Страница 3 из 8
Впрочем, усобицы были в те времена всюду. Вся Европа, включая Русь и Византию, а также Северная Африка и вся Азия до самой Японии принадлежали дружинам воинов. Они во главе с князьями и стратегами, королями и деспотами, герцогами и боярами, ханами и сёгунами господствовали над мирным населением, навязывая ему свой суд и беря с него дань. Сравнительно мало чем владея, предводители могли содержать своих воинов за счёт поборов с подданного им населения и грабежа чужих земель. «Чужими» же считались земли, подданные другому предводителю воинов.
Постоянное состояние войны или подготовки к войне было главным, что поддерживало эту странную систему власти. Именно обещание защиты от набегов «чужих» воинов помогало собирать больше дани со «своих» земель. Ведь воинское сословие, удивительно единообразное по своей организации, составляло ничтожное меньшинство от запуганного военной угрозой населения Евразии и Северной Африки. Однако в отношениях между мирными жителями и воинами существовали нюансы, важные для понимания истории каждой страны и народа.
Восточная Европа в XIII в.
Одно дело было грабить и насиловать, завоевав чужой народ, и совсем другое – править единоплеменными подданными. В Западной Европе на землях Англии и Франции правили завоеватели: саксы и норманны – в землях англов и бриттов, франки и бургунды – в стране галлов. Но уже в христианской части Испании, помимо завоёванной франками Испанской марки (современная Каталония и Арагон), воины не смогли установить бесчеловечную диктатуру над единородным им населением. Такие же проблемы у них были и в Германии, где не только вольные города, но и крестьянские общины подчас вели себя весьма независимо от князей, графов и рыцарей. Осмотрительно вынуждены были обращаться с подданными военные власти в Дании, Швеции и Норвегии, в имевшей древнюю традицию соблюдения гражданских законов Византии, а особенно – на Руси.
Разумеется, русские князья, в X–XI вв. поделив страну между потомками одного рода, уже в начале XII в. постарались изобразить себя «пришельцами», призванными править Русью «из-за моря». Только они никак не могли договориться, кого считать «заморскими» предками – западных славян или скандинавов (эта неясность поздней родовой легенды в летописи по сей день даёт основу для спекуляций «норманистов» и «антинорманистов»). Увы – уже первая летопись, в которую, после переработки предыдущих сказаний, удалось внести легенду об общем предке князей Рюрике, была отчётливо общерусской, настаивала на единстве князей, страны и народа, сложившегося из племён славян и финно-угров.
И во времена Александра Невского, когда свои летописи велись во всех древнерусских княжествах (а их были десятки), каждый летописец, как бы он ни был настроен против других княжеств, считал своим долгом осудить раздоры князей, наносящие ущерб единству Руси. Сложилась парадоксальная ситуация. Князья не могли между собою не воевать. Половецкие ханы, венгерские и польские князья были им ближе, чем собственные подданные, и служили частыми союзниками в усобицах. Но все их действия, наносящие вред единству Руси, были предосудительны в самой княжеской среде!
А «отменить» идею единой Руси и сговориться между собой о других нравственных принципах было невозможно. Мораль, в том числе политическую, оберегала единая Русская православная церковь. Церковь представляла в своей иерархии выходцев из всех сословий страны: и князей, и бояр, и воинов, и купцов, и ремесленников, и свободных крестьян. Почти не вмешиваясь в текущую политику, она хранила и воспитывала в людях сознание того, что православная Русь, все входящие в неё единоверные народы – это духовное и физическое целое. Уничтожить Русь, не истребив Православия, было нельзя. А православный князь был по определению виновен, нанося вред единству Руси.
Силу этого нравственного императива восчувствовал на себе сам Ярослав Всеволодович, который долго считал усобицы нормой княжеской жизни. В 16 лет переяславский князь за три недели пролетел с дружиной на лихих конях всю Русь, чтобы занять престол богатейшего на западе русского города Галича, предложенный ему союзными венграми. Но опоздал на три дня: галицкие бояре отдали престол конкуренту, князю из Новгорода-Северского, принадлежавшего к семейному союзу черниговских князей. Те, усилившись, изгнали Ярослава даже из Переяславля (откуда сами вскоре были выгнаны другим союзом князей). Уже в следующем, 1207 г. Ярослав с отцом и братьями шёл войной на князей Рязанской земли, где «брат шёл на брата» в буквальном смысле: воевали и убивали друг друга ближайшие родственники. Ярослав участвовал во взятии Пронска и в 1208 г. был посажен отцом княжить в Рязани. Бежав из непокорного города, он с войсками отца учинил страшный погром в Рязани и Белгороде, уведя в плен множество рязанцев во главе с самим епископом Арсением[3].
Лишь после смерти отца, Всеволода Большое Гнездо, 14 апреля 1212 г., Ярослав остепенился настолько, что заслужил одобрение князя Мстислава Мстиславича Удатного – выдающегося полководца, знаменитого защитника обиженных на Руси. В 1213 г., когда между сыновьями Всеволода началась братоубийственная война, молодой князь прискакал со своей буйной дружиной в завещанный ему отцом Переяславль. Разослав глашатаев, созвал он знатных горожан в суровый с единою главой белокаменный храм Спаса Преображения, стоявший в центре мощной городской крепости-детинца.
«Братья-переяславцы! – обратился к гражданам Ярослав. – Отец мой отошёл к Богу, вас отдал мне, а меня дал вам в руки. Скажите же, братцы: хотите ли иметь меня своим князем и головы свои сложить за меня?» «И очень хотим, – ответили степенные переяславцы, – ты наш господин, ты – (новый) Всеволод»! – И целовали на верность Ярославу крест[4].
С верным переяславским войском Ярослав крепко стал на защиту воли отца, оставившего великое княжество Владимирское не взбунтовавшемуся против него старшему сыну Константину, а второму сыну, Юрию (Ярослав был третьим по старшинству). Много было пожжено в этой войне сёл Владимиро-Суздальской земли, из рук в руки переходили Москва и Кострома, но последняя воля Всеволода Большое Гнездо была утверждена.
В награду за почитание родителя, которого летописец хвалил за справедливость и могущество, страх Божий и милость к обездоленным, а главное – за справедливость, Мстислав Удатный отдал за Ярослава свою дочь Ростиславу[5]. Ярославова жена-половчанка к этому времени, верно, умерла – о ней больше не упоминается в летописях. Впрочем, и Ростислава была наполовину половчанкой по матери – верной жене Мстислава, мирно жившей в его княжьем городе Торопце, в середине Смоленской земли. Как в насмешку, она рожала воинственному князю в основном дочерей. Но Мстислав не унывал – выдавал подрастающих княжон замуж за талантливых молодых князей, обещающих стать опорой Руси. Только с Ярославом он поначалу обманулся.
Оборонив Новгород от владимиро-суздальских князей и выдав Ростиславу замуж в 1213 г. за самого энергичного из них, Мстислав покорил чудь (финно-угорские племена) до Балтийского моря, а на следующий год силой помирил князей Южной Руси, сохранив от разгрома её города. Едва вернувшись в Новгород, где княжил по просьбе городского собрания-веча, Удатный получил важные вести: поляки предлагали выгнать наконец венгров из Галича. «Есть у меня дела на Руси, – сказал Мстислав новгородцам, – а вы вольны в князьях».
Удатный прогнал венгров и обручил ещё одну свою дочь с юным, но подающим большие надежды Даниилом Романовичем, княжившим тогда на Волыни. Однако поляки объединились с венграми и частью галицких бояр, война разыгралась не на шутку. Тут пришла весть, что суздальские князья опять творят насилие над Новгородом. И кто творит! Тот самый Ярослав, что счастливо жил с его дочерью, и вместе с нею приехал княжить в Новгороде по приглашению горожан.
3
Лаврентьевская летопись // Полное собрание русских летописей (далее – ПСРЛ). Т. I. Л., 1926–1928. Стлб. 433–434.
4
Цитировано по замечательному изложению на современном литературном языке: Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. Кн. I. М., 1988. С. 586.
5
«В лето 1214 ведена была Ростислава из Новгорода, дочь Мстислава Мстиславича, за Ярослава, сына великого князя Всеволода, в Переяславль Суздальский». – Летописец Переяславля Суздальского // ПСРЛ. Т. 41. М., 1995. С. 131.