Тени забытой шестой

— Я видел того коротышку в могиле, клянусь Единым, — лицо воеводы было бледным и застывшим. — Тогда еще не знал, думал, что это циркачи, а потом нашел побратима… Гуго. Он мне все и рассказал, да поздно было. Деревушку вырезали под корень, а трупы выкопали. Я еще голову ломал, зачем им это. Чтоб похоронить по-людски? Так ведь они нелюди!.. А она…

Он кивнул на Хриз, опасно застывшую в неподвижности каменной статуи. Руки сложены на груди, лицо холодное, отрешенное, глаза мертвые, пустые… Антону сделалось жутко, дурное предчувствие укрепилось. Быть беде…

— Она сразу сказала, что это колдовство. Я не поверил, тоже думал, что сумасшедшая. Не поверил, что моих родных могли… так… зверски… — медленно повторил он и опустил голову, скрывая блестящую дорожку от слез на щеке. — А потом увидел главаря, здесь, своими глазами… Живой. Убил бы сам, голыми руками… Да как? Как его убить, если он оживает, а?

Он поднял голову и обвел страшным взглядом помертвевший от ужаса зал.

— Как убить того, кто уже мертв?

В тишине голос Хриз прозвучал зловеще:

— Очищающее пламя Единого смоет мыльный пепел колдовства…

Уже никто не осмелился обвинить ее в безумии. Все молчали и ждали. Было слышно, как жужжит муха, попавшаяся в липкую паутину в углу. Тяжелый спертый дух тревожного ожидания витал над всеми.

И тут дверь открылась. Торжествующий Гогенфельзен шел впереди, за ним двое солдат вели коротышку. Он не выглядел страшным кровожадным убийцей или колдуном, шел спокойно и уверенно, не опуская головы. Как часто внешность бывает обманчива… Как часто под маской нормальности скрываются демоны души человеческой!.. Антон это знал слишком хорошо.

На воеводу было жутко смотреть. Он начал вставать, оскалившись на коротышку в такой мстительной злобе, что все в зале безоговорочно приняли и поверили — вот он! Вот колдун! Ведут колдуна!

— Спасибо, воевода, — тихо проговорила Хриз, взяв на себя роль судьи. — Позвольте нам допросить… подозреваемого. Мы же в суде…

Магистр давно сошел со сцены, переместившись поближе к императрице. Он пытался ей что-то доказать, горячо шепча на ухо и время от времени кивая то на Хриз, то на отца Васуария, то на воеводу. По полному гладкому лицу Веры-Магдалены трудно было понять, что она думает. Антон начал нервно кусать ногти.

— Фрон Борн, — нехорошо улыбнулась Хриз, — что вы делали в ту ночь, когда напали на императора?

— Чистил сапоги, я ж денщик, — нагло ухмыльнулся ей коротышка.

Хриз ничуть не смутилась.

— А что вы делали 20 марта сего года?

Борн пожал плечами.

— Не помню. Наверное… тоже самое, — он хмыкнул собственной шутке.

— Всю ночь? — уже без тени улыбки продолжала Хриз.

— А, точно, вспомнил! Еще куховарил!

— А мыловарением случайно не занимались? — вдруг невпопад спросила Хриз.

Этот вопрос поставил предполагаемого колдуна в тупик, немного сбив с него уверенность.

— Чего?

— Знаете… — ведя пальцем по перилам, проговорила Хриз, — мне все никак не дает покоя одна мысль… Из человеческого жира получится сделать мыло, как думаете?..

Лицо коротышки странно поплыло, глаза сверкнули. Он тяжело сглотнул и часто задышал.

— Не знаю.

— А хотели бы знать?

Он пожал плечами и отвернул голову, пряча глаза. Антон недоумевал вместе с остальными. Что она задумала? Хриз подошла к столу и взяла с него небольшой бумажный сверток. Антона затошнило.

— Говорят, в Соляном замке… Том самом, который купил фрон Тиффано… Говорят, раньше там была мыловарня…

Олаф Борн молчал. Муха звенела и отчаянно билась в паутине. Сидящий рядом инквизитор догадался, что может быть в свертке. Лицо бедняги позеленело.

— А рядом приют для прокаженных… из которых и варили мыло…

Хриз была убийственно серьезна. Она медленно разворачивала сверток, шелестя бумагой. Антон уставился на обгрызенный до мяса ноготь на большом пальце. От пола поднималась волна жара, дышать было невозможно. Почему они не откроют окна?.. Зрение расплывалось.

— Но запах так себе… — протянула она. — Хотите понюхать?

Хриз протянула брусок мыла Олафу. Тот широко раздувал ноздри, его бесцветные глаза наливались кровью.

— Не хотите? — разочарованно спросила Хриз. — А я так старалась… Специально вернулась в лагерь циркачей, где убила бандита… так похожего на вас… Но это же были не вы, да?.. Вы же чистили сапоги, да? Чем их чистят? Мылом, да?

Ее речь сделалась плохо разборчивой, превращаясь в бормотание. В зале, казалось, никто не дышал, чтобы не пропустить ни слова. Или же наоборот… чтобы не вдохнуть запах мыла…

— Я соскребла остатки золы… Ну той, что осталась, когда я пыталась сжечь трупы… Сварила из золы немного мыла… Вот, возьми… понюхай… Оно пахнет тобой?..

— Сука… ты… из него!.. — потрясенно выдохнул коротышка, уставясь на крошечный кусочек мыла на ладони Хриз.

— Из кого? — отпрянула она. — Из кого? Ты же жив? Значит, я никого не убивала…

— Ты убила!.. — заревел он и перемахнул через ограждение. — Моего брата!.. Ты убила!..

Но Гуго оказался быстрее. Он схватил графин с водой и плеснул в лицо коротышки, а двое подоспевших караульных усадили его на место. Борн был страшен, он брызгал слюной и рычал, словно дикий зверь. Его глаза светились нечеловеческой злобой, черты лица потекли. Антон потер глаза рукой, думая, что ему мерещится. Стража с трудом удерживала колдуна на месте.

— Увы… — проронила Хриз. — В человеческом жире слишком много воды… Его трудно поджечь, а еще труднее выплавить.

Она подняла с пола обмылок, покрутила в руке и пожала плечами.

— Но моя провокация сработала… Вы признались, фрон Борн, что знаете, о ком я говорю. Так?

— Ты убила моего брата!..

— Брата? У вас был брат? Мы готовы услышать о нем. Расскажите нам…

— Ваше Величество, я прошу вас вмешаться! — не выдержал магистр. — Это переходит всякие границы! Мало того, что обвиняемая открыто призналась в убийстве, так она еще изводит свидетеля! Убила его брата, а теперь бахвалится надругательством над его прахом!..

Хриз быстро обернулась к обвинителю.

— О… — протянула она. — Так вы, магистр, оказывается, в курсе семейных дел этого свидетеля больше моего…

— Довольно, — властно сказала императрица, делая повелительный жест караульным и вставая. — Суд слишком затянулся, следует…

Хриз резко ее оборвала:

— Не думаю, Ваше Величество, что разгневанные родные жертв позволят Борну выйти из этого зала…

Переполненный зал суда взорвался негодующими криками, но больше всех шумел воевода. До открытого неповиновения еще не дошло, но Антон всей кожей ощущал, как собирается буря. И она разразилась, грянув в нечеловеческом вое. Это выл Борн.

— Мы!.. Едины!.. Неделимы!.. Все наше! Общее! Девки! Добыча! Боль!

Его силуэт на глазах у испуганных зрителей начал раздваиваться. Караульные отшатнулись, отпустив колдуна. Тиффано вскочил на ноги, что-то крикнул и стал пробираться вперед. Борн захлебнулся воем и упал на четвереньки, хватаясь за глаз и хрипя. Но вой продолжался, звеня и отражаясь от стен так, что уши закладывало. Выл второй. Призрачный двойник с серебряной шпилькой в глазу выл и шел к Хриз. Нет, это не вытье! Это та самая песнь!.. Жуткая припевка Поваренка! Антон зажал уши руками, из носа капнула кровь. В зале творилось невообразимое. Люди корчились и плакали кровавыми слезами. Хриз выставила вперед ладонь и запела… Нет, это не песнь! Антон пытался услышать голос сестры, но слышал лишь неистовое гулкое биение… шум моря… слова… надежды или отчаяния?.. мольбы или проклятия?.. Она молилась!.. Но ее молитва была страшной, как будто сотни погубленных душ выли в смятении и боли, требуя кары… И тут он вспыхнул!

Олаф Борн, корчащийся на полу, покрылся волдырями в одно страшное мгновение, закричал и вспыхнул красным огнем. Ярко загорелись и мгновенно истлели волосы, кожа взбугрилась и стала лопаться. Живой факел жестокого правосудия Единого вскочил на ноги, дергаясь в безумной пляске и брызгая столпом алых искр, а потом вдруг… рассыпался пеплом. Вой стих… Наступила ужасная, мучительная, нереальная, гнетущая тишина…