надежда, наша опора, наш свет в оконце, не рисковал навлечь на себя гнев Кощея.
А значить это могло лишь одно: помимо оборотней есть у него еще какое-то воинство…
— Неужто правду говорят про армию скелетов? — ахнула я.
— Боишься? — усмехнулся он, не спеша меня переубеждать.
— Если надо, буду бояться. — серьезно ответила ему. За время, проведенное среди нечисти я уразумела главное: бояться надо не страшных, бояться надо злых. А на злого, вот с этой его полуулыбкой-полуусмешной, Кощей как-то не походил.