Использование произведений русской художественной литературы в профориентировании подрастающего поколения

– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей. – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть, надо как-нибудь получше, никому не мешая дожить до смерти.

– Но что же вас побуждает жить? С такими мыслями будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…

– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители; я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным…

Князь Андрей все более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.

– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь) и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут и посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют оттого, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко и для кого я бы желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и все делаются несчастнее и несчастнее.

Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.

– Так вот кого и чего жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, все останутся такими же спинами и лбами.

– Нет, нет и тысячу раз нет! я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер!».

Этот диалог происходит в начале романа Л. Н. Толстого, когда Андрей Болконский еще находится в поиске устраивающих его жизненных идеалов. Ему невыносимо существование в привычной ему среде, а новое собственное жизненное пространство он еще не «выстроил». В этом диалоге обращает на себя внимание стремление его участников осмыслить собственную жизнь через помощь, выражаясь современным языком, социально незащищенным членам общества. Каждый из героев понимает эту помощь по-разному. Для Андрея Болконского это – возможность успокоить свою совесть без особого сопереживания тем, кому эта помощь оказывается. Для Пьера Безухова это сопереживание является неотьемлемой частью «делания добра» окружающим людям.

На первый взгляд, эта разница кажется несущественной – в обоих случаях есть желание помощи другим людям. Но это – на первый взгляд. Андрей Болконский готов проявлять гуманное отношение к людям из низших слоев общества, отдавая себе отчет в том, что он не может существенно изменить к лучшему жизнь представителей этих слоев. Он твердо верит в непроницаемость «социальных перегородок» в обществе, считает неизбежным сложившийся порядок вещей, включая социальное неравенство, оставаясь убежденным сторонником устоявшейся социальной стратификации.

Для Пьера же не имеет значения принадлежность человека к тому или иному социальному слою для оказания помощи ближнему, понимаемой как универсальная христианская заповедь, соблюдаемая в любых ситуациях и по отношению к любому человеку. Уже в этом различии позиций героев романа можно увидеть возможность некоторых принципиальных различий в понимании общественного служения. Выбирая ту или иную профессию, необходимо быть готовым к тому, что она может быть востребована людьми независимо от их социального положения, образа жизни, образовательного уровня и т. д. Аргумент Андрея Болконского о непроходимой пропасти между людьми умственного и физического труда и, соответственно, невозможности их существенной помощи друг другу Л. Н. Толстой опровергает в дальнейшем через описание последующих исканий героя в поиске собственного жизненного предназначения.

Интенсивный «умственный» труд Андрея Болконского на поприще воинской и государственной службы принес ему одни разочарования:

«Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что-то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета… вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось все касающееся формы и процесса заседания комитета и как старательно и кратко обходилось все, что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона-старосту, и, приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой».

Андрей Болконский начинает более трезво относиться к внешне престижным, но внутренне пустым занятиям, предназначенным для людей его круга и социального положения. При этом у него растет уважение к людям, чья работа приносит конкретный результат, включая простой крестьянский труд, заботу о состоянии помещичьего хозяйства. Этот поворот к радостям простых трудовых буден, как известно, был близок и самому Л. Н. Толстому, отвергающему искусственность и бесчеловечность современной ему цивилизации и противопоставляющему ей жизнь на основах христианской любви и христианского служения. Именно к этому финалу и приходит умирающий князь Андрей Болконский:

«Да, любовь (думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что-нибудь или почему-нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все-таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытывают это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех его проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской».

К таким же убеждениям, пусть своим путем, в конце концов приходит и Пьер Безухов:

«Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека».

Можно не разделять в полной мере убеждения этих героев романа Л. Н. Толстого. Но нельзя не сделать вывод о необходимости веры в идеалы любви и добра на путях не только профессионального самоопределения, но и поиска смысла человеческой жизни.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «